— Я приду к вам на помощь, господин де Праз. И поверьте мне, я прекрасно понимаю все те естественные побуждения, которые привели вас ко мне, так же, как те причины, которые в настоящую минуту мешают вам свободно изложить ваше дело. Будьте спокойны, сударь, оба имени, которые вы только что произнесли, знакомы префектуре. Мы знаем, в каком, — правда, очень необычайном, — отношении друг к другу они находятся. Все, что вы нам можете сказать, не даст нам ничего нового, будьте уверены. И, как говорится, мы «не спускаем с него глаз». Это странный случай. Я благодарю вас за то, что вы говорите о нем со мной, и вполне понимаю вашу тревогу. Но позвольте вам сказать, однако, что, по моему разумению, она не имеет оснований. Мне кажется, я не ошибаюсь в том, что господин Жан Морейль — порядочный человек.
— Значит, Уж-Фредди не преступник?
Префект, помолчав немного, сказал:
— Я должен вам сказать всю правду. Тот, кого вы называете Уж-Фредди, не всегда был честным человеком. Не скажу, что сейчас он ведет примерный образ жизни. Он ленив… Но этот… этот ночной гуляка был раньше мошенником, которых встречаешь на пустынных улицах и которые просят вас дать прикурить… Не буду распространяться. Достаточно вам знать, что одно высокое вмешательство положило этому конец, и близкий друг Жана Морейля ревниво охраняет честность Ужа-Фредди. Благодаря этому бодрствующему и тайному союзнику, который в Париже занимает весьма видное положение, так называемый Фредди не попадет в тюрьму и не сядет на скамью подсудимых… если только злые инстинкты не возьмут верх, чему я не желаю верить. Я полагаю, сударь, что теперь вы достаточно осведомлены об интересующем вас деле?
Лионель ответил вполголоса, ударяя на каждом слоге:
— Уверены ли вы во всем том, что говорите, господин префект? Дадите ли вашу голову на отсечение за то, что в прошлом Жана Морейля или, вернее, в прошлом Ужа-Фредди нет чего-нибудь такого, за что посылают в Гвиану или на эшафот?
— Это серьезно, господин де Праз. Не позвать ли мне секретаря, чтобы он стенографировал ваши показания?
Лионель поспешно сказал:
— Нет! Я вам только что докладывал: это одни подозрения…
— По поводу этого старого дела? Этой трагедии в Люверси?
— Простите меня. Когда у меня будут доказательства, я вам их принесу. До тех пор предположим, что я ничего не говорил.
— Всегда к вашим услугам.
— Часто ли вам приходится рассматривать случаи «раздвоения личности», господин префект?
— Гораздо чаще, чем это думают. Есть несколько таких случаев, даже официальных. Много тайных. Где взять простого человека? Разве наш мозг не находится во власти противоречий? И преступник, убивший или совершивший кражу, разве не искупает преступление того лица, которым он был одну только минуту, пока наносил удар, и которое потом исчезло в нем навсегда?.. Вы сами, граф де Праз, поклянетесь ли в том, что вы всегда и везде одно и то же лицо? Если случайно я извлек бы из той папки заметки, касающиеся вашей второй личности, что могли бы вы мне сказать, зная, что в рассматриваемом нами явлении оба сознания почти всегда совершенно отделены одно от другого и не сообщаются между собой?
Лионель постарался найти эту шутку превосходной. Но то, что, хотя бы шутя, ему самому примерили двойную маску «переменного сознания», переполнило его досадой. Он поторопился уйти.
— Прощайте, сударь, — сказал ему префект. — Не бойтесь заглянуть ко мне еще раз, если понадобится… Я думаю о трагедии в Люверси…
Лионель тоже думал об этом и повторял про себя многозначительную фразу префекта: «Он не попадет в тюрьму и не сядет на скамью подсудимых, если только скверные инстинкты не возьмут в нем верх»…
В этих словах был настоящий план кампании, о котором Лионель де Праз думал с дьявольской радостью, отвечая поклоном на короткий и вежливый поклон маленького властного старичка.
XII. Сообщения Мари Лефевр
На следующее утро на станции Эперней из поезда, прибывшего из Парижа, вышел пассажир. Он ехал во втором классе. У него был приличный вид. Но опытный глаз мог разглядеть в нем характерные черты сыщика. Он направился в центр города и, взглянув на табличку с названием улицы и на номер дома, развязно вошел в лавочку торговца овощами.
— Мадам Лефевр? — спросил он, приподнимая свою соломенную шляпу.
— Я, сударь.
Лавочница, подвижная брюнетка, занятая покупательницами, повернулась к нему лицом.
— Мне надо вам сказать несколько слов, мадам. Я вас не задержу.
