— Дикость какая, зачем ты это делаешь? — интересуюсь я севшим голосом.
— Потому что, — наклоняется Гога, и его лицо оказывается совсем рядом, — ты отняла половину меня. Половину сердца, половину печени, половину почки…
Он замолчал, вероятно, вспоминая, какие еще органы есть.
— Я не отнимала у тебя половину почки, — заявляю я категорично.
— Да?..
— Да! — кричу я уже в истерике. — Почек у человека две, можно сразу сказать, что я забрала одну целую! Еще — одно легкое, одно ухо, один глаз, половину мозга — это да, можно, я заберу правое полушарие?! Еще пять метров кишечника, одну ногу, одну руку и одно яйцо!
После слова “яйцо” (оно получилось самым громким) Гога отшатнулся. На меня, похоже, накатила самая сильная за последнее время злость.
— А почему — правое это… полушарие? — поинтересовался он после долгого молчания.
— Потому что, — я поднимаю вверх голову и сглатываю потекшую кровь, — правое полушарие мозга отвечает за воображение, художественные способности, артистизм человека, поэтому у тебя оно должно быть абсолютно усохшим, не больше козьей горошины.
С переднего сиденья медленно повернулся шофер и посмотрел на меня. Все это — в опять наступившей тишине, только слышно, как с противным звуком трется кожа его куртки о кожу спинки сиденья.
— Открой дверь! — требую я, дергая ручку.
— Сиди смирно! — тащит меня за куртку к себе Гога.
— Открой, меня сейчас стошнит! Я представила… я вдруг представила, как надрезаю мошонку и вытаскиваю твое яйцо! Ты видел когда-нибудь, как выглядит освежеванное яйцо?!
Шофер судорожным движением открыл свою дверь и высунулся наружу.
— Как большое бельмо в розовой сукровице и синих прожилках! — ору я в упоении.
Резкий утробный звук. Так, один готов. Теперь, по самолетной логике, все остальные пассажиры должны попросить кулечки или от звука рвоты, или от ее запаха.
И Гога Мазарин открывает свою дверцу и присоединяется к высунувшемуся шоферу.
Я отчаянно дергаю ручку. Закупорено. Рабочая куртка Сутяги катастрофически заливается кровью.
В тот момент, когда я, наконец, вытащила платок из джинсов и зажала им нос, из проезжающего мимо на большой скорости автомобиля по “Мерседесу” ударила автоматная очередь.
Шофер бросился закрывать собой хозяина, а я с платком под носом скорчилась под сиденьем.
— Кто это был? — спросил Гога, как только заполз в салон. — Ты заметил?
— Не успел, — коротко отрапортовал шофер, выключил свет в салоне и рванул на полном ходу, шлепнув на крышу “Мерседеса” мигалку с сиреной.
— Я уже неделю чист, как младенец, — удивленно пожал плечами Гога. — Я брата хоронил.
— Придурок! — прохрипела я, усаживаясь. — Зачем ты приперся в камеру хранения с саквояжем юриста Козлова? Это точно были люди Коржака!
— Убери сирену и спроси у этой сявки, что она хочет сказать, — приказал Гога шоферу, не соизволив повернуться ко мне.
— Девочка, — уставился на меня в зеркальце шофер, — мы тебя не понимаем!
— Смотри на дорогу! И скажи этому придурку, что я устроила западню в камере хранения для директора “Медикуна”, а приманкой был саквояж Козлова, который твой хозяин зачем-то приволок туда! Наверное, чтобы посильней поразить мое воображение!..
— А кто это — Козлов? — спросил шофер и заслужил похвальный кивок Гоги, из чего я заключила, что Гога либо забыл, кто убил его брата, либо вообще в суматохе похорон этим как-то не поинтересовался (а зачем, действительно, если мужик сразу же оказался без головы).
— Козлов — юрист из “Медикуна”, это ему Гоша отстрелил полголовы в “Кодле”.
— А ты стащила чемодан этого самого Козлова и подсунула в мой багажник, да? — бесстрастно, все так же демонстрируя свой профиль, замечает Гога. — Я думал, это твой чемодан. Там твоя фотография и ксерокопия свидетельства о рождении. Как ты могла сделать из чемодана приманку, если он у меня?
— Просто позвонила и сказала, что саквояж в камере хранения!
— Никто не смеет использовать меня, Мазарина Игоря Анатольевича, в своих целях! Никому и никогда это не удастся, запомни!
— Ко-а-а-анечно! — скептично замечаю я, вспомнив голубка Тихони.
— И не акай мне тут!
— Как ты меня нашел? — задаю я последний для сегодняшнего шоу вопрос, убеждаюсь, что уже достаточно успокоилась и кровь из носа больше не течет.
