– Гриша! – Ульяна перекрестилась. – Да ты чуть меня не задушил!
– Этого она и хотела. А потом добилась бы, чтобы я к реке пошёл и сам утопился. Они ужасно хитрые, эти русалки. Говорят, это утопленницы непохороненные…
Гришу затрясло, и Ульяна прижала его голову к груди.
– Гриша! Брось ты пить! Всё зло оттуда. Ну, вспомни, как нам с тобой хорошо было! Давай ребёночка сделаем? Ещё одного. Я ребёнка хочу…
– Это она тебя ребёнка лишила, теперь я знаю. Не успокоится она, пока своего не получит. Помнишь ночь на Ивана Купала?
– Как не помнить.
– Так вот, я папоротник пошёл искать. Далеко в лес зашёл, темно, страшно, и вдруг будто что-то светится меж деревьев. Чую, вот он, цветок! Хотел поближе подойти, чтобы точно увидеть, он ли это? Но голос вдруг за спиной услышал женский. Тихий такой, жалобный. По имени меня звал. И забыл я тогда, что оборачиваться нельзя, и обернулся. Женщина меня рукой поманила, и я было пошёл за ней, но про цветок вдруг вспомнил. Вернуться хотел, но свет померк – нет цветка! А она как засмеётся, захохочет, я поймать её хотел, в глаза посмотреть, а она убегает, дразнит, издевается. Вывела меня на берег реки, и чудом очнулся я, когда уже в воде по грудь. Будто кто позвал меня тогда. То ли мать, то ли ещё кто. Может, ты? – Гриша потёр лоб. – Не могу вспомнить. Но пришёл я в себя, из воды вышел, и понял: нечисть меня заморочить хотела, погубить. Она и от цветка меня отвратила, окаянная! А потом увидел я, как хвост по воде плеснул, зло так, резко, и лицо над водой показалось – голубое, страшное… Показалось на миг, и исчезло. Не удался её замысел. Но с тех пор и нет мне покоя. И жизни нет. И с тобой она жить мне не даёт, и ни с кем. И зачем я обернулся? Знал, что нельзя, да видно слаб духом… – Гриша зарыдал.
Ульяна потрогала лоб мужа.
– Да у тебя жар! Ты болен. Останься дома завтра, я подлечу тебя. А то давай бюллетень возьмём? Отлежишься. Пить перестанешь, и нечисть домогаться перестанет. Так и до психушки доиграться можно.
– Не уходи, Уля, не уходи! Страшно мне! – Гриша, как маленький ребёнок, жмётся к Ульяне, прячет голову на её груди.
– Не уйду. А ты слушаться будешь?
– Буду. Всё сделаю, как скажешь.
Ульяна поцеловала мужа в лоб, как маленького, уложила на подушку и накрыла одеялом. Так он и уснул, держась за её руку.
Утром Ульяна позвонила в леспромхозовскую контору, сказала, что Гриша заболел. Там понимающе захмыкали, но Ульяна положила трубку. Незачем их злорадные слова выслушивать, настроение себе портить. Потом сбегала в медпункт, взяла справку для Гриши. Врачиха, хоть и посмотрела осуждающе, но справку дала, Ульяну, видимо, пожалела. Ну и пусть, жалость ей не помеха. Она перетерпит, лишь бы Грише помочь. Что ей людские пересуды? Любовь ей сил придаёт. Что он вчера говорил? В бреду, не иначе. Господи, помилуй! Мать права, в церковь нужно сходить. Цветок он искал. А она-то подумала! Даже не подозревала, что муж у неё такой, глупостям всяким подверженный. А может, он с ума сошёл? Но об этом Ульяне думать не хочется. С чего ему с ума сходить? Здоровый деревенский мужик, не какой-нибудь хлюпик, напичканный романтикой. Мать нормальная, а отец? Про отца ничего не известно. Надо бы у матери осторожно повыспрашивать. Вдруг это безумие наследственное? По мужской линии передаётся. Но в это особенно верить не хотелось.
После работы Ульяна зашла в церковь, поставила свечки. И Грише, за здравие, и Галине, за упокой. Помолилась, как могла, истово, страстно, и ушла. Авось и поможет. Потом в аптеку зашла. Купила снотворное. Долго советовалась, чтобы не переусердствовать, самое дорогое взяла. Хоть и нельзя без рецепта, но сжалились, дали.
Гриша дома трезвый был.
– Как ты, Гриш?
– Ничего. Голова болит. Сейчас треснет.
– Я травку заварила. Чай с малиной. Выпей. Мёду поешь.
– Давай.
Ульяна развела снотворное, приготовила чай.
– Выпей.
– Что это?
– Лекарство. Медичка дала. Болеешь ведь. Я бюллетень тебе взяла.
– Молодец. И как дали?
– Люди не звери, понимают, что беда.
Гриша, морщась, выпил.
– Гадость.
– Ничего, заешь мёдом.
Гриша послушно съел ложку. Посидел полчаса, спать пошёл. А Ульяне извелась вся, мысль про Гришиного отца ей покоя не даёт. Решила к матери сходит, вдруг что расскажет.
Мать Ульяне обрадовалась, как обычно. Захлопотала, чай греть бросилась.
– Я пироги вчера испекла, будешь?
– С чем?
– С грибами и картошкой, твои любимые.