Лицо лавочницы нахмурилось, она предвидела неприятность. Посещение неизвестного лица всегда неприятно, особенно если оно с места в карьер изрекает вам: «Мне нужно вам сказать два слова».
— Эжень! — позвала она. — Поди сюда на минутку.
Из задней комнаты вышел человек в синем переднике, лет сорока, ворчливый и непреклонный на вид.
— Со мной, видишь, хотят поговорить. Отпусти тут вместо меня.
Посетитель учтиво поклонился.
— Насчет чего? — спросил лавочник.
— Мадам, — начал посетитель, — не правда ли, вы мадам Мари Лефевр, рожденная Симон? Вы находились на службе у мадам Гюи Лаваль пять лет тому назад в качестве горничной?
— Да, сударь, — прошептала она.
— Позвольте мне задать вам несколько вопросов.
— Зайдите сюда, — сказал муж.
Оба, муж и жена, молча хмурясь, пропустили гостя в маленькую комнату, смежную с магазином и похожую на столовую.
— Что еще случилось? — спросила бывшая горничная неуверенным голосом.
— Абсолютно ничего, мадам, будьте спокойны. Мы хотим только выяснить несколько подробностей, касающихся смерти мадам Лаваль, и подумали, что вы и ваш муж можете их нам сообщить. Ибо, — сказал он, обращаясь к мужчине, — ведь вы были садовником и привратником в Люверси во время несчастья, не так ли?
Малоразговорчивый Лефевр утвердительно кивнул головой и мигнул глазами.
Она заговорила более обстоятельно.
— Мы уехали почти сейчас же после смерти хозяйки для того, чтобы повенчаться. Я к ней была очень привязана и не ладила с графиней: очень уж она во все совалась. Лефевр был вдовцом, Мы в этом Люверси и познакомились. А как только повенчались, мы поселились здесь, на его родине. Как видите, торгуем понемногу.
— Мели! — крикнула она. — Выйди к покупателям. Мы заняты.
В ту же минуту в лавку ворвалась растрепанная девица, вытиравшая руки о свой грубый передник, Она растолкала женщин, щупавших, взвешивавших в руках и обнюхивавших овощи и фрукты.
Посетитель довольно милостиво слушал краткое изложение Мари Лефевр.
— Скажите мне, — снова начал он, — в дни, предшествовавшие той ужасной ночи, не давалось ли вам какое-нибудь указание, по которому можно было предвидеть что-нибудь?
— О сударь! Каким образом?.. Подобное несчастье!..
— Говоря «предвидеть» я думаю о всех тех мелких фактах, которые сначала проходят незамеченными, а после события делаются ясными. Понимаете? Так, например, не заметил ли кто-нибудь, что ящик для змей был не совсем прочен?
— О нет! — сказал Лефевр. — Так как я сам заботился об этих проклятых животных, я могу вам даже поклясться, что если кто-нибудь был поражен, так именно я!
— Поражены чем?
— Бегством этой дьявольской змеи.
— Почему?
— Да потому, что ящик был в превосходном состоянии.
— А щель? Щель, через которую она выползла?
— Она, конечно, ее расширила. Без этого…
— Значит, накануне, в течение всего дня, эта щель…
— Я вас могу уверить только в том, что 19-го утром, накануне несчастья, никакой щели в ящике не было. Был только промежуток меньше чем в сантиметр между двумя досками.
— Возможно ли, на ваш взгляд, чтобы эту щель проделал кто-нибудь извне? Или изнутри, когда змеи уже не было в ящике?
— Конечно. Но кто же? И с какой целью?.. Чтобы подумали, что змея выползла сама?.. Я понимаю, о чем вы думаете, но, признаюсь, мне это никогда в голову не приходило…
— Слушай, Эжень, — прервала его жена, она была чем-то сильно взволнована. — Не надо так говорить. Ты хорошо знаешь, что мы, мы одни подозревали, что тут что-то неладное… Конечно! Раз уж к этому вернулись, будем откровенны!
Лефевр бросил на нее быстрый взгляд и задумался. Она продолжала:
— Нам ведь бояться нечего, не правда ли? Мы никакого вреда не сделали…
— Да мы ничего, собственно, и не знаем, — сказал муж.
— Что же вы знаете? — спокойно спросил посетитель.
— Мы знаем, — ответила женщина, — что змея была убита и что ее похоронили в парке, в рощице, в ту же ночь, когда умерла мадам Лаваль.
Посетитель прикусил губу; во взгляде его мелькнул беглый огонек.
Жена Лефевра продолжала:
— Мы с Лефевром уже дали друг другу обещание. Но никто еще об этом не знал. По ночам мы устраивали свидания в парке. После обхода, который он делал в половине одиннадцатого, я приходила в рощу, и мы до самой полуночи просиживали там и потихоньку болтали.
