— И все же подумайте, кому могла принадлежать фигура, что прошла двором к черному ходу дома прошлой ночью, женщине или мужчине? — задал вопрос Песков и замолчал, не сводя взгляда со старика.
Корноухов задумался. Молчал и Воловцов, который переваривал информацию о том, что у полудурка Ефимки имеется девица, которая иногда приходит к нему в его каморку. Зачем она к нему приходит? Надо полагать, вопрос излишен. Словом, ай да дворник, ай да сукин сын!
— Нет, господин хороший, — старик вытер капельку пота на лбу (вот до чего доводит себя человек, когда ему приходится много думать и усиленно вспоминать), — не могу вам на это ничего ответить, с позволения сказать. Все же ночь была, темень кромешная…
— Тогда последний вопрос. — Песков метнул взгляд на Воловцова, и тот согласно кивнул, что означало: да, мол, у старика мы вызнали все, что можно, есть резон закругляться с допросом. — Эта фигура, которую вы видели прошлой ночью… Она вышла обратно или нет?
— Не могу знать, — ответил отставной унтер. — Я малость посидел у окна и спать пошел. Кажется, слышал, как опять скрипнула калитка. Но я уже дремал, подниматься не хотелось, посему не ведаю, вышел ли это кто или еще кто-нибудь зашел. Да я вообще не уверен, с позволения сказать, скрипела ли калитка второй раз или мне просто показалось с дремы…
— Что ж, — произнес Иван Федорович. — Вы нам очень помогли, Кирьян Петрович, и открыли весьма интересные обстоятельства, о которых мы и не предполагали…
— Рад стараться, — весьма довольный собой, кивнул унтер и, понизив голос, добавил: — Может, пропустим по маленькой, с позволения сказать?
— Не могу, — ответил Песков. — Я на службе.
— А вы? — обратился к Воловцову старик. — Вы же в отпуске?
— Благодарствуйте, Кирьян Петрович, — поднялся со своего места Иван Федорович. — Я, конечно, вроде бы и в отпуске, но со вчерашнего дня, так уж получилось, частично исправляю обязанности судебного следователя. А сии обязанности накладывают на меня непреложное и неукоснительное пребывание в здравом уме и, с позволения сказать, в твердой памяти. Вот закончим это дело, тогда и выпьем с вами, как с самым ценным свидетелем…
— Так что, выходит, Марью Степановну-то убили? — уже в спину следователям спросил отставной унтер.
— Тому нет никаких доказательств, Кирьян Петрович, — обернулся к нему Воловцов. — Авось эта ваша фигура что-нибудь прояснит…
— Ну, дай-то бог! — Проводив взглядом следователей, Корноухов полез в погреб, где у него хранилась баночка соленых огурчиков. Ибо лучшей закуски для померанцевой водочки попросту не сыщешь…
Две другие квартиры, сдающиеся внаем, располагались в правом крыле дома. В этом крыле тоже имелся небольшой коридорчик, и ближней к лестнице, ведущей на второй этаж, была квартира дворянки Перелесковой.
Не открывала она долго. Песков отбил уже себе все костяшки пальцев, когда Апполинария Карловна Перелескова изволили открыть. В ней Иван Федорович узнал ту самую женщину с колючими глазами, которая вчера утром едва не затеяла драку с молодкой. Жила она на пенсион, который получала как вдова, потерявшая кормильца, была обозлена на весь белый свет, поэтому следователей в лице Воловцова и Пескова встретила крайне неприветливо.
— Ну, чего стучитесь? — открыла она щелочку в двери и пробуравила своими колючими глазками сначала франтоватого Пескова, а потом Воловцова. На Ивана Федоровича она смотрела дольше. Верно, плисовые штаны, картуз и накинутый поверх рубахи навыпуск деревенский зипун внушали ей отвращение, поскольку смотрела она на Воловцова с презрительной гримасой.
— Судебный следователь Песков, — счел правильным сначала представиться, а затем уж ответить на вопрос «чего стучитесь» титулярный советник. — А это, — указал он на Ивана Федоровича, — судебный следователь по наиважнейшим делам Департамента уголовных дел Московской Судебной палаты господин Воловцов. Нам надо задать вам, сударыня, несколько вопросов…
— По какому поводу? — не на дюйм не открыла шире дверь Перелескова.
— По поводу кончины владелицы дома, Марьи Степановны Кокошиной, — ответил Песков.
— Я ничего не знаю, — колюче стрельнула по ним глазами Апполинария Карловна и предприняла попытку закрыть дверь, но вовремя просунутый носок опойкового сапога Ивана Федоровича не позволил ей это сделать.
