Бухарева словно схватили за горло. Массивная челюсть его отвисла, открыв крупный с редкими желтыми зубами рот, глаза бессмысленно уставились в одну точку:
-- Никого я не убивал... Никого.
-- Сволочь!... Ты омерзительная сволочь, Гриня! -- Булочкина заколотил нервный озноб, глаза покраснели. Граф будто задохнулся от злости, но взял себя в руки:
-- Маэстро мыслитель, после вашей звукозаписи выходить на волю нет ни малейшего смысла. Мои друзья не простят вам того фарса, который вы разыграли здесь перед работниками уголовного розыска. На второй же день они купят шикарный металлический венок и черную ленту из крепа со словами: "Он скончался оттого, что очень усиленно и много думал". Поэтому самое лучшее в вашем положении -- предстать перед народным судом. Гуманные заседатели, может быть, уговорят председательствующего не давать вам вышку, хотя за одного только моего друга Юру вас следует повесить на самой прочной осине,--Булочкин прижал ладонь к груди, лихорадочным взглядом посмотрел на Стукова, затем на Антона и опять повернулся к Бухареву: -- А теперь, маэстро мыслитель, прорепетируйте перед работниками уголовного розыска, что вы скажете народному суду о той печальной ночи на тринадцатое сентября шестьдесят шестого года, когда вас свела судьба с моим другом Юрой.
Бухарев смотрел на Графа бессмысленным взглядом. Граф, словно наслаждаясь его растерянностью, немного подождал и крикнул:
-- Или мне сказать, сука?! Бухарев вздрогнул, проглотил слюну:
-- Я сам скажу. Все скажу...
21. Витькин ключ
Проня Тодырев никак не мог сообразить, чего добиваются от него Маркел Маркелович Чернышев и милицейский начальник с большими звездами на погонах. Он вовсе и не знал, что ключ в чемодане лежит. Когда тот вывалился вместе с кирпичами, сам удивился. Оттого и сказал вслух, что ключ Витькин. И чего Маркел Маркелович так взбеленился, будто зык его укусил или шлея под хвост попала? Вон что-то нашептал милицейскому начальнику, и у того лицо стало сердитым, точь-в-точь как у давнишнего участкового милиционера Николая Ивановича перед "показательным трибуналом". Аж сердце холодом защемило -- до сих пор этот позорный "трибунал" помнится. Видать, начальник -- не тот молоденький следователь. Ему не соврешь про некрасивый почерк, сам записывает. И на того не похож, с усиками, какой помог со Столбова полсотни на "Раковые шейки" выжать -- вон как ежовыми колючками наставил брови, того и гляди уколет. Этот сочувствовать, как тот, с усиками, не будет. Этот упечет в каталажку за милую душу. Прицепился с вопросами, как репей к Степкиным штанам. Вот опять спрашивает, видел ли раньше этот ключ. Если видел, у кого? Проня безнадежно вздохнул, хмуро ответил:
-- Видел, у Витьки Столбова.
-- Это мы и без вас знаем,-- будто отрубил милицейский начальник. Лицо его стало еще строже, и Проню совсем уж всего обожгло ознобом, даже спина покрылась холодным потом.
-- Прокопий! -- строго сказал Чернышев.-- Не кати бочку на Столбова. Говори правду -- с тобой не в бирюльки играют.
-- А чо мне играть?
-- Где, когда и у кого видел Витькин ключ?
-- Ну, у мужика одного видел.
-- Где? Когда?
-- В райцентре. В тот год, когда колодец засыпали,-- Проня поправил сползающую с плеча тельняшку, для убедительности добавил: -- Вот эту рубаху он мне подарил.
Чернышев зло покосился.
-- Не крути. Рассказывай, как на духу! Иначе за сокрытие преступления в тюрьму сядешь.
"Загибает Маркел Маркелович. Не те времена, чтобы за разные пустяки в каталажку садить. Хотя черт их знает... Вон у милицейского начальника какие большие звезды на погонах, да еще по две на каждом. Власть, должно быть, у него немалая. Может, чего доброго, и засадить..." Проня опять вздохнул:
-- А чо крутить. Все, как ясный день. В ту осень телка ногу сломала, пришлось прирезать. Поехали с бабой в райцентр, мясо продали. Она десятку на рубаху сунула. А чо такое для меня десятка? Пошел по ларькам смотреть, этот мужик и подвернулся. Он у нас на уборочной работал, из города присылали его. Как-то в Ярском с ним доводилось выпивать, навроде знакомые были. Вот у ларьков и подвернулся он мне. Говорит, бери бутылку белой и бутылку красной, закуска есть, а рубаху я тебе матросскую бесплатно дам, ей износа не будет. Подумал: чо от такой дурнинки отказываться? У него машина возле базара стояла, закрылись в кабину и выпили обе бутылки. Закуску он из-под сиденья доставал, там я и видел Витькин ключ.
