— Зрители… И повод! Ни того, ни другого у нее не было. И быть не могло.
— Совершенно верно, молодой человек, — уважительно глянул на Пескова Григорий Наумович. — Для акта протеста необходимы зрители. Толпа людей. Или хотя бы несколько человек. А что делает наша хозяйка? Если представить себе на миг, что она самосожглась, чего я совершенно не допускаю… Она обливается керосином, находясь в одиночестве! Невероятно! Невозможно! Нонсенс! К тому же самоубиение никак не вяжется с ее характером. Она не была подвержена изменению настроения, что бывает с барышнями, очень нервическими и крайне чувствительными, не имела привычки мельтешить и торопиться, что указывало бы на наличие неразрешенных дел и забот, которые иногда становятся непреодолимыми и приводят к самоубийству неуровновешенные натуры… И, кроме того, я никогда, ни единого разу не видел ее взволнованной или растерянной. Это был ровный в своем поведении и, смею утверждать, в мыслях человек, совершенно не склонный к подобным эксцессам, как самоубийство. Да и незачем ей было себя убивать, господа. Ведь у Марьи Степановны все было четко налажено, все шло своим чередом, как исправный часовой механизм. У нее все было хорошо, применительно, конечно, к нашей российской жизни. А потом, в старости люди очень редко отваживаются на самоубийство. Кроме того, это считается большим грехом, а она была весьма набожная. Нет, милостивые судари, — Шац снова обвел взглядом Пескова и Воловцова, которые слушали его с нескрываемым интересом, — Марью Степановну Кокошину положительно убили!
— Вы сказали нам очень важные вещи, господин Шац, — после минутной паузы раздумчиво произнес Иван Федорович. — И мы весьма благодарны вам за это… Но, прошу прощения, я вас перебил. Вы, кажется, начали говорить, что просто не хотели вмешиваться, услышав шум наверху, в покоях вашей хозяйки.
— Да, именно так я и говорил, — ответил Григорий Наумович. — Ведь вы, придя ко мне с целью узнать, не знаю ли я что про убийство госпожи Кокошиной, начали с того, что стали расспрашивать меня о моих коммерческих занятиях. Скажите, мне это надо? Я лишь бедный еврей, который никого не трогает и очень не хочет, чтобы трогали его. Вот поэтому, чтобы меньше знать и чтобы вы проявили ко мне минимум интереса, я только выглянул в коридор и прислушался. А потом закрыл дверь и улегся обратно в постель…
— Понятно, господин Шац, — сказал Воловцов, поднимаясь со стула. — Больше вопросов мы к вам не имеем.
— Надеюсь, вы меня не подозреваете? — сморгнув, серьезно спросил Григорий Наумович.
— Не подозреваем, — ответил за себя и за титулярного советника Пескова Иван Федорович.
Григорий Наумович снова сморгнул и успокоенно улыбнулся…
Квартира Шаца была первой по левую сторону от лестницы. Рядом с ней, в том же коридорчике, находилась квартира отставного унтера Кирьяна Петровича Корноухова. Унтеру было около восьмидесяти лет, но он выглядел достаточно крепким и бодрым, конечно, применительно к своему возрасту. Его квартирка представляла собой небольшую опрятную кухоньку, расположенную рядом с прихожей, и комнатку-спальню, где отставной унтер проводил большую часть своей теперешней жизни, глядя в окно. Окно комнатки выходило во двор, прямо на входную калитку, и старик мог видеть всех, кто входил или выходил из их дома. К нему-то и направили свои стопы после посещения Шаца два следователя, рязанский и московский.
— А я что-то не видел, как вы во двор попали, — такою фразой встретил их старик Корноухов.
— Так мы через боковую калитку во двор зашли, потому и не видели вы, — ответил Воловцов. — А вы что, видите всех, кто входит и выходит?
— А то, конечно, вижу, — ответил отставной унтер. — Мне, с позволения сказать, по возрасту моему положено дома сидеть да в окошко глядеть. С чем пожаловали к старику?
— Мы, Кирьян Петрович, по поводу гибели вашей хозяйки, — пояснил Песков. — Хотим вам задать несколько вопросов…
— А вы кто такие, с позволения сказать? — остро посмотрел на следователей отставной унтер. — А то, ежели у вас нет к задаванию вопросов никаких полномочий, так я и отвечать не стану.
— Мы, Кирьян Петрович, судебные следователи, — напустил на себя строгости Песков. — Я — Песков, Виталий Викторович. А это, — он указал на Воловцова — судебный следователь по наиважнейшим делам Воловцов, Иван Федорович.
