– Может, к врачу его свозить?
– А поедет ли? Сомневаюсь я что-то. Разве он себя пьяницей считает? Нет, конечно.
– Я тоже думаю, не поедет. А ты тогда к бабке Фросе сходи, в соседнюю деревню. Она, говорят, от пьянства по фото избавляет. Я тебе и адрес дам.
– Давай.
Светка встала, протянула Ульяне бумажку с адресом. Заплакал ребёнок, Светка подошла к кроватке, вынула его, стала качать.
– Подожди, я покормлю, есть ему пора. – Расстегнула верхнюю пуговицу на халате, вытащила налитую молоком грудь, тяжёлую, всю в синих прожилках взбухших вен, казалось, она сейчас не выдержит внутреннего напора жидкости и лопнет, и сунула красный сосок в рот младенцу. Тот громко зачмокал.
– Ишь, присосался! – Светка умилённо смотрела на сына. – Как клещ! Сосёт, как сумасшедший, всю грудь зараз съедает! Аппетит!
Светка после родов поправилась сильно, стан располнел, как у дойной коровы. Руки налились, бабой стала, ядрёной, здоровой. Ульяна по сравнению с ней как тростинка – тоненькая, стройная.
– Что-то ты, Ульяш, похудела, я смотрю. Совсем истаяла от семейной жизни. Слышала про твоего, – не удержалась Светка, – что полюбовница его в леспромхозе умерла, муж забил до смерти.
– Кто тебе сказал, про полюбовницу? – Ульяну неприятно кольнуло.
– Да всё говорят. Верка-продавщица рассказывала.
– Врёт твоя Верка, не слушай её. Нет у Гриши никаких полюбовниц. Нет и не было. Сплетни всё. А что учётчицу муж до смерти забил, так это их дело. Значит, застукал с кем. Если бы с Гришей, так затаскали бы по судам.
– Верно. Я и не подумала. Чего только люди не придумают! – Ребёнок на руках Светки наелся и заснул, смешно двигая во сне губами, будто продолжал есть. Светка бережно положила его обратно в кроватку.
– Теперь спать будет, пушкой не разбудишь. Золото, а не ребёнок. Спит да ест.
– Ладно, Свет, пошла я. Спасибо за адрес, глядишь, и воспользуюсь.
– Да не за что. Обидно смотреть, как мужик пропадает.
Ульяна вышла на воздух, прошла к реке прогуляться. Сердце недоброе чуяло. Но, оказалось, зря. Месяц прошёл спокойно, только любовью они с Гришей редко занимались. Но Ульяна приписывала это Гришиному смятению. Утешала себя, перемелется, всё пройдёт. Время нужно человеку в себя придти.
Приближался праздник Ивана Купалы. Тут Гриша и занервничал. Пить опять начал. Пока тайком, чтобы Ульяна не видела, но её-то не обманешь. Она запах за версту чуяла. Чуяла, но молчала. Пусть думает, что она ничего не знает. Если чуть выпьет, так она и не против. Главное, чтобы за рамки не выходил. Но в самый канун праздника Григорий вдруг занервничал, засуетился. Накануне купил водки, выпил бутылку. Вроде спать лёг, но сам не спит, ворочается. Ульяна спящей притворилась. Он посмотрел на неё, встал тихонько, оделся и вышел. Ульяна за ним пошла, посмотреть, куда это он? Думала, во дворе сидеть будет, а его нет. Обошла дом, но мужа и след простыл. На поляну, где костёр зажгли, вроде неудобно было идти, на посмешище себя выставлять. Походила, походила возле дома, и спать пошла. Недавно сердце беду чуяло, но не случилось ничего, Ульяна и успокоилась. Но беда любит внезапно подкрасться, так, чтобы не ждали. И исподтишка ударить. А потом наслаждается делом рук своих.
Гриша пришёл под утро. Вращал безумными глазами, как сумасшедший. Вроде и не пьяный, а как тронутый. Весь в репьях, колючках, руки ободраны. Сел на кровать, дрожит. Ульяна обняла мужа за полечи.
– Что с тобой, Гриша? Где ты был-то? Господи! По кустам что ли лазил?
– Я скажу тебе, Уля, только ты молчи, никому не говори! – Гриша прижал палец к губам. Ульяне показалось, что муж не совсем здоров. – Папоротник я искал. Цветок. Вроде увижу что-то вдали, обрадуюсь, побегу что есть мочи, а это не он. Всю ночь бегал, не дался мне цветок окаянный. Устал. – Он уронил голову на руки.
– Гриша! Опять ты за своё! Ну, сколько можно! Ты пил?! Пил, я тебя спрашиваю?!
– Да что ты пристала, пил – не пил! Какая разница?!
– Да потому что от водки это всё, мерещится тебе. Очнись, Гриша!
– Я знаю, что говорю! Я трезв, как стекло. А давеча мне отец покойный приснился, как живой. И говорит, что знает он, где клад зарыт. Только не успел он выкопать, в яму волчью свалился, там и сгинул. Но сказать мне не может, пока я цветок не найду. А найти его можно только раз в году, на Ивана Купала. Это такое условие у него, духи лесные поставили. Что должен я этот цветок найти, клад отрыть. Тогда и отец успокоится. А пока покоя ему клад не даёт, на меня вся надежда. Но не смог я, Уля, не смог! Что я ему скажу?!