Поскольку Гога не удостоил меня ответом, все разъяснил выдержавший паузу шофер:
— Наши ребята в автомастерской тебя уже неделю пасут. Ты прибежала, они позвонили и проследили, но ловить не стали. Игорь Анатольевич сказал, я сам, говорит, ее отвезу на кладбище, а чемоданчик этот мы почти сразу нашли. Никак не могли понять, что ты делаешь на вокзале. Игорю Анатольевичу надоело ждать, он взял чемоданчик и пошел. Думал тебя удивить приятно.
Я прижимаю окровавленный платок к шее, чуть пониже правого уха, и заваливаюсь набок, ткнувшись кепкой в бедро Гоги Мазарина.
— Что ты делаешь? — интересуется он.
— Меня ранили. Я истекаю кровью, придурок. И вот “Мерседес” плавно свернул на обочину и остановился. В салоне включен свет. Гога Мазарин, отодвинувшись на всякий случай подальше от моей головы, и шофер, переваливший свое крепкое большое тело через спинку сиденья, разглядывают мою окровавленную руку и подбородок, мокрый от крови платок и уже потемневшие пятна на когда-то серой куртке Сутяги. Гога попробовал было приподнять руку, чтобы, вероятно, насладиться видом огнестрельной раны на моей беззащитной шее, но я вовремя застонала и поинтересовалась, действительно ли он настолько придурок, что хочет, чтобы я перестала зажимать рану и скончалась от потери крови тут, в его машине? А кто тогда будет сидеть на цепи у гроба?
— Ее нужно отвезти в больницу.
Это сказал шофер.
Он стал объяснять Гоге, что одно дело, если я сижу какая-никая, но живая, на цепи в склепе, и для особо любопытных и пронырливых граждан всегда наготове подписанное лично мною заявление, что я добровольно обрекла себя на подобное существование в память о погибшем возлюбленном. И совсем другое дело, когда я умираю у них в автомобиле.
— Попробуй потом все отмыть, — заявил под конец практичный шофер.
Не знаю, что убедило Гогу, но меня вытолкнули из машины на мокрый асфальт у первой Градской. Частично для соблюдения конспирации, а частично от сильного желания отмыться, я, пошатываясь и прижимая платок к шее, побрела к приемному отделению хирургического корпуса. Нашла туалет, отмыла лицо и платок, кое-как оттерла пятна крови на куртке, унизилась до попрошайничества и выкурила первую в своей жизни сигарету, устроившись на подоконнике в туалете. Особого удовольствия она мне не доставила, но сосательный рефлекс сработал на успокоение, и за десять минут я все спокойно обдумала, а покопавшись в карманах куртки Сутяги, нашла не очень чистый лист бумаги и карандаш. На одной стороне листка Сутяга наскоро изобразил какой-то чертеж, а на другой я записала свои выводы.
Выводов у меня сложилось четыре, и все — неутешительные.
“Вывод первый. Желая наказать отчима, я стащила со счетов все деньги, но стерла его директорию, на которой могла быть полезная для Пенелопы и для органов спецслужб информация.
Вывод второй. В результате не правильных действий (см. вывод первый), я являюсь в данное время объектом для розыска: а) обокраденного отчимом… или мной, запуталась уже, Коржака и б) жаждущего мести Гоги Мазарина, в) а может быть, и спецслужб — неизвестно еще, как долго Пенелопа будет прятать от них информацию о моих не правильных действиях?!
Вывод третий. За последний месяц количество кровоизлияний из носа катастрофически возросло по сравнению с предыдущими одиннадцатью (в два раза).
Стоит показаться врачу и срочно заняться здоровьем, провести курс успокоительного аутотренинга и заштопать…”
Я задумалась. Идея со штопкой показалась мне очень удачной, потому что за последнее время никогда еще я не чувствовала себя так спокойно и хорошо, как во время штопки женскими волосками шали судьбы.
“Заштопать шесть пар носков.
Вывод четвертый. Чтобы не повеситься или не сдохнуть от отвращения к себе и полнейшей безысходности нужно срочно заняться важными делами…”
Я опять задумалась. Из важных дел на ближайшие двадцать лет у меня было запланировано рождение двух дочерей, посещение города моей мечты, поступление в медицинский институт (это можно годам к тридцати когда практика по вскрытию трупов и изучению внутренностей достигнет полного совершенства) и стать богатой. Начнем с самого важного, с дочерей. Тут все пока беспросветно, девочка, как говорится, не созрела. Институт. Для этого нужно, как минимум, кончить школу, а от одного слова “школа” меня сразу же начинает мутить. Ладно, поставим школу первым пунктом, в конце концов, ее тоже можно будет кончить к тридцати годам и сразу потом поступить в институт. Богатство. С этим проблема.
