– Пора кое-кого убить, – мрачно сказала София. – Очень хочется.
– Меня? – хотел возмутиться Борис, но вдруг потянул носом. – Чем это воняет?
– Курица, кажется, сгорела, – спокойно ответила София.
Так и есть. Из духовки она достала скукоженную тушку.
– Это тебя пора убить, – вывел муж. – Совсем от рук отбилась.
– Боря, поешь сыра и колбасы, а я пойду, прикончу… персонажа.
Еще один труп«Виссарион Фомич только-только приступил к завтраку, а вкушение пищи у него процесс святой, как вдруг оказия: труп! Между прочим, мужеского пола, будто некий фантом замыслил извести всех мужчин города. Наскоро поев и не получив от еды должного удовольствия, Виссарион Фомич поехал на место.
Молодой человек благородного вида, несмотря на скромную одежду, лежал на мостовой ничком. Виссариона Фомича сразу привлекли руки с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями, у простых людей таких рук не бывает, руки явно не знали никакого труда. А уж потом он перевел взгляд на лицо, которое было повернуто вбок, глаза широко распахнуты, следовательно, смерть наступила мгновенно. Что же убило молодого человека?
– Переверните труп, господа, – приказал Зыбин полицейским.
Ни грамма крови. Повинуясь чутью, Виссарион Фомич наклонился к трупу и отодвинул на груди борт пальто – есть кровь на рубашке, небольшое пятнышко. А на теле в районе сердца оказался прокол, как и в предыдущих случаях. Само собой, труп обнаружили дворники и послали за полицией, полицейские, в свою очередь, почесали затылки и вызвали Зыбина, который подобные дела брал под личный контроль, не доверяя вести следствие приставам.
Внезапно раздался рев:
– Да что же это?.. Да как же это?.. Ай, бедненький мой… Ненаглядный мой… На кого ж ты меня поки-инул…
Виссарион Фомич выпрямился, переждал, пока кровь отхлынет от головы; только придя в относительную норму, оглянулся. Ревела прехорошенькая девица, одетая вызывающе и с претензией на шик.
– Кто такая? – приблизился он к ней.
Девица утерла со щек слезы, шмыгнула носом и вымолвила:
– Кислицына я. Стеша. Мы билетные-с.
– Как здесь очутилась?
– За наливкой абрикосовой выбежала, – вновь заревела Кислицына, раскачиваясь в припадке горя. – И за мармеладом. А тут народ собрался… Я поглядеть подошла… А тут он…
– Стало быть, ты знаешь его. – Зыбин не спросил, он констатировал, догадываясь, в каких отношениях состояла с убитым плакальщица. Да она просто подарок в этой неразберихе, кстати, билетные девицы дают сведения иной раз лучше всякого сыщика.
– Ой, знаю, голубчика моего… – заголосила Кислицына.
– Отвезите ее в участок, – приказал полицейскому Зыбин.
С полчаса он рассматривал каждую пядь вокруг трупа, но мостовая не земля, на ней следов не остается. Обыск трупа преподнес еще одну загадку: в кармане пальто нашли пистолет. Как же его убили, если он был способен защититься? И с какой целью убили, если даже денег не забрали? Виссарион Фомич залез в коляску и велел ямщику ехать в полицию.
Мирон Сергеевич самолично следил за разгрузкой, подсчитывал количество мешков, которые грузили на телеги, и вносил записи карандашом в специальную тетрадь. Подоспел Елагин, с извинениями пожал руку Галицкому:
– Простите, запоздал. Проспал, знаете ли… Со мной такого раньше не случалось.
– Да без вас управляемся, – сказал Галицкий, широко улыбаясь. – К вечеру, думаю, закончим. А ведь подмерзает, вовремя баржи пришли.
Его окликнул приказчик из конторы:
– Мирон Сергеевич! Вас дама спрашивают.
Галицкий извинился перед Елагиным и подошел к приказчику:
– Кто такая?
– Не сказали-с. Они в карете сидят у въезда.
Галицкому не хотелось отрываться от дела, но он и так слыл неучтивым, к тому же, возможно, у дамы неотложное дело к нему. Мирон Сергеевич поспешил к ней. Вышел с территории причала путем, которым ехали в город телеги, огляделся и заметил карету без опознавательных знаков. Когда он подошел, дверца не открылась, что очень странно, ему пришлось постучать:
– Сударыня, Галицкий к вашим услугам.
Дама не пожелала показываться, лишь слегка отодвинула занавеску и высунула в окно руку, обтянутую перчаткой, протянув ему стопку конвертов.
– Это мне? – уточнил Мирон Сергеевич.
