Я имел неосторожность поделиться своими мыслями с Надеждой, не успел и рта раскрыть, как она перебила:
— Нашел о чем говорить — о каком-то преступнике.
— Но он не родился преступником.
— Ну и что? Меня это не интересует, понимаешь?
— Прости, я все еще под впечатлением разговора с ним.
— На будущее: оставляй свои впечатления на работе. Меня не интересует твой преступный мир. У меня свои интересы.
— Я бы хотел, чтобы мы с тобой жили в одном мире. Все мы виноваты, что у нас есть преступники.
— Лично себя я виноватой не считаю. Что касается тебя — это твое дело.
— Но ведь нельзя отгораживаться от своих детей…
— Детей? Ну, ты даешь! Вот и нянчись с чужими, глядишь, забудешь, что уже свои есть. Мент несчастный!
Она еще о чем-то говорила, но я уже не слушал. Свои и чужие дети… Я вновь вспомнил детство, бескорыстие тети Фаи, ее теплые ласковые руки…
Я понял, что чужой в этом доме. Этот брак оказался еще мучительнее, чем одиночество. Одиночество вдвоем — что может быть страшнее? Только дочь да еще работа отвлекали меня от мысли, что надо уходить из этого дома.
Еще в первый год работы в уголовном розыске ко мне подошел замполит райотдела и предложил вступить в партию, поскольку пришла разнарядка из райкома и ему нужен кандидат.
— Вы говорите — разнарядка? — переспросил я и прямо посмотрел ему в глаза. — Странно, а я до сих пор думал, что в партию вступают по идейным соображениям, а не по разнарядке.
— Ну и ходи всю жизнь в операх, раз такой идейный, — обиделся замполит.
Я не стал объяснять ему, что карьера меня не интересует, а работа нравится и без повышения по службе. У меня не хватало времени на раскрытие преступлений, и убивать его на различных собраниях и совещаниях я не собирался. А в том, что эти посиделки, как и вся партийная мишура, к нашему профессиональному долгу никакого отношения не имеют, я убеждался не раз.
27 декабря 1984 года ЦК КПСС со своими верными слугами Президиумом Верховного Совета и Советом Министров СССР принял постановление «Об увековечении памяти Д. Ф. Устинова», которым Ижевск был переименован в Устинов.
Это переименование доставило много хлопот правоохранительным органам города.
На что рассчитывали власти, одним росчерком пера отобрав у города его историческое название, цинично не посчитавшись с мнением более чем полумиллиона ижевчан? Конечно, партийные лидеры были убеждены, что людям абсолютно все равно, как будет называться город, в котором они живут. И поначалу будто бы так оно и случилось, во всяком случае, ни о каких организованных акциях протеста не было слышно. А официальная пресса лила слезы восторга по поводу исторического решения партии. Кстати сказать, сообщение о переименовании появилось в «Удмуртской правде» только 3 января. Через день эта же газета опубликовала отчет о митинге трудящихся столицы Удмуртии. Выступившие на митинге рабочие, все как один, одобрили постановление партии и правительства и взяли повышенные обязательства на 1985 год, развивая социалистическое соревнование. Затем в газетах появилась серия статей, в которых бывший министр обороны СССР превозносился до небес пропагандистская машина набирала обороты. Через все публикации проходила мысль о том, что присвоение Ижевску имени Устинова — это большая честь, и мы, жители города, должны быть этой чести достойны. Одна из статей так и называлась — «Будем достойны». Я подумал: «А как же быть тем, кто недостоин? Может, сменить прописку и переехать в другой город?»
Однако тишь да гладь длилась недолго. Событие активно обсуждалось в неформальных кругах, в среде молодежи. Многие посчитали себя оскорбленными, и вскоре сквозь общее недоумение стали проступать первые сигналы о недовольстве. Школьники демонстративно носили значки с надписью «Ижевск», и некоторые преподаватели не скрывали, что поощряют их патриотизм. Находились и такие, которые срывали значки со своих учеников, не желая себе неприятностей.
Для власть имущих ситуация складывалась явно неординарная: в феврале должны были состояться выборы в Советы всех уровней, и по городу стали распространяться листовки с призывами бойкотировать выборы. Естественно, это сразу стало известно в Москве. Из ЦК КПСС, КГБ и МВД СССР прибыли команды для координации мероприятий по успокоению народа.
