Муж и жена переглянулись в полном согласии друг с другом.
— Что вам подать? — спросил Лефевр. — Белого вина?
— Ничего. Мерси.
Его глаза блуждали и вдруг остановились на одной точке стены, где висел на гвозде старый, своеобразного вида ключ.
Он встал из-за стола и подошел к стене, чтобы лучше рассмотреть любопытный предмет.
— Это ключ от погреба, — сказал Лефевр.
— Ого! Какая старина! — залюбовался сыщик. — Семнадцатый век, эпоха Людовика XIII.
— Вы знаток в этом деле? — учтиво спросила Мари Лефевр, опуская глаза на кредитные билеты, которые держала в руках. — Если вы, сударь, хотите получить этот ключ, мы можем обойтись без него… Сделаем новый..
Я, может быть, куплю его у вас когда-нибудь, — прошептал гость.
Либо он не мог оторваться от своих мыслей, либо на него подействовала какая-нибудь другая причина, но он произнес эти слова таким странным и таинственным тоном, что Лефевры не смели настаивать.
Он заметил это.
— Эта драма в Люверси — страшно запутанная история. И я предчувствую, что мне придется отказаться от нее, я не сумею ее разъяснить…
— У вас ужасно опасное ремесло! — сказала женщина, — Господи! Я бы ни за что этим не занималась!
— Да, мадам, очень опасное. И временами окружающий вас мрак так ужасен, что начинаешь бояться…
— Вы боитесь? — спросил лукаво Лефевр, — Но ведь змея же издохла!
— Да, — сознался посетитель. — Но жив ли убийца, который ею воспользовался? Я с ужасом спрашиваю себя о его имени!
Он несколько раз повторил «с ужасом» «с ужасом». Потом, выйдя из своего оцепенения, поблагодарил Лефевров и медленно пошел по улице.
— А ключ вам не нужен? Может быть, сохранить его для вас?
Он обернулся на эти слова, поколебался немного и решил:
— Нет, не нужно. Я…я не покупаю ключей, мадам.
И он ушел.
* * *
Первый поезд увез его в Париж. Но он вышел в Мо, где довольно далеко от вокзала его ждал автомобиль, имевший вид кабриолета.
ХIII. Татуировка Жана Морейля
Лионель де Праз без всякой задней мысли зашел к Жану Морейлю сразу же после того, как вернулся кабриолет, покрытый белой пылью. Жан Морейль интересовал его теперь только как Фредди. Ему надо было добраться до ночного Жана Морейля. Какое отныне имели значение жесты и действия дневного Морейля? Тот другой, был во сто раз более уязвим.
Лакей, впустивший его, сказал, что Жан Морейль только что приехал на автомобиле и что он переодевается.
— Скажите ему что я здесь, — ответил Лионель.
Его ввели в изящную библиотеку, окно которой выходило во двор, где шофер обливал водой машину.
Жан Морейль вошел в библиотеку в широкой пижаме, облегающей стройный стан молодого человека.
— Не стоило беспокоиться, — извинялся Лионель, — Я подождал бы, пока вы будете совсем готовы…
— Что нового? — спросил Жан Морейль, крепко пожимая руку графа.
— Ничего. Я проходил мимо. Мне пришло в голову захватить вас с собой. Вы, конечно, помните, что у нас сегодня в доме намечается?
— Как мог бы я забыть! Вам не скучно будет меня подождать? Каких-нибудь четверть часа?
— Пожалуйста, пожалуйста, дорогой друг!
— Я только что приехал из Лио.
— Работа в архиве, о которой вы мне говорили? Ну, как ваша книга? Подвигается?
— Понемногу.
Лионель заметил, что Жан Морейль был, как с ним часто случалось, рассеян, то есть в таком состоянии, когда ему ужасно трудно было сосредоточиться на чем-нибудь определенном. С тех пор, как граф де Праз начал изучать явления «переменного сознания», он вполне основательно искал причины задумчивости Жана Морейля в смутной и мучительной тревоге, которую ему причиняла другая «Личность». Если бы он присутствовал в лавке при разговоре супругов Лефевр, то дальнейшее еще больше убедило бы его в этом.
— Невесело? — спросил Лионель. — Черные тучи?
— Ба! У кого нет забот?
— Вы не нашли того, что искали?
— И да, и нет.. — сказал Жан Морейль. — Пожалуйста, вот папиросы. Хотите книжку? Вон там записки о верховой езде Сен-Фаля с эскизами…
— Давайте, давайте, — согласился Лионель.
Жан Морейль вытянул вверх руку, стараясь достать том, находившийся в шкафу на самой верхней полке. При этом движении широкий рукав пижамы спустился до локтя… И Лионель заметил татуированную змею на руке Морейля. Последний сейчас же увидел, что Лионель заметил змею, и счел бесполезным скрывать ее.
— Черт возьми! — сказал он, бледнея. — Вы узнали мою тайну…
— Какую именно? — воскликнул Лионель игривым тоном. — Вот эту татуировку? Я ведь не Жильберта, я не испугаюсь.
— Один японский художник захотел как-то показать свое искусство во время моего кругосветного путешествия…
— Давно?
— Мне было семнадцать лет Тогда это было в моде. А теперь я нахожу, что это идиотство, и если бы я мог тогда предвидеть, что моя невеста будет ненавидеть змей… Я вас прошу об одной услуге…
— Какой? Согласен наперед.
— Я вас прошу не говорить Жильберте об этой неприятной татуировке. По крайней мере до тех пор, пока я не уничтожу ее; это дело хирурга, эти маленькие операции производятся очень легко.
— Понятно! Понятно! Я ничего не скажу! Но чего вы ждете? Давно надо было освободиться от этого. Ведь вы знаете, что Жильберта не выносит змей…
— Я надеялся, что вылечу ее от этого. Я рассчитывал, _что мне удастся прогнать у нее этот страх раньше чем через месяц…
— Каким образом?
— Я был уверен, что найду змею Люверси живой или мертвой. Я вбил себе в голову эту мысль. И вот…
Лионель слушал его с напряженным вниманием:
— И вот?
— Я чувствую, что совершенно не в силах выполнить эту задачу. Не знаю, почему. Она мне надоела… Она мне противна. Словом, хоть я и знаю вполне определенно, что змея издохла, я отказываюсь найти доказательства этого, что, впрочем, нелегко сделать…
— Издохла, это очевидно, — заявил Лионель.
— Я постараюсь, чтобы Жильберта разделила со мной эту уверенность. Но большего вы от меня не должны требовать.
— Странно! — удивился Лионель, который старался скрыть смятение своих чувств. — Странно! Вы — человек ключей и ламп!..
— Да, действительно, странно… Я не могу этого объяснить, Я подчиняюсь этому, вот и все. Впервые в жизни такое отвращение мешает мне удовлетворить мое желание… Не будем больше говорить об этом.
— Рассчитывайте на меня. Я молчу — сказал Лионель. — И разрешите мне, — продолжал он, — пожалеть о том, что эта история в Люверси все еще остается предметом ужаса для Жильберты (для одной Жильберты). Ибо, не правда ли, вы сами, как и мы все, за исключением одной Жильберты, говорим змеи больше нет! И я не думаю, чтобы в этой трагедии были какие-нибудь таинственные осложнения… Вы этого тоже не думаете?
— Нет нет, я этого не думаю! — сказал с силой Жан Морейль.
— Жильберта была очень взволнована одним разговором… Вы ей рассказывали об укротителях змей… Она на одну минуту допустила мысль, что какой-нибудь преступник… мог направить змею… в комнату моей бедной тети…
— Фантастическая мысль, которую я постараюсь рассеять, потому что мы имеем все — слышите — все доказательства того, что никто в ту ночь не подходил к этой комнате, закрытой герметически, если не считать двух «сердечек» в ставнях. Все, не правда ли?
— Все, совершенно верно, — миролюбиво повторил Лионель. — Или придется допустить существование сверхъестественной бесшумной особы, которая направила бы змею, не производя ни малейшего шороха, то есть, вернее, никакого шороха…
— Не станем терять время на поиски вчерашнего дня. Примем факты во всей их простоте.
— Однако, — упорно настаивал Лионель, — эти самые факты, при всей их простоте, пугают вас…
— Не будем преувеличивать! Это дело внушает мне… только отвращение, больше ничего…
«Гм!» — подумал Лионель и сказал вслух:
— Во время вашего путешествия по Индии вы, кажется, сами научились укрощать змей…
— Это очень несложно.
Но за этим наступило молчание, во время которого Лионель, окутывая себя синим благоухающим дымом английской сигары, сделал вид, что рассматривал книжки в шкафу. Вдруг он легкомысленно и беспечно спросил:
— Вы никогда не были в Люверси?
Ответа не последовало, и он, быстро сделав полуоборот, воскликнул:
— А? Вы опять в стране мечтаний?.. Слушайте, Морейль!..
Он решил не повторять своего вопроса относительно Люверси: повторение подчеркнуло бы значение этого вопроса. Ответ, впрочем, был известен. Конечно, это будет: «нет». И, действительно, если даже Жан Морейль и был в долине Шеврез под видом Ужа-Фредди, он не мог помнить об этом. Эти ночи могли оставить в его душе лишь неуловимый след, подобный остаткам тех кошмаров, о которых не знаешь, снились они когда-нибудь или ты их сам вообразил…
