Я удивился. Может, и впрямь знаком с Вишневской? Кто их разберет, бывших кагэбэшников! И спросил его об этом.
Мы въехали в парковую зону, и мой тезка запросился на природу. Пиво «Балтика» заканчивало свой цикл. Я тормознул на обочине. Он вышел из лесочка, почти не шатаясь. Забрался на свое место, жестом указал на бутылку, пристроенную в кармане для газет. Я понял, что он не терял ее из поля зрения, а облегчившись за кустиком, стал думать о ней уже непрерывно. Было ужасно жарко. На ходу, под теплым, но – сквознячком еще куда ни шло, но стоило «Москвичу» остановиться, как жара наваливалась всей своей потной тяжестью. Во мне тоже пылал самый настоящий «сушняк». И мне тоже страшно хотелось пенного и терпкого, пусть даже теплого… Но я за рулем не пью. Никогда и ничего. Даже пива. Я отдал своему тезке «Балтику», и он ловко сковырнул пробку обручальным кольцом. Мы тронулись, Я быстро набрал скорость и поспел к перекрестку при зеленом свете светофора. Евгений пиво из бутылки сразу не выхлестал, а прихлебывал потихонечку и вел неторопливый рассказ. Правдивый и бесхитростный.
– Мне лично, – начал он, отхлебнув напитка, – Галина Вишневская не нравится.
– Вот как!
– Она неаккуратная женщина!
О-ля-ля!
– Да! Взять на даче. Вечером посуду помоет, а грязную воду – нет чтоб в выгребную яму… Выйдет на крыльцо, осмотрится – никого нет, и прямо с крыльца… Небось, знала бы, что я наблюдаю, так постыдилась бы.
– То есть как?!
– А наружка, наружное наблюдение. Я, между прочим, был старшим группы.
Я хотел было затормозить и высадить классового врага посреди дороги. Но – интересно же! Любопытство взяло верх над благородным негодованием. К тому же маршрут был оплачен. Оплата плескалась в бензобаке. Благородная фраза «забирай свои деньги и выкатывайся» исключалась. Мой пассажир отхлебнул и продолжал:
– А она мне и не нужна была, как таковая. У меня объект был – Рас… Распротопович, блин. Знаешь это кто?
– Кто? – спросил я самым наивным тоном.
– А муж Галины Вишневской. И сам, блин, играл на виолончели.
Я засмеялся. Он спросил:
– Тебя как звать?
– Как и тебя – Евгений.
– Ты, Евгений, блин, не смейся. Думаешь, легко это – наружка? В любую погоду, бывало, смены нет, так и в две смены! Профзаболевание – катар верхних дыхательных, блин, путей. А зарплата все равно – не очень. Хренатень одна… Я, правда, за Распротоповича этого капитана получил досрочно.
Он допил из бутылки и вдруг заговорщицки подмигнул.
– Ростропович! – неизвестно зачем крикнул я. – Мстислав Ростропович, музыкант, между прочим, мирового класса!
Он пожал плечами и сказал тихо и серьезно:
– Да знаю. У них на даче жил тогда Солженицын. Теперь – тоже писатель мирового класса. А тогда был отщепенец, блин, и все. А теперь скажу тебе так. Солженицын тоже был объектом наблюдения. Мне звание-то больше за него дали, чем… Это была наша жизнь. Семьи, праздники, путевки в военные санатории. А я теперь думаю: ну ладно, блин, наблюдали. А для чего? А фули толку? Но это строго между нами.
На этих примерно словах я свернул на 12-ю Парковую и подъехал к дому, на который мне указал теперь уже почти вменяемый пассажир.
Почему же я вспомнил про этот не слишком уж яркий эпизод своей жизни? А вот почему. Прощаясь, мой тезка сунул мне мятую бумажку с номером телефона, который только что накарябал на ней нетвердой рукой.
– Звони, – сказал, – если что.
– Что, например? – удивился я.
– Да мало ли… Выследить кого, машину «пробить», адрес по телефону. Мы же никуда не делись. Кто где сейчас. А друг за друга держимся.
– А ты, например, где сейчас?
– Я в таможне. Но это неважно…
Я всякие такие случайные бумажки не выбрасываю. У меня под них отведена картонная коробка из-под обуви. Сами туфли давно сносились, а коробка служит. Я долго перебирал забытые визитки, листки из записных книжек, проездные билеты с торопливыми записями. Эти памятки о моментах быстролетящей жизни. Наконец мне попался и жеваный клочок с номером телефона Евгения. Я долго сомневался, прежде чем снял с аппарата телефонную трубку. Столько воды утекло! Помнит ли он сам свой пьяный бред? Помнит ли меня? Вряд ли. Для того чтобы «пробить» аварийную машину, из которой выскочила собака, можно было просто обратиться в милицию. Ведь у нас имелся кое-какой статус, и мы были намерены честно платить налоги. Но Валерий очень не хотел обращаться к стражам порядка.
– Все нам испортят, – вздыхал он. – Не знаю, как, но чувствую, что испортят.
