в районе живота. Обжигающий холод прострелил меня от горла до паха, в тот же миг появилась боль – тоже обжигающая, но отнюдь не холодная, пропитывающая рубашку. И – ощущение, будто что-то пытается выбраться из меня.
Я стал его добычей. Всегда был ею, просто Холт позволил мне поверить в обратное, в то время как его зубы были на моей глотке.
Я начал отползать, когда Говард схватил меня за ноги и начал обматывать их веревкой.
* * *
Он вытащил меня на крыльцо и поволок к озеру, время от времени подтягивая за мной какой-то предмет.
– Что-то вынудило меня прийти в ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября, – заговорил Холт. – Некоторое время назад я возобновил наблюдение, гулял по твоему дому, пока ты работал. Я планировал пригласить тебя в гости в январе, но ты все решил за меня.
Запрокинув голову, я смотрел на удаляющийся берег.
– Я стоял среди деревьев, – продолжал Говард, – и видел, как ты ведешь Гилберта на поводке. Когда он упал, ты поднял его на руки. Пока ты был занят, я проехался за открыткой. Час спустя, босиком, в одних спортивных брюках, черных от крови, ты вернулся в дом; снег скрыл твои следы. Я подошел к Гилберту, он все еще был под действием снотворного. Затем, сделав крюк, чтобы утром первым делом ты не наткнулся на отпечатки моих ботинок на заднем дворе, я попал в твой дом. Как? Через окно. Сел на кухне, подписал открытку, вложил в конверт вместе с фотографиями. В ведре для мусора я нашел пузырек снотворного для собак в таблетках. Какое-то время стоял в дверях спальни – смотрел, как ты спишь. Утром ты знал, куда идти, потому что убийц всегда тянет на место преступления. Но ты был искренне напуган. Позволил себе поверить, что это сделал я. Так проще, верно?
Впереди что-то было.
Прорубь, внезапно понял я.
Говард подтянул предмет, как рыбаки тянут сеть. Этим предметом оказалась наковальня весом в семьдесят фунтов.
Мой разум знал многое, воображение – еще больше. Сердце знало все. Еще не уйдя под воду, я знал, как это будет. Холод звал меня. Озеро не отдает своих мертвецов.
Говард поднял наковальню и бросил в прорубь.
Рывок едва не выдернул мне ноги. От холода в голове стало абсолютно пусто. Каким-то образом я удержался, погрузившись лишь по грудь.
– Чувствуешь? – Говард в упор смотрел мне в глаза. – Инстинкт самосохранения. Вот что движет тобой, мной, всеми нами. Каждое мгновение нашей жизни. Дэниел, даю тебе слово, что позабочусь о ней.
Руки соскальзывали.
Холт задержал взгляд на моем лице.
– Ты не заслуживаешь быть похороненным. Я бы сломал тебе ноги и оставил тебя волкам, уже к утру они обнюхивали бы твои внутренности. Но озеро тоже сойдет.
Потом он отвернулся и зашагал к берегу.
Я глянул вверх: высоко в небе над озером ворон делал широкие круги. Что он видит оттуда? О чем думает? Что ему нужно?
Сделав вдох, я ушел под воду.
* * *
Холод прижался к глазным яблокам, заполнил уши и ноздри.
Отец, я видел, как Тим садится к тебе в машину. Я хотел поехать с вами, но ты посмотрел на меня. Наши взгляды встретились. Я помню двух Джозефов Митчеллов. И это был ты, который читал мне перед сном, однако с твоего лица взирали глаза двойника.
Руки пытались вытащить что-то из ботинка…
Хорошие послушные парни умирают первыми. Надо поддерживать в ней интерес, унизить, ударить. От этого настоящие отношения станут только крепче. Бунтари доживают до финала, и им достаются все женщины.
Играла музыка, все громче. Я знал эту песню. Пол Анка, «Положи свою голову на мое плечо». Я танцевал под эту песню со своей будущей женой.
Ко мне пришло видение счастливейшего момента моей жизни. Молодая женщина входит в поток света, ее каштановые локоны вспыхивают. На самом деле они темно-рыжие, но настолько «темно», что кажутся каштановыми. Заметив мой взгляд, на ее губах появляется улыбка.
Кофейня, моя будущая жена и далекий сентябрьский день растворились в ослепительном сиянии. После жара мир ярче и чище.
А потом я вновь оказался в подвале Ведьминого дома. Бежал по коридорам, и что-то следовало за мной. Если оно настигнет меня, я умру.
Я вложил в последнее движение всю остававшуюся в моем теле силу.
Ничего не видя, взмахнул немеющими руками.
Раз, другой, третий…
Панические мысли стали приходить одна за другой. Почему ничего не происходит? Неужели меня отнесло? И я сейчас ткнусь в лед! Перед глазами возникли обжигающие полосы паники, когда мое лицо оказалось над поверхностью.
Я сделал самый мучительный вдох в своей жизни, от которого боль разлилась по всей груди.
* * *
Лежа в снегу, я закрыл глаза и увидел тонкие тюлевые занавески, подхваченные западным ветром, с картины Эндрю Уайета «Ветер с моря».
Я умер?
Озеро не отдает своих мертвецов. И что-то там осталось. То что звало меня Дэнни, подкрадывалось со змеиной скоростью, шептало на ухо. Теперь я знал, что оно такое. Тот высокий всклокоченный силуэт, резко пахнущий виски, преследовавший меня в темноте коридоров. И лицо, на миг озарившееся ярко, словно полная луна, – усмехающееся, с налитыми кровью глазами.
Я думал, что это отец, так похожи были голос, массивность, запах алкоголя в дыхании.
Но это был я. Всегда был я. У моей боли было мое лицо.
Замешкайся я – и оно догнало бы меня и утянуло за собой в ледяную тьму. Но я вырвался и освободил то, что Вивиан называла моей лучшей частью, посадил себе на спину и поднялся по лестнице.
Я убедил себя, что ботинок Говарда вот-вот опустится мне на голову. Его голос, тихий и мягкий, без нажима и злости: «Если не будешь двигаться, то умрешь».
Сердце колотилось о лед.
Я открыл глаза.
В правой руке я сжимал кнопарь. Снегопад прекратился, между тучами сверкали бледнеющие звезды. Занимался морозный рассвет.
* * *
С моей краткосрочной памятью творилось что-то неладное. Я не помнил, как добрался до хижины. В ведре на крыльце была вода. Все, что побывало в моем желудке за последние часы – коктейль из виски, пресной воды и проглоченной крови, – я выблевал.
Обезвоживание, гипотермия, смерть.
Пробив лед, я начал пить.
Потом заполз в хижину, сунул в печь дрова из кладки под нижней полкой. Руки тряслись, я с трудом попал спичкой по коробку. Из дровяной печи потянуло жаром. Я разделся и опустился на пол.
– Ну, давай, помирай.