-- Что ж ты Столбову не сказал об этом, когда он у тебя ключ спрашивал? -- снова вскипел Чернышев.
-- Когда Витька справлял с меня ключ, я его еще не видел у того мужика. Да и чо на хорошего человека говорить. Он же рубаху мне подарил, а Витька из-за ключа не обеднял.
-- Подарил! -- Чернышев сердито сплюнул.-- За твои деньги.
-- Деньги же мы вместе пропили, а рубаха крепкая. Сколь годов таскаю. Да и закуска, куда ни кинь, его была.
-- В какой машине пили? -- спросил подполковник.
-- Не помню,-- попытался увильнуть Проня. И опять взбеленился Чернышев:
-- Зло на Столбова вон сколько времени помнишь! Говори всю правду, добром тебя просят..
Проня чуть не до ушей втянул голову в плечи:
-- Машина ЗИЛ, почти новая.
-- Кабина какого цвета?
-- Кто его знает, как тот цвет называется.
-- Как -- кто его знает?...-- подполковник строго посмотрел на Проню: -- Вы что, дальтоник? В цветах не разбираетесь?
-- Разбираюсь мало-мальски.
-- Так какой же была кабина: зеленой, синей, красной?
-- Не зеленая, не синяя и не красная. Навроде желтой, только не совсем. Вот когда у моего пацана Степки живот схватит... Как тут культурно сказать? -- Проня пожал плечами: -- Детского помета, что ли?...
Чернышев, чтобы скрыть внезапную улыбку, отвернулся, заходил по кабинету широкими шагами, приговаривая:
-- Ах, культура ты, культура. Не сносить тебе головы, голуба ты моя. Годов тебе уж не мало, а разуму -- что у твоего Степки,-- и, остановившись против Прони, спросил в упор: -- Когда ты, Прокопий Иванович, только за ум возьмешься? Сколько уж времени я тебя к настоящей жизни тяну, на бульдозериста с грехом пополам выучил, думал, поймешь, человеком станешь, а ты ничего не понимаешь.
Проня слушал как завороженный, растерянно мигая покрасневшими веками и придерживая рукой сползающую с плеча тельняшку. Со стороны казалось, будто его только-только разбудили и он спросонья никак не может сообразить, что же вокруг него происходит. Кое-как нарисовав в протоколе допроса свою фамилию, он так и ушел, беспрестанно хлопая глазками и придерживая одной рукой сползающую с плеча тельняшку. Ушел, удивляясь, почему его отпустили домой...
После Прони Тодырева подполковник беседовал с Мариной Зорькиной, Юркой Резкиным, заикающимся шофером председательского "газика" Сенечкой Щелчковым. Все они к предыдущим своим показаниям, кроме незначительных уточнений, ничего нового не добавили.
Дольше других в председательском кабинете пробыли Столбов и Егор Кузьмич Стрельников. Столбов припомнил, что отданные ему шофером туфли и косынка были завернуты в газету "Сельская жизнь" и над ее заголовком стояла карандашная надпись "Ярское". "Сельскую жизнь" в Ярском выписывал почти каждый третий житель, но подполковник, начав беседу с бывшим почтальоном Егором Кузьмичом Стрельниковым, в первую очередь поинтересовался, как могла появиться на газете карандашная надпись названия села.
-- Дак это, слышь-ка, в узле связи райцентра, когда между почтальонами распределяют газеты, на каждой пачке их пишут название деревни. Чтоб не запутаться, значит,-- пояснил Егор Кузьмич.
-- Не помните, кому из подписчиков отдали тот экземпляр "Сельской жизни"? -- на всякий случай спросил подполковник.
Старик погладил голую макушку, задумался.
-- Великие события помню, дни рождения выдающихся людей и своих деревенских... а вот газету не припомню.
-- А вы постарайтесь припомнить. Возможно, что-то необычное в тот раз произошло. Ничего такого не было?
И опять задумался старик, опять начал гладить макушку. Подполковнику показалось, что Егор Кузьмич что-то вспомнил, но не решается говорить. И тогда он подбодрил старика:
-- Дело прошлое, Егор Кузьмич. Опасаться вам нечего, а вот следствию большую помощь окажете, если будете со мною откровенны.
-- В силу возможностей я с милицейскими всегда откровенный,-- оживился старик, какую-то секунду еще поколебался и заявил:
-- Тут еще, слышь-ка, такая оказия произошла: не хватило у меня в тот раз газет. Вот только не припомню, "Сельской жизни" или других каких. То ли спер кто, то ли обронил где... Дак, опять же, не должен бы этого сделать. Корреспонденцию доставлял всегда на лошадке. Ходочек у меня такой был легонький, с плетеной кошевочкой. Помню, на узле связи в райцентре все газетки получил честь-по-комедии, а в Ярское приехал -- не хватило газет. Куда делись, до сих пор ума не приложу.
-- Попутчиков никаких не подвозили?