— А документы какие у вас имеются? — прищурился старик. — А то ноне, с позволения сказать, самозванцев-то хватает…
— Имеются, — кивнул Песков и, достав бумагу с печатью, показал ее старику: — Устраивает, дед?
— Вполне. — Отставной унтер разом сделался серьезным и перевел взор на Ивана Федоровича: — А ваш где, с позволения сказать, документик?
— Мой документик дома лежит, — ответил Воловцов. — Потому как я, с позволения сказать, нахожусь в отпуске и проживаю на данный момент у своей тетки, Феодоры Силантьевны Пестряковой…
— Так вы племянник Феодоры Силантьевны? Так бы сразу и сказали… Как она, с позволения сказать?
— Благодарю вас, — улыбнулся Воловцов. — Тетушка моя пребывает в добром здравии. Велела справиться также и о вашем здоровье, — соврал Иван Федорович.
— А что мне сдеется? Скриплю потихоньку…
— У нас к вам будет несколько вопросов, — произнес Песков, устраиваясь так, чтобы имелась возможность записывать.
— Задавайте, коли так, — разрешил отставной унтер.
— Вы сказали, что видите всех, кто входит и выходит через парадную калитку, так? — спросил следователь.
— Так точно, — по-военному ответил дед.
— А вчера ночью никто из нее не выходил или, может быть, входил? — продолжал Песков.
— Входили, — просто ответил отставной унтер, и это одно слово поразило обоих следователей, будто гром среди ясного неба.
— Кто? — разом спросили Воловцов и Песков.
— А кому из вас, с позволения сказать, отвечать-то? — посмотрел сначала на Ивана Федоровича, а потом на Виталия Викторовича старик.
— Ему, — указал Воловцов на местного следователя.
— Так кто вошел в калитку? — нетерпеливо спросил Песков.
— Фигура вошла, — ответил старик.
— Что за фигура, поясните, пожалуйста.
— Фигура как фигура. Только незнакомая…
— То есть это не был кто-то из жильцов вашего дома, так?
— Так, — кивнул Корноухов.
— А вы бы и в ночи признали, если эта фигура была бы вам знакома? — спросил титулярный советник.
— А то, — безапелляционно произнес старик. — Своих-то я, с позволения сказать, и с закрытыми глазами признаю.
— А вы что, и по ночам у окошка сидите? — встрял в разговор Иван Федорович.
— Нет, конечно, но сон у меня стариковский, а стало быть, чуткий. Вот и услышал я, как калитка скрипнула. Уж сколь раз говорил я дворнику нашему Ефимке: смажь, мол, калитку, скрипит больно и спать мешает, с позволения сказать. Так нет, гнорирует он меня, стервец. Молодые, так они ноне стариков не слушают…
— Игнорирует? — переспросил Воловцов.
— Ну да, гнорирует. Не слушает, то есть не внимает, — пояснил старик, несколько удивленный, что человек из Москвы, и при этом в чинах, не знает такого простого слова, как «гнорирует»…
— Понял, — сказал Иван Федорович. — И вы, стало быть, услышав скрип калитки, встали с постели и прильнули к окошку?
— Не прильнул, — даже немного обиделся на такое слово отставной унтер. — Это бабы к окнам льнут. А я — глянул…
— И увидели фигуру, — продолжил за старика Песков.
— Увидел, — подтвердил тот. — Прошла она к черному входу и из виду скрылась.
— А чья фигура? — спросил Иван Федорович. — Мужская или женская?
— А вот этого я не знаю. Все же ночь была, с позволения сказать…
— А в котором часу вы видели фигуру? — поинтересовался Виталий Викторович.
— В четверть первого или около того, — ответил Корноухов и добавил с нотками оправдания в голосе: — Да я бы ее, фигуру эту, признал бы, если б хоть раз днем увидел…
— То есть вы хотите сказать, что фигура эта принадлежала человеку, который в вашем доме до этого ни разу не был?
— Так точно, не бывал, — произнес старик, довольный, что сообщил важную вещь.
— Может, это девица какая-нибудь была. Которая, с позволения сказать, к дворнику Ефимке на ночные свидания ходит, — шутливо проговорил Воловцов и через несколько мгновений замер, пораженный, поскольку отставной унтер на его шутейные слова ответил вполне серьезно:
— Не, господин хороший. Девицу, что к Ефимке ходит, я бы признал, поскольку дважды засветло ее видел, то есть не в ночное время суток, с позволения сказать. А ту фигуру, что видел прошлой ночью, я не видел еще никогда…
— И все же подумайте, кому могла принадлежать фигура, что прошла двором к черному ходу дома прошлой ночью, женщине или мужчине? — задал вопрос Песков и замолчал, не сводя взгляда со старика.