– Да, – ответила дама из кареты. Он взял и не успел поблагодарить, хотя не знал, за что, как она крикнула кучеру: – Трогай!
Щелкнул кнут, карета покатилась, тарахтя колесами по мощеной мостовой. Мирон Сергеевич ничуть не удивился такой скрытности, дама из высшего общества, наверное, не хотела, чтобы он узнал ее, поэтому сразу переключился на конверты. Почерк жены. Прочел он одно письмо, затем хладнокровно положил письма во внутренний карман сюртука и двинулся назад.
– Не желаете ли глоток вина? – спросил Елагина.
– С удовольствием.
За разгрузкой оставили следить двух приказчиков, сами направились в контору Галицкого, который был хмур и озабочен.
– Дурные вести? – осведомился Елагин, заметив перемену в настроении партнера.
– Собственно… – начал было отнекиваться Мирон Сергеевич, но передумал. – Предательство, Афанасий Емельянович, не бывает хорошей вестью. Однако пустяки все это. Попробуйте теперь белого вина.
Елагин взял бокал, отпил глоток, но сейчас вино его не интересовало, но чтобы не обидеть Галицкого, он похвалил:
– Превосходное. Чувствуются букет, аромат и терпкость… Вы полагаете, предательство – пустяк?
– Оно не пустяк, когда представляет угрозу для жизни, а в остальном… да, пустяк. Посудите сами, ежели вас предали, а вы об этом узнали, разве не есть предательство благо для вас? Вы распознали дрянную душонку человека и уж более не доверитесь ему, не дадите повода предать вас сызнова. Вы стали мудрее, а за мудрость благодарите Бога, что открыл вам глаза, иначе были бы вы слепы, как ранее.
– Я бы поверил вам, если бы не боль в ваших глазах.
– Боль? Ну да, да, боль всегда есть. Так ведь жалко напрасно растраченной души, жаль сил, которые могли достаться достойному и благодарному человеку. Но боль, Афанасий Емельянович, пройдет со временем, как проходит и все хорошее. Вечной боли и вечного счастья не бывает.
– У Данте предатели находятся в девятом круге ада, в последнем. Их жестоко терзает Люцифер, ибо предательство – самое тяжкое преступление.
– Данте? – усмехнулся Галицкий. – Кто знает, может, он действительно побывал в аду и написал предупреждение для нас. Но человек верит и не верит одновременно, потому плохо представляет, что ждет его там, за порогом жизни. Ну, а здесь, сейчас мою боль утешит мое же дело.
Елагин ошибочно полагал, что Галицкий сломлен. Нет, это сильный человек, способный переступить через невзгоды, в то время как Афанасий Емельянович терял опору. Скорее, в том вина бессонных ночей, которые истощают слабый дух. Елагину был нужен толковый совет или участливое слово, но не сегодня, у Галицкого без него забот хватает.
Кислицына скромно присела напротив Зыбина, в это время вошла ее сиятельство графиня Ростовцева:
– Разрешите, Виссарион Фомич?
– Да вы уж и так вошли, – проворчал он без обычного недовольства. Глазами указал Марго на стул у стены, послал строгий взгляд: мол, сидите и молчите, затем обратился к Кислицыной: – В заведении работаешь, сударыня, али на индивидуальных хлебах?
«Индивидуалки» самостоятельно находили клиентов, выходя в прямом смысле на панель, соответственно о ночной жизни города они знали больше, но девица, к огорчению Зыбина, ответила:
– В заведении мадам Иветты.
– Сама-то откуда?
Тоже немаловажный вопрос. Городские девицы легкого поведения изворотливы, хитры и большие лгуньи, деревенские, как правило, глупы и доверчивы.
– Мы из деревни-с.
– Стало быть, санитарный альбом в порядке?
– А то как же. У нас все отметки сделаны-с…
– Скажи-ка, милая, – перебил он, – кто же тот молодой человек, которого мы нашли сегодня?
– Барин, – заревела Стеша. – Казарский его фамилия…
– Казарский?! – ахнула Марго, догадавшись, что за ночь произошла очередная трагедия.
Но, получив еще один строгий взгляд от Зыбина, она закусила нижнюю губу, показывая, что будет молчать до конца допроса. Виссарион Фомич обратил взор на девицу Кислицыну:
– Познакомилась ты с ним в заведении, так?
– Не, не так, – отрицательно мотнула головой Стеша. – На улице.
– Как так на улице? Ты ж в заведении служишь.
– В тую ночь мы гуляли, – потупилась Стеша.
– С Казарским? – не понял он, так как она употребила местоимение «мы».
