Девочка сжала кулаки и шагнула к Пашке:
– Нарочно! Эта птичка не нужна была ему мертвая! Он их любит!
Лелик внезапно перестал вырываться.
– Ты знал, что так все получится! – наступала Тишка. Кажется, она сама готова была вот-вот броситься на сына Тамары и Вениамина. – Ты все продумал!
Люда всплеснула руками:
– Яна, Яночка! Да что ж ты такое сочинила!
Пашка обвел всех ошарашенным взглядом.
– Я чего… я извиниться! – бессвязно заговорил он. – Лелик вчера мне велел, чтобы я больше с вами не общался, дядя Юра. Вот я и пришел… прощения попросил!
– Что он тебе велел? – недоверчиво переспросил Юра.
– Ну, это… Я думал, вы знаете. Думал, вы его сами об этом попросили.
– Я попросил?! Лелик, это правда?
Мальчик молчал, закусив губу.
– Лелик! Говори!
Пашка вскочил.
– Ты же сама все слышала! – воззвал он к Тишке.
Взгляды взрослых обратились к девочке.
– Это так? – тихо спросил Юра. – Мой сын потребовал, чтобы Паша со мной не разговаривал? Яна, отвечай!
Тишка беспомощно посмотрела на Лелика. Тот молчал и глядел себе под ноги.
– Да, – шепнула она. – Но все было совсем по-другому!
Юра выпустил руки сына. Секунду всем казалось, что он отшвырнет его. Но Юрий только отряхнул ладони.
– Не ожидал от тебя, – брезгливо сказал он. – Это низость, Алексей.
И вышел.
Остальные понемногу потянулись за ним. Поняв, что развлечений больше не будет, ускользнула Женька. Люда ушла, охая и причитая. Раиса увела Пашку промывать разбитое лицо. Тишка с Леликом остались одни.
– Иди, – попросил мальчик.
– Ну уж нет!
– Иди, – повторил он. Поднял мертвую малиновку, держа ее бережно, как хрустальную. – Я сам справлюсь. Правда.
Тишка чуть не задохнулась.
– Этот урод тебя обвинил! Выставил каким-то мерзавцем… Несправедливо! Я поговорю с твоим отцом! Я ему все объясню… расскажу…
– Ничего ты ему не объяснишь, – устало сказал Лелик. – У него каменная голова. Там все мысли выбиты долотом. Ступай, Тиша. Мне надо птичку похоронить.
От взрослой обреченности в его голосе Тишка ощутила себя жалкой, беспомощной и глупой. Она молча дотронулась до его плеча, повернулась и быстро вышла.
Вечером в комнату Лелика заглянул отец.
Мальчика не было. На столе лежал открытый альбом. Юрий подошел, склонился над рисунком, рассматривая его с недоверием, почти испугом.
Посреди листа с необычайной тщательностью была нарисована мертвая малиновка.
С утра Татьяна поссорилась с Раисой.
Повод был пустяковый. Но все в доме были так напряжены, как будто это на их крыльце нашли труп.
Бедная Раиса ни в чем не была виновата. Она просто увидела в окно Тишку и заметила, что девочке нужно гулять в другой одежде.
– В какой? – взвилась Татьяна. – В юбке? В порнографических платьицах, как Женя?
– Танюша, но эти шорты…
– Эти шорты – единственная вещь, которую они купили вместе с отцом, – отрезала Татьяна. – Как видишь, они ей велики. Он никогда не умел выбирать для нее одежду. Однажды я попыталась заменить их на другие. Женственные, удобные… Старые выкинула. Надеялась, что Янка поплачет и успокоится.
– Плакала? – сочувственно спросила Раиса.
Татьяна коротко рассмеялась.
– Полтора часа рылась на помойке. Ни слезинки, ни упрека. Она просто закапывалась в мусор, точно крот, а я бегала вокруг и думала, что если она не найдет эти проклятые шорты, мне придется тащить ее домой силком. Когда она вылезла из груды мусора с этой тряпкой в руках, от нее воняло хуже, чем от привокзального бомжа. Сама выстирала их, высушила на батарее… И что ты думаешь – легла в них спать!
– Почему ты ей не запретила?
– Ты многое могла запретить своим детям?
– Но она… – неуверенно начала Раиса, – она такая маленькая!
– Думаешь, упрямство зависит от размеров?
Раиса беспомощно шевелила губами. Она пыталась и не могла выразить, что неправильно, когда дети не слушаются взрослых, что так не должно быть и что она сама всегда слушалась родителей, а потом слушалась мужа, и теперь временами на нее накатывает липкий страх, что Прохор умрет, и тогда ей некого будет слушаться, а иногда хочется, чтобы это поскорее случилось… Страшно, очень страшно вглядываться в самого себя, хотела сказать Раиса, гораздо страшнее, чем в другого, и еще хотела добавить, что она ведь безумно любит Прошу, но спохватилась, что разговор был совсем не о том.
