я увезу ее отсюда, ты расскажешь ей кое-что еще. О Гилберте.
Мой голос дрогнул.
– О чем ты?
– Не волнуйся, я не стану убивать тебя у нее на глазах. Это слишком жестоко. Но ты можешь показать ей свое истинное лицо. Она должна понять, кто здесь настоящее чудовище… Хотя, думаю, она это и так уже понимает.
Вивиан что-то услышала. Натянув высохшие носки и ботинки, она поднялась с нагретых половиц. От отдачи после выстрела из ружья болело плечо.
– Дэн?
Сделав два шага, Вивиан остановилась. В голове стучало, и каждый шаг отзывался в ней как-то криво. В пересохшем рту был металлический привкус, будто она облизала клинок и порезала язык. Почему он не отвечает?
– Дэн, ты пугаешь меня. Что…
Она не успела договорить, когда одновременно произошли две вещи, и обе ужасные.
Он шагнул в дверной проем.
Вспышка огня – такого яркого, что ее ослепило.
* * *
– Дэн, – прошептала Вивиан, опустившись на пол. Что-то горячее пропитывало джинсы, как тогда, когда она упала с Хамелеона и сломала руку. – У меня идет кровь.
Пистолет глухо стукнулся о доски. По его грязным щекам бежали слезы и терялись в бороде. Вивиан подумала, что он выглядит как раненый и умирающий зверь. В груди что-то шевельнулось и перестало существовать.
Мысли были, но не чувства, словно ее выпотрошили, как она выпотрошила тех снепперов. А еще слабость в коленях, особенно в левом.
Теперь она знала ответы на многие вопросы.
Почему она поцеловала его? Ей хотелось хоть мельком увидеть то, что уже ушло. Лопнуло после долгого, изнурительного натяжения. Что-то, не поддающееся замене, как, например, хлопковые шнурки меняют на вощеные. То, что связывало их с того момента, как они впервые встретились взглядами.
В Дэне был свет, но он искрился сквозь мрак, будто солнечные лучи в толще воды. Говард был прав: единственный человек, кто может спасти Дэниела, – он сам. От Дэна зависело, добьет солнце до дна или нет, ведь это была его темнота, он нуждался в ней, как нуждался в Вивиан, живописи, алкоголе, своей ярости.
Вот почему он наговорил ей все те ужасные (правдивые?) вещи. Потому что был зол на себя. Но в отличие от злости Говарда, холодной и тяжелой, как ружье на морозе, злость Дэна была жаром, уничтожавшим все вокруг. Что ты будешь делать, когда зол на самого себя? Рвать и метать. Однако рано или поздно ты обнаружишь себя на пепелище.
Вивиан знала, что прощает его. Здесь, в полумраке гостиной, она подошла к концу длинной извилистой дороги, на которую ступила в день их встречи, пять лет назад. Теперь от той девушки не осталось ничего. Эта мысль не вызвала грусти. Слишком много боли и страха, а она так устала.
Приближался рассвет. Свет давил на звезды, вытесняя темноту.
* * *
Я смотрел на свои руки.
Это краска. Художники никогда не моют руки. Старая семейная шутка Митчеллов.
– Ну, Холт! Надеюсь, теперь ты доволен? – Я протянул к нему руки. – Вот моя работа. Смотри внимательно, и ты поймешь.
Нет, не краска.
И тогда я услышал их: щелчки замков в темноте, подобные хрусту суставов, все больше и больше, пока они не стали сыпаться отовсюду – удары, от которых невозможно увернуться. В конце концов нет таких дверей, которые было бы не открыть.
Черепоподобное лицо Говарда медленно повернулось в мою сторону. Он поднял пистолет и засунул его себе за пояс. Я не помнил, как выронил пистолет. Мне показалось, что Говард хочет что-то сказать, вместо этого он вскинул ружье и прижал щеку к ложу из клена. Бледно-голубые глаза вновь утратили всякое человеческое подобие.
«Нет, это закончится не так», – подумал я, глядя в стволы ружья.
– Нет? – тихо спросил Говард.
– Сделаем то, что должны были сделать с самого начала.
– Что же?
– Выясним, кто лучше.
Три быстрых шага – и он ударил меня прикладом, ломая мне нос. Кровь хлынула в глотку. Я перевернулся на живот, когда Говард нанес второй удар.
* * *
Когда я вновь открыл глаза, угли в камине едва разгоняли темноту. Говард стоял на одном колене перед Вивиан, загораживая ее от меня. Не оборачиваясь, он предупредил:
– Не двигайся.
Поправив на Вивиан куртку, Холт выпрямился.
Я смотрел на Вивиан. На ее левой ноге был жгут из куска его футболки.
– Кость не задета, – сообщил Говард. – Через час я должен буду ослабить жгут и извлечь пулю.
– Виви…
– Как думаешь, нам хватит часа?
Я перевел взгляд на Холта. Выглядел он неважно, один глаз заплыл, шерстяная рубашка потемнела на животе. Насколько серьезны его раны? Они не могли не болеть.
Одна лишь мысль о движении вызывала тошноту. Встав, я привалился к стене.
– Даю слово, я убью тебя гораздо раньше, – сказал я.
Говард наклонился, подтянул правую штанину джинсов, расстегнул ножны на щиколотке. Рукоять из темного дерева, покрытого берестой, с подпальцевой выемкой; вот что я держал в руке, рассекая мышцы брюшины оленя, снимая с него шкуру, подрезая ее по линиям вспарывания.
Позволив штанине упасть обратно, Говард направился ко мне. Он вбил меня в стену с такой силой, что с потолка посыпалась пыль.
– Не давай обещаний, которых не сможешь сдержать.
Я почувствовал, как острие ножа обжигающим холодом скользит в меня. Лицо Говарда было в трех дюймах от моего.
– Теперь мы на равных, – сказал он, по-прежнему с клинком в моем теле.
– Это не так, – процедил я сквозь зубы.
Он шагнул назад, вместе с ножом.
– Точно.
Покачнувшись, я зажал рукой левый бок и сполз на пол. Кровь сочилась сквозь пальцы. Я пытался справиться с тем, что было мне не под силу.
– Все еще хочешь этого? – спросил Холт.
Мысль о Вивиан помогла мне сосредоточиться на поставленной задаче. Зарычав сквозь зубы, я выпрямился.
– Заткнись, на хрен, и показывай дорогу.
Я заметил слабую улыбку, скользнувшую по его губам.
Мы вновь шли в пелене метущего снега. Луч фонаря в руке Говарда качался из стороны в сторону. Выйдя к озеру, мы ступили на лед и направились к противоположному берегу, проваливаясь в снег.
В ельнике была хижина. Моя тень укорачивалась и съеживалась, пока Говард не остановился рядом со мной: темные волосы развеваются вокруг лица, хлещут по плечам, алюминиевый корпус фонаря в пятнах крови, бурые полумесяцы под ногтями. Я заглянул ему в лицо. Оно было тверже льда, по которому мы только что прошли; взгляд голубых глаз направлен на хижину.