– Буду, конечно, чего спрашиваешь.
– Ну, бери тогда. – Мать отрезала дочери здоровенный кусок.
– Ты меня, как свинку, откармливаешь.
– Ешь, похудела вон как. Кожа да кости. Вы там питаетесь хоть?
– Мам, ну питаемся, конечно. Не с голоду же пухнем. Я спросить кое-что пришла. Про Гришиного отца…
– Про отца? А что про него спрашивать?
– Как он исчез? Куда?
– Зачем тебе это?
– Надо. Наследственность дело серьёзное…
– Наследственность? Ты о чём? Думаешь, Гришка в него такой?
– Какой?
– Ну, пьющий…
– Не знаю, расскажи просто, как он пропал.
– Да что рассказывать, жили они с Клавдией нормально. Как все. Ругались иногда, но не более того. Кто же не ругается? Он и не пил почти совсем. На охоту ходить любил, и ружьё у него было. Как поругаются, он сразу в тайгу, походит, походит, и возвращается. Но в последнее время идея у него одна появилась навязчивая. Клады искал. Как вожжа ему под хвост попадёт, так в лес убегает на пару дней, приходит весь грязный, оборванный, руки по локоть в земле, грязь под ногтями, глаза безумные. Все от него как от чумного шарахались, когда он по деревне домой шёл. Но ничего, отлёживался, отсыпался, отъедался, и опять как огурец. Клава по первой переживала очень, плакала, а потом успокоилась. Что ж, что странность такая? Все мы со своими причудами. Тем более что он потом долго никуда не ходил. Но самое интересное, что всё это с ним случалось, когда выпьет. Он знал это, поэтому и не пил. Но всё-таки иногда это происходило, и тогда он непременно отправлялся на поиски клада. Прямо одержим этим был. Бес в него вселялся, и он собой управлять не мог. Ну, а один раз не пришёл из тайги. Сгинул. Бог знает, что с ним случилось. Мог и в яму волчью провалиться, или ещё что… У леса не спросишь. Что ж Гришка, тоже за кладами собрался?
– Да нет, не собрался пока. Я просто спрашиваю. А клады-то он с чего искать начал? Ну, сидел, сидел, и вдруг – клады… Странно…
– Не знаю, начал и всё. Клавдия всё молчала, но как-то подвыпила в гостях и обмолвилась, что про клады мужу сорока сообщает. На хвосте вроде приносит новость. Всё посмеялись тогда – зараза и на Клавдию перекинулась, тоже с ума сошла. А она обиделась, встала и ушла. Потом сам Генка, муж её, кому-то поведал, что иногда просто мочи терпеть нет, пойдёт в лес, а каждое дерево ему так и шепчет, где клад зарыт, и птицы о том же стрекочут. И будто понимает он всех, и деревья, и птиц. Мужики у виска пальцем покрутят, и пойдут восвояси. Тем более что в другое время он совсем нормальный человек. И говорит разумно, и работник хороший, и совет дельный даст, ежели кто спросит. Поэтому на причуды смотрели сквозь пальцы. Ну, а потом пропал… Вот вся история. Клава так замуж и не вышла, одна Гришку поднимала.
– Это что же выходит, он сумасшедший был? Отец Гриши?
– Ну, не совсем так, блаженный просто, с идеей этой носился. Так ведь изредка. Ничего, жить не мешало.
– И что, нашёл клад?
Мать засмеялась.
– Мне о том не докладывали. Может, и нашёл, но доподлинно ничего не известно. А я так думаю, что побегал он по тайге всласть, почудил, а когда хмель из него выходил, он и домой возвращался. Какие клады? Глупость это всё… Клады… Разве Клава бы так жила тогда? Уж попользовалась бы чуток, хоть бы и для сына. А насчёт наследственности, так Гришка же здоровый! Он и в армии был, медкомиссию проходил, если что-то серьёзное, разве бы его взяли? А допиться можно и до того, что черти прямо в доме мерещиться начнут, не только клады. Водка даже самых крепких валит. Белая горячка болезнь называется.
– Да-а, – Ульяна доедала второй кусок пирога, – интересно… Думаешь, дело в водке?
– В ней, конечно, в чём же ещё? Он же трезвый клады не искал…
– И то правда. Ладно, пойду. Я свечки, кстати, поставила.
– Вот и умница. Пирогов возьмёшь с собой? А то я гору целую напекла, боюсь, не съедим.
– Давай. – Ульяна взяла пакет с пирогами.
Гриша ещё спал. Ульяна прибралась немного, стараясь не разбудить. Значит, дело в водке. Что ж, с этим можно бороться. Одному клады мерещатся, другому русалки, каждый по-своему с ума сходит. Допивается, то есть.
Приём снотворного был рассчитан на пять дней, больничный дали на три дня, два выходных, итого пять. Гриша ел и спал, вечером сидел на завалинке возле дома, курил и снова ложился. Ульяна ему не докучала. Но потихоньку решила сходить к матери Галины, Надежде, расспросить об отношениях Гриши с её дочерью. Не уверена была, что Надежда будет с ней говорить, но чем чёрт не шутит? К тому же Ульяна-то чем виновата? Что у Галины с Гришей было, дело прошлое. Да и в гибели Галины Ульяниной вины нет. Надежда женщина неплохая, должна понять.
