“Мама, коньяк нам в ванную!”, и Пенелопа принесла поднос с бокалами, и укоризненно заметила, что нужно быть осторожной и всегда работать в перчатках, а мы с Юрием Борисовичем, соединившись под водой пятками, пели хором в память о Бокононе:
Расскажите вы мне
О счастливой стране,
Где мужчины храбрее акул,
А женщины все
Сияют в красе
И с дороги никто не свернул!
К.Воннегут “Колыбельная для кошки”.
— Ну, ты даешь! — выдохнула в машине Пенелопа, взявшись за руль.
Дальше я не слышала. Я заснула, как упала в обморок. Наконец-то за последние пять дней я оторвалась от всего мира и отдалась полнейшему бесчувствию сна.
В половине шестого в стекло машины постучали чем-то металлическим. Звук получился звонкий и нервный. Кое-как разлепив глаза, я увидела спинки передних сидений, а потом близкую руку в огромной перчатке, постукивающую ключом с той стороны стекла.
— Войди-и-ите! — зевнула я, потягиваясь.
— Вы живы? — теперь с той стороны стекла образовалось круглое усатое лицо в каске.
— Я есть хочу. Опускаю стекло.
— Чья машина? — интересуется страж порядка.
— Сейчас посмотрим… — я перелезаю на переднее сиденье. — Технический талон устроит? Вообще-то хозяйка здесь живет, — киваю на вывеску прачечной.
— Это машина Пенелопы? Ладно, проехали, я сразу не узнал. Пряник будешь?
— А кофе? — капризничаю я.
— Ладно, пошли.
Поеживаясь, бегу за утренним милиционером. Все спит вокруг — воскресенье, на перекрестке светится тусклым огоньком кафе.
За чашку отвратного кофе и подозрительный салат с селедкой я совершенно чистосердечно призналась милиционеру, что Пенелопа в своей прачечной не снимает порнофильмы с малолетками, не растворяет в ванной трупы, не подделывает документы, не печатает деньги не разводит кроликов и не выращивает в подвале шампиньоны.
— Знаешь, какая у нее крыша? — расслабился после второй рюмки коньяка страж закона.
— Нет, — я заинтригована.
— Вот именно! Никто не знает, а трогать нельзя. Ты клиентка или работаешь у Пенелопы?
— Работаю. Я еще пока на испытательном сроке.
— И что у тебя получается лучше всего? Я задумалась, потом решилась:
— Лучше всего у меня пока получилось поставить клизму одному молодому интеллигенту.
— Ну, полный беспредел! — покачал головой милиционер. — А еще я слышал, Пенелопа сосватать может кого угодно. В смысле, женить там или замуж выдать.
Говорят, у нее картотека самая обширная в мире. Понимаешь, я немку хочу. Немки, они чистоплотные и выносливые.
— Вранье! — возмущаюсь я. — Наши отечественные невесты — самые выносливые невесты в мире!
— Ладно. За наших, за выносливых, — он чокнулся с моей чашкой, выпил, тщательно вытер усы. — Документик найдется?
— Что? — не сразу уяснила я.
— Документы, говорю, какие-нибудь имеются?
— Конечно. Загранпаспорт.
— Во-о-она как!
— А вы думали?
— Покажи.
— Из моих рук.
— Ты тут не зазнавайся, не командуй, — милиционер отбирает мой паспорт и, послюнявив палец, листает его. — Зачем тебе такой или собралась куда?
— Собралась. Вы знаете место последней работы Гауди? Я собралась осмотреть это место.
Милиционер задумался.
— Гауди… Га-у-ди… Нет, не знаю такого.
— Он сделал внутреннее убранство кафедрального собора, а на витражах…
— Он еврей, что ли, этот Гауди? — перебивает меня утренний милиционер, нюхая пустую рюмку.
— Я хочу в туалет.
— Я тоже. Двинули?
У двери, на которой выведенный краской треугольник устойчиво опирается на свое основание, мы остановились.
— Мне — сюда, — показываю я на треугольник.
— Тут такое дело, Алиса Геннадьевна, — замялся милиционер, — я вроде должен пойти с вами.
— А может, не надо? — тоскливо озираюсь и обнаруживаю, что мы совершенно одиноки в длинной кишке коридора.
— Я подожду у дверей кабинки, а вы не нервничайте, делайте все как надо, не обращайте на меня внимания.
— А потом?
— А потом я отвезу вас в следственное управление.
— Вы не можете меня задержать, я несовершеннолетняя!
— Это верно, не могу, поэтому просто прошу проследовать со мной в следственное управление.
— Не пойду!
— Алиса Геннадьевна, не сопротивляйтесь, это для вашей же безопасности.
Ответите на вопросы следователя, напишете заявление, и вам оформят охрану.
Поскольку я совершенно не знала, зачем меня привезли в управление, то на всякий случай предположила худшее (за похищение из морга неопознанного трупа и затопление его в озере у хутора в Сюсюках) и сразу же потребовала адвоката.
— Конечно-конечно! — уверил Меня покачивающийся с пятки на носок, как игрушка-неваляшка, круглый человечек с пышными локонами до плеч, носом с приплюснутым кончиком и мерзейшими усиками над пухлой изогнутой губой. — Надеюсь, этот сержант не превысил своих полномочий?
— Превысил! — завожусь я. — Он пошел за мной в женский туалет!
— Как неудобно получилось, извините, это я виноват. Извините. Помните меня? Я — Агей Карпович, и если естественные потребности вашего организма не были удовлетворены вследствие настойчивости этого сержанта, я могу предложить…
— Спасибо, я пописала, несмотря ни на что!
— Вот и отлично. Мы подождем машину, а пока я сделаю вам какао.
— Ненавижу какао!
— Странно. Мне всегда казалось, что дети любят какао. Тогда — чаю?
— А какую машину мы ждем? — прищурилась я.
— Мы ждем машину, чтобы отвезти вас домой, то есть в квартиру, где вы жили в последние шесть лет.
— И для этого меня вытащили из автомобиля Пенелопы? Из-под теплого верблюжьего одеяла, которым она меня заботливо укрыла?
— Простите, это я виноват. Это мой приказ. Ваша квартира была некоторым образом осквернена, вот я и решил, что если это было ограбление, то определить, что было украдено, сможете именно вы.
— Что это значит — некоторым образом осквернена? — заинтересовалась я.
— Если вы помните, то при нашей первой встрече на полу вашей гостиной лежала куча одежды Гадамера Шеллинга вперемешку с тортом и персиками. Так вот, эта одежда исчезла, а в комнатах устроен полнейший беспорядок. Все книги порваны, стулья поломаны, по полу рассыпана крупа и сахар, посуда перебита, занавески содраны, мебель, даже антикварная, изувечена. Видно, что обыскивали с пристрастием и не заботясь о приличиях. Искали небольшой предмет, поэтому повреждения мебели…
— Почему же вы думаете, что небольшой?
— Женские прокладки разрезаны. Извините. Из шкафа достали упаковку гигиенических прокладок и тщательно их распотрошили. Отсюда делаем вывод: предмет, который искали, мог поместиться в прокладку, если бы вы захотели его туда засунуть.
Застыв истуканом, я смотрю, как следователь снует по кабинету, втыкает в розетку вилку чайника, рассматривает на свет чайную ложку, и спрашиваю:
— Почему именно я захотела?
— Ах, Алиса, это элементарно. Это по логике получается. Женщина прячет нечто туда, куда, по ее мнению, не полезет искать мужчина. Вы жили в квартире вдвоем с отчимом.
— Тогда по вашей логике получается, что искать это нечто в прокладках тоже должна женщина! — кричу я и вскакиваю, не в силах усидеть на стуле.
Застыв с горячим чайником в одной руке и кружкой в другой, следователь смотрит на меня застывшими от ударной мысли глазами.
— Эй! — я провожу перед его лицом ладонью, и в глазах Агея Карповича появляется выражение некоторой растерянности.
— Знаете что, — предлагает он, поставив чайник и прислонив к его боку кружку. — Мы сейчас с вами посмотрим, что такое может поместиться в женскую прокладку. Вы каким номером пользуетесь? Минуточку, тут у меня записано…
Порывшись в карманах, Агей Карпович вместе с блокнотом вытаскивает платок, платок падает на пол со стуком, и из него вываливается вставная челюсть — это она стукнула.
— Извините, — следователь подбирает челюсть, дует на нее и начинает засовывать в рот, чуть отвернувшись от меня и изображая стеснение.
“Нижняя” — про себя отметила я и мобилизовала все силы.
— Так что там я спрашивал? — повернул ко мне лицо следователь.
— Вы спрашивали о прокладках. Я номер точно не помню, а зачем вам?
— Вы представляете, оказывается, эти прокладки они все разные! — с восторгом объявляет Агей Карпович. — В том смысле, что имеют разные размеры.
— Прекрасно представляю.
— Ну вот и хорошо, будем основываться на размерах прокладок, обнаруженных в вашей квартире. Что может туда поместиться? Проведем следственный эксперимент.
— Как вы сказали?.. — обалдела я.
— Эксперимент. Возьмем прокладку, — Лотаров достал из ящика стола что-то завернутое в газету, положил на стол и пригласил меня жестом подойти поближе.
— Что… это?!