— Что такое! — возмутилась дворянка Перелескова. — Это вторжение в частное жилище!
— Во-первых, жилище частное, да, — произнес Воловцов, который уже начинал злиться. — Только не ваше. Вы его арендуете, и вашей собственностью оно не является. Органы власти, которые представляет господин Песков, имеют полное право войти в такое жилище с целью проверки санитарного состояния, например. Или соблюдения регистрации и сверки этих данных с документами арендатора, то бишь вашими, госпожа Перелескова. Во-вторых, — Иван Федорович еще более нахмурился, — отказ от дачи свидетельских показаний, равно как и игнорирование требований судебного следователя при производстве предварительного следствия, классифицируется как попытка укрывательства законопреступника и создания помех следствию, что уголовно наказуемо. Вы хотите угодить в арестантское отделение? Тогда так и скажите… Виталий Викторович, — обернулся он к Пескову, — не сочтите за труд, сходите за городовым или, нет, ступайте сразу в участок к околоточному надзирателю Петухову. Пусть придет и, арестовав гражданку Перелескову Апполинарию Карловну, препроводит ее к себе в участок для снятия показаний по подозрению, для начала — в укрывательстве фактов, связанных с сожжением заживо домовладелицы Марьи Степановны Кокошиной. А дальше видно будет, что вам инкриминировать, — в упор посмотрел на Перелескову Иван Федорович глазами не менее колючими, чем у нее самой, — создание помех ведению следствия или укрывательство преступника…
— Понял вас, Иван Федорович. — Песков сделал движение, будто и правда собирается немедленно отправиться в околоточный участок. Видя, что ее воле противостоит более сильная воля в лице этого судебного следователя из Москвы в плисовых штанах, картузе с лаковым козырьком и зипуне, Апполинария Карловна отступила.
— Я буду жаловаться на вас господину губернатору, — заявила она и растворила перед следователями двери…
Что ж, иногда приходится вот так, нахрапом, но добиваться того, чтобы с вами разговаривали. Иначе вы не следователь, а так, одна номинация…
— Вопрос первый, — не стал тянуть вола за хвост Иван Федорович Воловцов. — Не слышали ли вы или не видели чего-либо подозрительного прошлой ночью?
— Нет, — последовал короткий ответ.
— Вчера утром, в седьмом часу, вы пребывали во дворе вашего дома. Вы всегда так рано встаете?
— А вам какое дело, когда я встаю? — ощетинилась Перелескова.
— Все, Виталий Викторович, — посмотрел на Пескова Воловцов. — Ступайте в околоточный участок…
— Меня разбудил шум, — нехотя ответила колючеглазая гражданка, с ненавистью поглядывая на Воловцова. — Сначала в покоях Кокошиной, а затем и на улице.
— Вы не поинтересовались, что это был за шум? — спросил Песков.
— Я вышла в коридор, почувствовала запах дыма и стала подниматься на второй этаж, но меня остановил городовой. — Перелескова возмущенно надула щеки: — Этот мужлан не пустил меня даже в переднюю Кокошиной.
— Он просто выполнял инструкцию: никого не пускать на место происшествия до прибытия дознавателя и городового врача, — холодно заметил Иван Федорович. — А каковы были ваши дальнейшие действия?
— Я вышла на улицу, во двор, — ответила Апполинария Карловна. — Потом к дому прошли околоточный и дворник. А потом, — она с негодованием посмотрела на Воловцова, — в дом вошли вы…
— Ну, и последний вопрос, сударыня, — неожиданно сделался вежливым Иван Федорович. — Вчера в разговоре с одной молодой женщиной с ребенком, там, во дворе, вы сказали, что она, являясь замужней женщиной, гуляла с Колькой-пожарным и вашим дворником Ефимкой…
— Да какая это женщина, — с презрением произнесла Перелескова. — Курва она, а не женщина…
— Вот так вот, да? — поднял брови Воловцов.
— Да, вот так вот! — вскинула голову Апполинария Карловна. — Она, видишь ли, гуляет с мужиками, детей невесть от кого рожает, стыд и совесть совсем потеряла, живет на всем готовом, а нормальные женщины пребывают в одиночестве и не имеют ни малейшей надежды на… — Перелескова вдруг замолчала, словно лишилась дара речи. Воловцов и Песков переглянулись: то ли какой-то новый вопрос застрял у них в горле, и они не решались его задать, то ли им просто стало жалко бедную женщину, жизнь которой закончилась вместе со смертью мужа…
— Мне кажется, — тихо произнес Иван Федорович после возникшей паузы, — злость и ненависть к людям — не лучшее лекарство от одиночества…
