На следующее утро Мари заехала за ней около одиннадцати.
– Мы не опоздаем? – спросила Таня.
– Нормально. Полчаса максимум ехать, сама знаешь. Что планируешь надеть? – Мари старалась выглядеть расслабленной, но у нее это плохо получалось. Таня тоже не чувствовала себя комфортно.
– Да просто вот, юбку, блузочку.
– Ну давай. Туфли не забудь, которые мы вчера купили.
– Может, не надо, они слишком нарядные. Я вообще не понимаю, для чего все это. Мадам за ужином не было. Макс опять пришел под утро.
– Не нравится мне это. Как бы узнать, чем он занимается?
– А как, не следить же за ним?
– Почему бы нет. Ладно. Что с прической?
– Да просто заплету косу, и все.
– Ну давай. Пиджак накинь.
– Жарко же.
– Неважно. Дресс-код.
В машине они больше молчали. Обе не знали, к чему приведет это приглашение. К офису подъехали за десять минут до назначенного часа. Из прохладного цветочного полумрака выпорхнула улыбка фарфоровой феи:
– Мадам ждет в главной переговорной. – Девушки кивнули и прошли дальше.
За столом сидели Аннет и загорелый худощавый мужчина лет пятидесяти с аккуратной бородкой, едва тронутой сединой.
– Мари, ты можешь заняться своими прямыми обязанностями, спасибо. – И мадам указала головой на дверь. Мари вышла.
– А вас прошу познакомиться. Это месье Дюбуа, профессор Парижской школы парфюмерии, мой старинный друг! А это Таня, о которой я тебе говорила. – Таня протянула влажную ладонь.
– Сейчас месье Дюбуа задаст тебе несколько вопросов. Присаживайся. – Мадам вызвала секретаря и попросила принести воды. – Жарко, не правда ли?
Разговор длился не слишком долго, и вскоре мадам сказала Тане, что она свободна. Та вышла и, дойдя до холла, притормозила, посмотрев в ту часть коридора, где видела вчера волшебные пробирки. Переборов соблазн проскочить туда мимо секретарши, она вышла в холл.
– Простите, а мадмуазель Арналь?.. – спросила Таня.
– Она у себя на втором этаже. Соединить с ней?
– Да, если можно. – Девушка передала ей трубку. Пальцы у нее были тонкие и длинные, а от трубки пахло пудрой и цветочной пыльцой. Услышав голос подруги, Таня неожиданно спросила: – Мари, а почему ты никогда не пользуешься парфюмом?
– Предпочитаю запах мыла. Что за странный вопрос?
– Нет, я просто так. Чего-то подумалось. Я освободилась.
– А я, наоборот, очень занята. У тебя все нормально?
– Не знаю.
– Ну вечером созвонимся тогда, о’кей?
– Да. – Таня положила трубку. И что ей теперь делать? – Вы не могли бы спросить у мадам, мне ждать или можно ехать домой?
Длинные пальцы отстучали несколько цифр на телефоне. С каждым нажатием от кнопок поднимались маленькие облачка желтой пыльцы и розовой пудры.
– Мадам сказала, что вы совершенно свободны.
– Понятно. Спасибо.
– Всего хорошего, – улыбнулась фея и, выплыв из-за стойки, проводила Таню к двери.
«Значит, совершенно свободна. То есть все эти вопросы ничего не дали. Я опять никто и ничто». Таня неловко ковыляла по гравию на непривычно высоких каблуках, в пиджаке было жарко и тесно. Волосы липли на лоб, и Таня раздраженно пыталась откинуть их наверх. Вчера, когда мадам велела охранникам ее отпустить и пригласила сегодня на встречу, ей вдруг подумалось, что жизнь может измениться. Она почему-то решила, что раскрыла какой-то важный секрет про себя, нащупала тлеющий уголек, который стоит только как следует раздуть, и все пойдет по-другому. На какую-то долю секунды ей показалось, что она открыла в себе свет, будто в темной захламленной комнате, куда давно никто не входил, отдернули тяжелую штору и, когда хлынули солнечные лучи, оказалось, что за хлам принимали красивую старинную мебель, редкие картины, изящную посуду, дорогие ковры. Оказалось, что нужно просто смахнуть пыль, чтобы обнаружить под ней драгоценное дерево, развесить по стенам картины, сполоснуть раствором уксуса хрусталь и фарфор и расставить все аккуратно по полкам, наполнить бокалы дорогим вином, вазы цветами и, ступив на мягкий ворс ковра, испытать блаженство и понять, что теперь абсолютно все равно, что думают о тебе другие, и полюбить себя такой, какая ты есть. Так она почувствовала себя в том кабинете, вдыхая запахи, хранящиеся в пробирках, и, хотя она сама боялась себе признаваться, это чувство не покидало ее вплоть до сегодняшней встречи, когда штору снова задернули, превратив ее восхитительное благоухающее царство в никому не нужный серый и пыльный склад. Она шла и не замечала роз и деревьев, которые так сразу полюбила в первый приезд сюда. Таня лишь ощущала, что мелкие песчинки забиваются ей в туфли, и ноги страшно натерты и саднят. Она сняла обувь и пошла по острым камушкам, вспомнив свою любимую сказку про русалочку. У нее тоже отняли волшебный хвост и подарили ноги, которые так чувствительны и болят при ходьбе. И принца не будет никогда. Таня заплакала и подумала, что той ночью в Москве, когда она встретила хозяина французского магазина, ей так же натерли новые сапоги, но жизнь, не ответь она радостным согласием на приглашение Макса, могла бы повернуть совсем в другую сторону, хорошую. А теперь ей снова натерли ноги новые туфли, но все будет совсем иначе. Она сама сделала выбор, и, видимо, с ней и должно было это случиться. Нельзя отказываться от подаренного провидением шанса, а она отказалась, и вот – получила… Совершенно разбитая и отчаявшаяся, Таня вышла на шоссе и стала искать автобусную остановку…
Макс сидел в кресле, положив ноги на журнальный столик, листал журнал и пил коньяк.
