— Никак влюбилась, Лизка? — удивилась опытная в таких делах подруга. — Да он же теперь тебя голыми руками сцапает. Как удав кролика.
— Его самого-то хоть в куклы заставляй играть. Скромный.
— Поглядеть бы. Неужто лучше моего Рудольфа Поруки, что в десятом номере?
— Куда твоему косолапому. Мой высокий, ровненький, как юнкер, даже еще лучше.
— Посмотреть бы, — мечтательно протянула Шурочка.
— Увидишь. Успеешь. Он от нас в Австрию, сказывал, уезжает. Ждет заграничного паспорта. Родители за кордоном, а он в университете доучивался.
— Это же надо, все разузнала…
И в то же время в канцелярии гостиницы о новом постояльце вели речь управляющая — худосочная, пучеглазая старуха Соболева и дородная распорядительница Гоголева. Они ругали швейцара Степана за то, что тот суется с разговорами о милиции к приезжим.
— Может, он этой милиции боится пуще медведя в лесу, а у нас и без того половина номеров пустует.
— Не трещите, сороки, — зло огрызнулся усатый швейцар. — Ждите, бабы, и до вас милиция доберется. Посадят в казенный дом. И меня заодно. — Степан приложил палец к виску. — Шурупить надо. Потому и прощупывал залетного. Много их ноне оттедова, от новой власти, проверяют нас тайно… Энтот-то, что в десятом номере, на втором этаже, Рудольф Порука, никакой не торгаш, а сам черт не ведает кто. Назвался Порукой. Мы ему верим. А дружки мне толковали: агент он из губмилиции.
Женщины, казалось, были потрясены:
— А ходит, носом водит, что тебе гусь, не замутит воды… — всплеснула пухлыми руками Гоголева.
— Вот и приглядитесь к новому. За атаманом, хлопцы сказывали, дюже охоча нонче милиция! Так-то!
— Рудольф Порука этот вторую ночь где-то пропадает, — шепотом сообщила золотозубая Соболева.
— В деревню Березово увезли его наши хлопцы, уговорили, мол, вожака там увидишь. Глядишь, и придушат чекиста, — Степан протер мутные глаза и скрутил цигарку…
— Ох, Степан, — с тревогой покачала головой управляющая, — втянул ты нас в пакостное дело. Арестуют… ни за понюх табаку.
Степан, не отвечая, выпустил струйку дыма.
— Окаянный ты, из-за тебя теперь ночью не засну. Выгода от твоих награбленных тряпок копеечная! — продолжала управляющая. Она подошла к выключателю и щелкнула им. — Обещали сегодня запустить электростанцию. Все керосином пропахло.
— Тихо, бабы! — насторожился швейцар.
По лестнице спускался Тихон. Швейцар подобострастно согнулся перед новым постояльцем.
— На прогулку изволите? Это-с самое разлюбезное занятие для молодых людей.
— А что, милейший, ресторан далеко?
— Как же-с, совсем рядом, вход за углом. Заведеньице купца Слезкина. Приятного-с аппетита.
Тихон небрежно сунул швейцару рублевку. Тот подобострастно засуетился:
— Мерси. Премного-с благодарен.
— Цену себе знает, — причмокнула Соболева.
— Важная птица, — вторила ей Гоголева.
Степан посмотрел вслед Столицыну и неопределенно хмыкнул.
На площади перед рестораном собралась толпа. Тихон подошел ближе и увидел: люди окружили двух купцов в дорогих шубах. Один из них, постарше, объяснял:
— По городу распространяются слухи, что будто мы завезли в магазины большие запасы муки. И якобы, мы обратились к властям с просьбой расширить свободную торговлю хлебом. Это ложь. Поверьте нам: разгружали в склады алебастр, а не муку. Нет у нас хлеба.
— Паника, господа хорошие, уж не извольте сомневаться, — добавил купец. — Муки кот наплакал.
Стоявший рядом с дорогими шубами милиционер с красной повязкой на рукаве тужурки обратился к народу:
— Вам все понятно, товарищи, об этой муке? Со своей стороны могу сообщить: комиссариат продовольствия делает все, чтобы не было полной голодухи. На днях завезут нужное количество продуктов. Просили так вам передать. А сейчас расходитесь безо всякого шума.
Ощущение голода Тихон помнил с самого детства. Были дни, когда мать делила между детьми краюху чернушки, намазанную тонким слоем смальца. Но в общем-то Тихону повезло. Его, восьмилетнего, мать отдала в Москву, к зажиточной и образованной родственнице, та определила Тихона в гимназию, а затем и в университет, где он первым шел по всем дисциплинам. Но тетка умерла — и кончить университет не удалось, пришлось вернуться в подмосковный городок.
Столицын стряхнул у порога ресторана снег с туфель и уверенным шагом направился по узорчатому половику к гардеробной.
Старичок-гардеробщик, принимая пальто, посмотрел на Тихона явно недоброжелательно.