Вот мы и ухватились за мысль о бывшем топтуне. Потому что, несмотря на потрясшую нас смерть славного охранника, мы продолжали свою линию: искали спаниельку.
За три года с человеком из таможни много чего могло произойти: смена квартиры, смена статуса, болезнь или, не дай бог… Все мы смертны, в конце концов. Однако мой тезка откликнулся сразу же, после первого гудка, словно все три года сидел на телефоне и ждал, когда я позвоню.
– Здравствуйте, вы, наверное, меня не помните, я вас однажды подвозил на «Москвиче»…
– …и содрал, блин, триста рублей на бензин, – весело откликнулся капитан ГБ в отставке. – Прекрасно помню, мы же тезки!
О-ля-ля! Контора знала, из кого ковать кадры! Я решил обойтись без лирики и взять быка за рога.
– Нужно «пробить» водителя машины, погибшего при ДТП, и одного алкоголика, но это я смогу и сам.
– Кому нужно?
– У нас тут… частное агентство небольшое… – Я замялся с непривычки.
– Сыск?
– Вроде того…
– Это мне по кайфу. Я приеду, говори адрес.
– Готов писать?
– Мне писать не требуется. Говори.
Я назвал улицу, дом и квартиру.
Рекламные листовки – вот что побудило меня посетить квартиру на Преображенке. Их засовывают в почтовые ящики подряд, без разбору. Если ящик полный, все равно запихивают. А полный ящик говорит о том, что хозяин отсутствует. И асоциальные элементы, конечно же, берут такую квартиру на заметку. И грабят. Так что нужно приехать и освободить почтовый ящик. И если чисто случайно там окажется Ева… Чисто случайно…
Я взглянул на часы. Было девятнадцать пятнадцать.
Валерий сидел в кресле, прикрыв глаза. То ли дремал, то ли думал. Семь вечера. С чего бы ему дремать? Думал.
– О чем думаешь? – спросил я. – О сотрудничестве с бывшем гэбистом? Мне самому это…
Валерий открыл глаза и сказал:
– С этой задачкой я столкнулся еще в детстве. Про трех мудрецов. Значит, так. Трем мудрецом показали пять колпаков. Из них два были белыми, три – черными. Завязали глаза, надели на каждого по колпаку, остальные колпаки убрали. Потом им развязали глаза и говорят:
– Кто из вас первым догадается, какого цвета колпак на его голове, тот самый мудрый мудрец и есть.
А колпаки на всех были черные. И каждый видел два черных колпака, но не знал, какой на нем.
– Валерий, – сказал я. – При чем здесь колпаки? Ты слышал, я позвал того мужика, о котором мы говорили, кагэбиста?
– Слышал, слышал, – сказал Валерий. – Я же никуда не выходил. Позвал и позвал, правильно сделал… Так вот. Через пять минут один мудрец твердо заявил, что на нем черный колпак. Вопрос: как он рассуждал?
В дверь позвонили.
– Не может быть, – сказал я. – С такой скоростью из соседнего дома не добежать. А не то что с 12-й Парковой.
– Тем не менее нужно открыть, – мудро заметил Валерий.
Я отправился в прихожую. В дверях стоял респектабельный мужчина лет пятидесяти в кепи из серого драпа и автомобильных перчатках с вырезанным верхом. В руках он держал элегантный портфель. Ни одной черточкой лица он не напоминал моего давешнего знакомца. Да и не мог напоминать, потому что это был совсем другой человек. Я все понял, когда из-за его спины показалась девочка, наш первый клиент. Тамара.
– Здравствуй, Тамара, – сказал я. – И, обратившись к мужчине, спросил:
– Вы ее папа?
– Да, – ответил он. – Можно?
– Конечно.
Я посторонился, пропуская гостей. Они разделись и прошли в комнату, тщательно вытерев ноги. Мы с Валерием решили не утруждать клиентов переобуванием и завели несколько половиков.
– Булатов Самсон Георгиевич, – представился Тамарин папа, – доктор физико-технических наук, профессор.
Мы с Валерием тоже представились. Состоялись вежливые рукопожатия. Светский раут, да и только! Мы усадили посетителей за наш журнальный столик. Я сообщил Самсону Георгиевичу, что мы оценили его добровольное повышение гонорара и что поиски собаки продолжаются. О печальных перспективах этих поисков я при ребенке говорить не стал. Самсон Георгиевич вежливо кивнул и улыбнулся. Улыбка была вымученной. Он явно нервничал.
– Может быть, кофе? – предложил Валерий. Самсон Георгиевич с готовностью согласился. Я отправился на кухню и оттуда позвонил Юрию Архиповичу. Что-то мне подсказывало, что его присутствие будет уместным. Архипыч прибыл так быстро, что и ему досталась чашечка кофе – не очень горячего, но и не совсем еще остывшего. Он вооружился ручкой и бумагой и вопросительно взглянул на господина Булатова. А господин Булатов Самсон Георгиевич начал неожиданно. Он посмотрел на каждого из нас своими интеллигентными профессорскими глазами, спрятанными за тонированными стеклами очков, и не сказал, а прямо выдохнул:
