Под утро, лежа в постели в своей холостяцкой и роскошной квартире, он ощущал дыхание уткнувшейся ему в бок, под мышку, женщины, красивой и страстной, а сейчас спящей безмятежным сном, доверчиво прильнув к нему, — и странные мысли и чувства наполнили его душу. О постоянстве, о покойном, надежном существовании — без перемен и разочарований, без неизменных поисков, подозрений, ревности и проклятий. Захотелось не рваться, не суетиться — жить в мире и добре и… радостной любви.
В материальном плане у него имелось все. Ну, правда, все и было сейчас под угрозой — но об этом нечего было размышлять: как будет, так будет. Имелось все… Не хватало близкой, любимой женщины. По-настоящему любимой и любящей — дорогой. Что дороже самой дорогой вещи, камня, или браслета с камнями, или мертвого овального чуда Фаберже, или даже целиком этой роскоши, заключенной в обширные стены престижного дома в престижном районе одного из самых дорогих городов мира…
Не было смысла во всем этом выпендреже, он ясно вдруг осознал, что цель и смысл его существования в чем-то другом, пусть роскошь, пусть свобода выбора благодаря огромным деньгам, — но не то, не то, это всего лишь почва, на которой он стоит, а воздух для дыхания, для полета в другом!.. Так зримо представил себе, что защемило в сердце.
Женщина проворковала что-то во сне, вздохнула и повернулась на другой бок, выгнув спину, прикасаясь к нему голыми нежными ягодицами.
Он снова ощутил укол грусти и безоговорочной покорности во имя достижения мечты.
— А ты не спишь? — сонным голосом произнесла Наташа.
— Нет… не спится… Хочешь, поставлю музыку?
— Я спать хочу, — капризно заявила она. — Какая музыка?.. Надо вставать… идти… искать…
— Да нет — вот он, пультик. Жми на кнопки.
— Какая прелесть.
— Дистанционное управление: японская система. Пластинки, видео, радио — все что душе угодно.
— У тебя есть Робертино Лоретти? маленький?..
— Конечно.
— Обожаю маленького Робертино Лоретти.
— Исполнено.
— Спасибо… Только, пожалуйста, не очень громко… Это ужасно, какая сейчас мода — колошматить по голове громовыми динамиками… Поэтому твое казино люблю: там мягко, нежно… томно…
Он просунул руку ей под шею, притянул к себе, и сам прижался:
— Может быть, не только музыка тебе нравится в казино?
— Ах, это… Не издевайся, пожалуйста, очень симпатичный мальчик, такая откровенность… талант…
— Он тебе понравился?
— Не в том смысле.
— А в том?..
— Привлекательней тебя я не встречала…
— А я так прямо влюбился…
— Пойдешь ко мне? — спросила она.
Лобков молча поцеловал ее в затылок, потом в щеку — она поворачивалась к нему — в глаз, в губы… Ее руки крепко обняли его за шею. Он перевалился на нее, раздвигая послушные колени, отметив, как покорна женщина.
Через некоторое время он, лежа на спине, а она положила голову ему на плечо, повторил, несмело запинаясь, сам с удивлением слушая произносимые слова:
— Прямо-таки влюбился… Пошла бы за меня замуж?..
— Так сразу?
— А как еще?.. Головкин… он тебе не подходит: у него жена, и он примерный семьянин… не думаю, чтобы…
— Да что ты выдумал — Головкин?.. — Она рассмеялась переливчатым, мелодичным смехом.
— Нет? ничего не было?
— Давным-давно… не о чем говорить. Что было, то сплыло… И потом…
— Что?
— Разве можно вас равнять? Ты — и Головкин… смешно!..
— Правда? Наташа…
— Если честно — я еще не знаю, люблю или не люблю… Любовь, по-моему, чушь!.. Головкины — они меня приучили по-другому… Я не знаю… Но… ты какой-то на редкость мой… как брат старший…
— У тебя есть брат?
— Его убили.
— Кто?
— Кто всех сейчас убивает?.. Они.
— Он был тоже из них?
— Нет. У него был бизнес и банк. Ты, наверное, слышал о… впрочем, не о чем говорить!.. А ты чем занимаешься?
— Я?.. Заправляю международной фирмой. Но, конечно, не один — нас несколько… приятелей…
— Получается?
— Вполне, дай Бог не хуже.
— А раньше? в добрые времена?
— Закончил Бауманский. Работал вторым секретарем райкома комсомола. В центральном районе… Жил не жаловался. Загранкомандировки; много чем пользовались…
— Я вижу. — Она повела глазами по потолку с венецианской люстрой и стенам с объемными английскими обоями, и с американской мебелью, и китайским фарфором, и подлинными Лентуловым, Грабарем, маленьким рисунком Пикассо.
— На две трети… или три четверти — это сегодняшнее: тогда я не мог. Да и не позволили бы по чину; регламент был строгий.
— Почему же ты не с ними? — Она пальчиком ткнула вверх. — Они все твои побратимы! Близнецы-братья!
— Не нашлось места. Аппарат, как ни огромен, не безразмерен… Говоря начистоту, я ничего не потерял и не жалею. Работа почти такая же; доходы не меньше и… стабильнее. — Чуть позднее, после ванны, когда они одетые сидели за столом, и Наташа хозяйничала, подавая завтрак, он сказал хмуря лоб: — Знаешь что… это очень важно… Для тебя, для твоей сохранности… С Головкиным, если у вас будут встречи, разговоры…
— Я сказала тебе…
— Погоди. Послушай… Я о другом. Запомни крепко. Не упоминай о моем отношении к тебе, о моем… предложении… Если они узнают…
— Головкин — они!
— Нет. Я имел в виду — он узнает… может повредить тебе… использовать…
— Секреты, секреты… Кругом меня одни секреты.
— Больше ничего не скажу… Ты вправду мне дорога… — Он посмотрел на нее с улыбкой.
— Вытри губы. Быстро!.. — она поцеловала долгим нежным поцелуем. — Я все понимаю, милый. Спасибо!
Милый… неуловимая интонация, взгляд, внутренний настрой, с каким прозвучало слово, — лишили затертости, дежурности. Лобков обостренно почувствовал, что в прямом смысле, взаправду — милый. Как ребенок впервые открывает для себя способность ходить, произносить осмысленные слова — так для Лобкова открылся новый, прекрасный мир чистых слов и понятий и отношений. Словно жизнь начиналась заново — или, правильней, только сейчас она начиналась, подлинная жизнь, просто жизнь, какою должен жить разумный и радостный человек.
Вечером этого дня Наташа и крепкий, поджарый человек с незапоминающимся лицом сидели в креслах против друг друга в пустой квартире, оборудованной под офис приемов разведки, — и тихо беседовали.
— Куда-нибудь звонил?
— Нет. Ночью приехали к нему — какие звонки?
— В казино? Из автомата?
— Кажется, нет.
— Что значит — кажется?.. Наташа, — укоризненно произнес человек.
— По-моему, он страстный игрок. Не отходил от рулетки. Там не принято…
— Я знаю…
— …чтобы дамы толклись возле своих кавалеров. Наша сестра сидит в ресторане и смотрит эротическое представление.
— Знаю, знаю — стриптиз мужской. О чем говорили дома?
— В постели — о чем говорят? Делом занимаются.
Человек опустил глаза:
— Не бессрочно же занимаются?..
— А потом, к твоему сведению, устают и дрыхнут.
— Но, наконец, пробуждаются!
— И возобновляют очередной сеанс игры на смычковых инструментах — туда-сюда, туда-сюда… Ты меня достал, дорогой начальник!.. Слушай, у тебя совсем никогда бабы не было? Такой праведный, такой великий полыхателъ на работе!.. Ты меня не сгноишь, если выскажу предположение? Ты, часом, не голубой?..
— Перестань дурачиться, Наташа. Говори по существу. Обычно ты приносишь больше в своей корзинке. Неужели… присушил красавчик? Про Головкина из тебя вылилось минут на сорок. Давай выкладывай по серьезному. Не было разговоров — твои наблюдения, соображения. Ума и наблюдательности тебе не занимать.
— Хорошо. По серьезному. Нормальный парень. Сдержанный, скрытный. Чего надо — молчит как утопленник. И все спрятано под завесой невероятного обаяния. Если бы не мой старческий опыт — во многом благодаря тебе, дорогой, — могла бы позволить окрутить себя как дурочку, принять весь его букет за чистую монету. Отсюда напрашивается вывод. Хороший человек. Полезный работник.
— Ну, хороший-то — он иногда бывает самый плохой…
— Разве бывает?
— Скажи, пожалуйста, он тебе в любви объяснялся?
— Ну, конечно. Как без объяснений?
— Нет, я имею в виду — серьезные намерения?.. Ну, чего замолкла? Неужели — склероз?..
— Да нет. Все в точности как все прочие кобели. Как ты, например, когда взыграет… Нет. Слушай, смешные вопросы ты мне задаешь. Или в твоем досье на него отмечено такое хобби?
— Скажи, пожалуйста, в его отношении к работе — ты ведь должна была спросить его о работе — какая-нибудь досада, какой- нибудь негатив… о сотрудниках… О шефе?.. Пускай даже в неявной форме хоть что-то сквозило?
— Нет. Ей-богу, не было. Мне показалось, напротив, в глубине он испытывает гордость за… то, чем занимается. Я точно не вспомню сейчас… Но что-то такое коснулись… я спросила… Да, пожалуй, гордость, основательность… Нет, нет, никакого негатива.