Столицын подумал: «наш» и остался доволен произведенным впечатлением. Даже старичок-гардеробщик, повидавший на своем посту немало состоятельных людей, принял его, Тихона, за одного из них!
Причесывая волосы перед зеркалом, Тихон поглядывал на объявление:
«Зимний городской театръ. Дирекция Е. Ф. Боур. Сегодня и до конца декабря «Набатъ», пьеса въ 5 действиях».
По другую сторону зеркала бросался в глаза еще один анонс:
«Художественный кинематографъ», Никитская площадь д. Благовещенского. Телефон 315. Сегодня съ участием Коралины и Полонского «Смерчь любовный». Драма в 4 частях. «Паташон противъ Шерлока Холмса». Комическая».
Раздвинув тяжелый бордовый занавес, Столицын вошел в пустеющий зал. Перед ним тотчас вырос официант и выжидающе склонил старательно прилизанную голову.
— Прошу удобный столик, — буркнул Тихон. — У меня ждать нет времени.
— Отдельный номер? — понимающе улыбнулся официант. — Прошу пройти за мной…
— Нет, нет. Здесь. — Тихон обвел взглядом большой зал с колоннами: уютно, чисто.
— Пожалуйста, вот у окна, — официант отодвинул стул, махнул над столом салфеткой.
Тихон взял в руки меню, но официант опять склонился к нему и тихо произнес:
— Есть лепешки с творогом, кофе. Из мясного — холодец. Что будете заказывать?
— Откуда же, любезный, запах мяса? — недовольно приподнял брови Тихон.
— Конина, старье, не угрызете. Уже давно не было баранины или свинины. Поджарить?
— Несите все съедобное, я голоден. Но не конину, — Тихон брезгливо сморщился.
Столицыну показалось, что в зале он не произвел должного впечатления. К нему не бросились. Официант, устраивая его, хотя и был вышколенно вежлив, но без того подобострастного угодничества, с которым лакеи обычно принимают богатых гостей. Внезапно Тихон показался сам себе жалким в чужом наряде.
— Побыстрее, милейший, — сердито сказал он. — У меня нет охоты ждать!
Это подействовало:
— Один момент, — официант побежал на кухню.
А Тихон уже мысленно ругал себя и за неуверенность, и за невесть откуда взявшееся ощущение одиночества и тоски. Похоже, на миг сдали нервы. Он вновь подумал о Кривоносове. В течение дня Николай должен был ему встретиться в гостинице. Однако этого не случилось. Может быть, его вообще здесь нет? Тогда — где он и что с ним?
За спиной послышалось шуршание шелка и мягкий женский голос. Столицын обернулся, по залу шла девушка, которую он видел на улице утром. Встретившись взглядом с Тихоном, она вдруг почему-то поздоровалась.
Официант с усиками сказал девушке:
— Зосенька, проходите в номер.
— Буду ужинать здесь, — капризно повела она плечами. — Вкусненькое только несите.
Большие глаза еще раз на мгновение остановились на Тихоне и скользнули в сторону.
— Вы сегодня будете петь? — поинтересовался второй пожилой официант, подойдя к девушке. — А то музыканты… запаздывают.
— Дайте отдохнуть, оркестр у подруги на свадьбе.
— Почему же вы, Зосенька, не у подруги?
— Представьте, есть причины. Но я здесь и не изводите меня расспросами!
За окном темнел вечер. Официанты начали готовить керосиновые лампы, но тут, к общему ликованию, в хрустальных люстрах вспыхнул электрический свет.
Девушка села так, что Тихон то и дело встречался с ней взглядами. Настроение у него поднималось: она явно была здесь завсегдатаем. Официанты ублажали ее. Загадочно улыбаясь, девушка поправляла голубую, стягивающую золотистые волосы ленту, кокетливо стряхивала с колен салфеткой крошки, давая понять, что ощущает устремленные на нее любопытствующие взгляды. «Изящна, грациозна, — перечислял про себя Тихон. И сделал вывод: «Красавица». И Зося размышляла на свой лад: «Откуда взялся этот глазастый Дон Жуан? Что за кудри, бородка! Совершенно неожиданная личность в нашем городе».
Три дня подряд Тихон обедал и ужинал в ресторане, умышленно не связывая себя никакими знакомствами. Успел послушать концерт Зоси. Продолжал обмениваться с ней многозначительными взглядами. Анализируя ее положение в здешнем кругу, ее знакомства, он понял, что с ней стоит завести дружбу, она, возможно, располагает нужными сведениями.
Проводив очередной отряд большевиков на фронт, Максим Андреевич возвратился в управление. У него снова разболелась нога да так, что он едва не стонал. Вспомнились слова жены: «Тому, кто работает по двенадцать часов в сутки, здоровья не сберечь. Непременно позвоню в губком, чтобы обратили на тебя внимание. Калекой можешь стать».