– Макс, – окликнула его Таня из-за спины.
– Да, дорогая? Ты вернулась? – отреагировал он, не отрываясь от статьи.
– Вернулась и уезжаю.
– Куда? – Шелестнула перевернутая страница.
– Домой. В Москву.
Цыгане
Поселок Лихнево, конец 1980-х – 1990-е
Ваня лежал на продавленной софе и рассматривал оленя, пасущегося на висевшем на стене коврике. За картонной стеной на кухне раздавались голоса соседок, собирающих на стол. Завтра начинаются выпускные экзамены, а три дня назад умер дед. Сегодня его похоронили. И это был первый раз, когда Ваня видел мать после их встречи у московской высотки. Ее привезла черная «Волга». Она была одна, без близняшек. Он так и не спросил, кто они: мальчишки или девчонки.
Постояла одиноко, без слез, у могилы, потом подошла к Ване:
– Ты уже взрослый мальчик, прости меня, если можешь, – и дала ему увесистый конверт, хотела обнять. Он молча взял деньги, а вот от объятий увернулся.
– Да чего там! Я понимаю. Когда нечего больше дать – дают деньги. Все правильно.
И она уехала, даже не оставшись на поминки.
В те смутные годы афганских событий, частых похорон государственных деятелей и трансляции «Лебединого озера» Ванюше жилось хорошо. В тесной компании деда, друга Кольки и Шандора, который прикипел к Ивану, как к родному, мужала и закалялась его душа. После Ваниной поездки в Москву дед перестал прятать мамины открытки к праздникам и даже как-то смягчился. А к их дням рождения она стала посылать небольшие денежные переводы. Это очень злило мальчишку, но дед приговаривал:
– Принимай с благодарностью. Помнит – и то хорошо.
Опустошенность, оставшаяся в его сердце, заполнилась ожиданием, чем же отплатит судьба за ее поступок. Говорил же цыган – за все надо платить. Учебу Ваня не бросал, мало того, учился на отлично, обещал ведь деду, что вытянет их маленькую семью из нужды. А пока примерял на себя характеры и заботы тех, кого видел у цыгана. Часто Ваня доставал бабушкины часы, которые так круто изменили его жизнь. Они теперь стали его талисманом; не было ничего в жизни более дорогого, теплого и родного, кроме деда, конечно.
Потерю деда переживал Ваня внутри себя очень сильно. Так и не увидел тот красивой, беззаботной жизни, которую внук хотел ему создать. Опечалил Ивана и последующий переезд друга Кольки в другой город: тот поступил в московский институт и поселился в общежитии. Звал его с собой, но Ваня оставался при убеждении, что его «малые» университеты пройдены, ему пока и здесь хорошо. Что делать со своей жизнью дальше, он не придумал.
Начались голодные перестроечные годы и приближались лихие девяностые. Наступало время крутых ребят, и Шандор не пускал Ваню на рынок в опасные дела с «кидком на разницу» и «наперстком», составляющие серьезную часть его доходов, хотя Ваня не раз предлагал свою кандидатуру. Но Шандор предпочел оставить мальчика своим личным посыльным и еще «счетоводом». В деле ведения финансов равных Ване не было. Основной «валютой» Шандора в те времена были фальшивые карточки на сахар, водку, сигареты. Их продавали цыганки возле каждого крупного магазина. Между тем в разные сферы несанкционированного «бизнеса» были втянуты почти все подростки Лихнева. Многие сплотились в жестокие группировки, каждая действовала по своим пацанским понятиям. В трениках «Адидас» и кассетником на плече, они развязной походкой прохаживались по поселку, «опуская» тех, кто им не нравился. Ваня, по их мнению, стоил провокации и наезда, но покровительство Шандора делало его неприкосновенным.