– Господи, Гриша! У тебя белая горячка! Кому скажешь? Отцу покойному? Да его кости давно в земле сгнили. Или звери растащили по лесу!
– Тебе легко говорить, а мне он снится, увещевает, да жалобно так. Душу рвёт. Не могу я его ослушаться, Уля, не могу! Кости, может, и сгнили, а душа-то не гниёт! Неужто ты не знаешь? Душе-то покой нужен! Мается она, что дело не сделала, и приходится ей просить нас об услуге. А как ещё?
– Ложись спать, Гриша! – Ульяна почувствовала усталость. – Выспись, отдохни. Теперь ещё год ждать надо, сам сказал. Кончился праздник, завял цветок, чего теперь горевать? Подождёт душа батюшки твоего ещё годик, не расстраивайся. У неё, у души, время не так течёт, как у нас. Ей что год, что сто лет, всё едино. Жизнь впереди длинная, успеешь.
Гриша лёг на кровать, поджал под себя ноги.
– Умная ты, Уля. Утешить умеешь. Правда твоя. – Он закрыл глаза.
– Вот видишь, и умной назвал. А то всё дурой почитал. Дожилась.
– Прости, Уля, прости. Я сам себя иногда не узнаю.
– Спи, родной. На работу скоро уже.
Гриша заснул беспокойным сном. А Ульяна лежала, уставившись в пустоту, вспоминала, как год назад прыгнули они с Гришей через купалец. Загорелось тогда у них одежда, правду говорят, не к добру. Светка тогда сказала, что гореть им в огне страсти, но наврала, как обычно. Судьбу не обманешь.
И с того дня, как искал Гриша в лесу цветок папоротника, понеслось. Он уже стакана из рук не выпускал. Таиться перестал, пил в открытую. Как придёт после работы, так обязательно с бутылкой. А на выходные и вовсе не просыхал. Пару раз даже прогулял, за что и получил предупреждение. Сказали, что третьего раза не будет. Гриша немного успокоился, среди недели держался, но Ульяна чувствовала, ненадолго. Она решила использовать последний шанс – сходить к бабке в соседнюю деревню, по тому адресу, что Светка дала. Улучшила момент и отправилась.
Бабку нашла сразу, хоть дом и на отшибе стоял. Но вся деревня знала, где живёт местная достопримечательность. Не одна Ульяна со своей бедой к Фросе пришла. Возле избы был народ, но не так чтобы очень много. Ульяна заняла очередь. Задумалась, даже не заметила, как все разошлись, и пришёл её черёд. Немного смущаясь, прошла внутрь, где на простом деревянном стуле сидела бабка Фрося. Была она старой, лет под восемьдесят, но крепкой и моложавой. Глаза блестели, узловатые руки неподвижно лежали на коленях. Ульяна почему-то поклонилась.
– С чем пожаловала, девонька? – Фрося неприязненно смотрела на Ульяну, будто та затеяла нехорошее. – Издалека пришла?
– Да нет, из соседней деревни. Муж у меня пьёт, с ума сходит. Мерещится ему разное…
– Пьёт, говоришь? Плохо это… А что мерещится-то?
– Нечисть всякая, русалки, отец покойный ерунду всякую нашёптывает во сне… совсем человек не в себе.
– Ты подойди ко мне, – Фрося поманила Ульяну пальцем, – не бойся.
– Я и не боюсь, сама к вам пришла, – Ульяна подошла.
Бабка взяла её за руки, приблизила к ней лицо, долго всматривалась в глаза, и наконец изрекла:
– Покажи фото.
Ульяна достала и протянула Фросе. Та снова принялась его изучать, да так долго, что Ульяне показалось, что знахарка уснула над ним – в комнате царил полумрак, нарушаемый лишь жиденьким пламенем свечки. Ульяна начала нетерпеливо перетаптываться с ноги на ногу. Наконец Фрося подняла на неё тяжёлые веки и вперила в Ульяну свинцовый взгляд. Помолчала, прежде чем ответить.
– Не могу я помочь тебе, и ему не могу, уходи лучше подобру-поздорову. – Она протянула фото Ульяне. – И это забери, ни к чему она мне…
– Бабушка… – Ульяна даже не нашлась, что сказать. – В чём дело-то?
Фрося опустила глаза.
– Не могу, и всё. Что тебе объяснять, сама всё знаешь. Уходи, не моё дело вам помогать. Сами всё напутали, заворожили, сами и выбирайтесь. Я не всесильна, не справлюсь.
– И что мне теперь делать?
– Не знаю, твои дела. Иди, девка, иди. Устала я сегодня. – Фрося отвернулась, встала со стула и ушла вглубь комнаты.
Когда Ульяна исчезала с её глаз, она ещё долго крестилась, бормоча какую-то ей известную молитву.
Ульяне ничего не оставалось, как уйти несолоно хлебавши. Опять Светка подсуропила! Бабка, бабка! Обманщица. Или это ей так не везёт? Вон люди стояли, ушли довольные, а она… Но помогать насильно не заставишь, а она упёрлась, заладила: «Уходи, уходи!» Старая калоша. Потом Ульяна остыла немного: ладно, сами справимся…