Татьяна не дождалась ее ответа. Бросила раздраженно полотенце и ушла в сад.
«Господи, бедная моя девочка. Привезла я ее сюда, точно выставочного котенка, и жду, что ей повесят медаль на тощую шейку. Как же невыносимо и любить своего ребенка, и жалеть, и стыдиться, и мучиться от этого проклятого, несправедливого стыда. Перед кем я испытываю неловкость? Перед Прохором!»
Королевские зайцы, думала Татьяна, ожесточенно щелкая секатором в зарослях малины. Мы все здесь королевские зайцы и сбежались на поляну, едва пастух подудел в свою дудочку.
Это все деньги, будь они прокляты. Как подумаешь, какой суммы хватило бы, чтобы избежать всех этих унижений – так смешно становится. Двадцать тысяч долларов – и прощай, дядя Прохор. Развлекайся с кем-нибудь другим.
С другой стороны, у Юрки с деньгами все благополучно. А он все равно приехал, хоть и по другой причине. Тяжело быть заложником любви к матери. Тем более такой, как Раиса.
Надо же так себя поставить, что вся семья вытанцовывает вокруг и не знает, какое еще па изобразить, чтобы оставить Прохора Петровича удовлетворенным. Вот где талант!
Татьяна укололась малиновым шипом. Вскрикнула, слизнула каплю крови и отложила секатор.
Все валится из рук, и нервы ни к черту. Вчера вечером встретила Прохора, спускавшегося из своей лаборатории. Тот вдруг накинулся: «Ты чего здесь ошиваешься? Следишь за мной?!» Татьяна едва оправдалась.
А еще дважды было странное. Сидела в библиотеке и вдруг над головой услышала легкие, но отчетливые шаги. Над библиотекой комната Прохора, посторонним туда вход воспрещен. Татьяна решила, что почудилось. Но на следующий день повторилось: быстрые шаги, затем приглушенный стук, как будто что-то уронили, и все стихло.
Татьяна вышла из дома, обошла сад. Женька обнаружилась возле качелей, Тишка как раз вернулась с прогулки. Паша помогал Юрию что-то строгать в гараже. Вероники не было видно, но тут подвернулся Лелик и сообщил, что девочка только что ушла в магазин за мороженым.
Чертовщина какая-то.
– Завтра Изольду хоронят, – сказал Вениамин. Жена лениво повернула к нему голову.
Они сидели под деревом, прижавшись спинами к стволу. Солнечный свет просачивался сквозь листву, пятна прыгали по траве.
– Хочешь пойти?
– Не хочу, но придется.
– Брось, отбудем свои два часа и сбежим.
– И два часа не хочу! Жуткая баба она была, между прочим!
– Так уж и жуткая? – усомнилась Тамара.
– А ты знаешь историю с ее сыном?
– Расскажи!
Тамара вытянулась на траве, закинула ногу на ногу и закурила, слушая мужа.
Давид был поздним ребенком, и отец его был неизвестен. Поговаривали, что Изольда родила его от одного очень популярного певца. Но певец был уродлив – спасали его талант и харизма, а Давид рос изумительно красивым мальчиком и вырос в прекрасного, библейской красоты юношу.
С детства мать внушала ему, что она пожертвовала ради него своим талантом. Сколько в этом было правды, а сколько лжи, никто не знал. Сама Изольда формулировала так: «Твоя жизнь вытянула из меня мой дар, и я потеряла его. Теперь ты стал моим даром, Давид». После родов у нее действительно испортился голос. Изольда еще некоторое время пела, но лет через пять оставила сцену.
Давид был ее собственностью. Ее любимым хрупким мальчиком. Его красота тоже принадлежала Изольде. Когда однажды он ввязался в драку и вернулся домой с синяком под глазом, Дарницкая устроила чудовищную сцену. «Ты не смеешь! – кричала она, захлебываясь в истерических рыданиях. – Не смеешь портить это! – И широко обводила рукой фигуру сына. – Это не твое, понял ты, подлец? Это мое!»
Та драка была первой и последней в жизни Давида. Тихий, робкий мальчик, он страшно боялся огорчить мать.
В восемнадцать лет Давид влюбился. Изольда была к этому готова. Войска ее давно стояли на заранее отведенных позициях, и орудия были заряжены. Сначала она не препятствовала сыну в его увлечении. «Пусть мальчик наиграется». Но когда юноша заговорил о женитьбе, в ход пошел весь арсенал трагических ухищрений и уловок, от сердечного приступа до слез и заламывания рук.
Свадьба расстроилась.
Жену Изольда нашла сыну сама. Внимательно изучила претенденток, отсеяла красивых, отбраковала умных, бестрепетно вычеркнула чрезмерно самостоятельных. В итоге остановилась на стоматологе по имени Соня. У самой Дарницкой зубы были не слишком хорошие, так что она убивала сразу двух зайцев. Неплохо, конечно, будь Соня еще и эндокринологом, думала Изольда, но нельзя требовать от жизни слишком многого.