За неделю до выборов группа энтузиастов решила провести митинг протеста в сквере у кинотеатра «Колосс». Я получил такую информацию от своего агента, оформил, как положено, агентурное сообщение и почти сразу же пожалел об этом. Копию агентурного сообщения начальник уголовного розыска направил в КГБ, и оттуда стали ежечасно звонить в отдел для уточнения информации, требуя новых встреч с агентом. Было похоже на то, что комитетчики в присутствии высоких московских чинов боялись ударить в грязь лицом и потому запаниковали. Выслушивать их панические тирады пришлось начальнику угрозыска, а поскольку я в тот день не сидел в кабинете, работая на месте преступления, он не мог сообщить в КГБ ничего вразумительного.
На следующий день меня вызвали к министру внутренних дел республики. Все московские гости были уже в сборе и заметно нервничали, министр же явно был напуган вчерашней информацией и потому говорил довольно бессвязно, постоянно без видимых причин повышая голос.
— Ну что у нас там? Что у нас там происходит? Какие митинги, какие демонстрации? Сколько будет людей? В какое время?
В кабинете находились оперативные работники из других райотделов, это к нам обращался министр, пытаясь добиться от нас подтверждения, а скорее, надеясь на опровержение поступившего сообщения.
— Разин здесь? Что можете сообщить дополнительно? Как ничего? А чем же вы там занимаетесь? Сколько будет людей, я вас спрашиваю? Вот работнички! Тут вопрос: нужны ли войска для разгона, а они не знают! Докладывайте, что у нас там…
Я впервые так близко наблюдал министра, и меня поразило его косноязычие. Агентурные сообщения, которыми располагали оперативники, были весьма расплывчаты, разные агенты сообщали различное количество участников, не совпадало и время начала митинга. Никто не решился заявить о том, что обладает достоверной информацией.
— Бездельники! — закричал министр. — Чтобы завтра к шести утра я знал, как и что! Приказываю: со всеми агентами перейти на экстренную связь.
Мы узнали также, что воскресенье будет объявлено в школах учебным днем, запланирован вывоз части школьников и студентов за город на лыжные прогулки, другие мероприятия по предотвращению митинга. Представители Москвы добавили, что Ижевск переименован в Устинов советской властью, и если кто-то против переименования — значит, он против советской власти, исходя из этого нам и необходимо действовать. Надо разъяснять гражданам, что постановление было принято по просьбам трудящихся.
Был ли среди собравшихся хоть один человек, который бы не понимал, что в этих рассуждениях московского начальства нет ни грамма правды? Ложью было то, что решение принимали Советы — оно было насквозь партийным, сугубо политическим, причем родившимся, скорее всего, в недрах Политбюро. Ни о каком совете с людьми не могло быть и речи. Впрочем, ложь всегда была мощным оружием кучки экстремистов, а в наши дни — престарелых коммунистов, оружием, направленным против народа. И милиция, которая опять же всегда выполняла волю коммунистической партии, и на этот раз беспрекословно подчинилась ей.
На следующий день в шесть утра мы вновь собрались у министра. Картина повторилась: те же расплывчатые сообщения, та же неуверенность. Я смотрел на лица присутствующих и думал о том, насколько эти люди оторваны от народа. Я уже знал, точнее, был уверен, что митинга не будет, поскольку Система подавления инакомыслия сделала свое дело. Люди еще не были готовы к открытому выступлению против нее, а многие просто боялись.
Когда очередь доложить обстановку дошла до меня, я ответил, что вряд ли смогу что-то добавить к тому, что уже было сказано.
— Мне не нужны ваши рассуждения, — перебил меня министр. — Мне нужна информация. Сколько встреч с агентами вы провели? Сколько сообщений по митингу вами получено? Сколько людей придет на этот митинг, можете вы сказать или нет?
Я разозлился. Собственно говоря, эти слова переполнили чашу моего терпения. На совещание я прибыл невыспавшийся: чтобы быть у министра в шесть утра, мне пришлось встать в пять часов, а лег я в час ночи. Кроме краж, над которыми я работал накануне, у меня были и другие нераскрытые преступления, а здесь приходилось бесплодно тратить драгоценное время. Но от меня требовали ответа. И я сказал:
— Товарищ генерал, моя агентура нацелена на раскрытие преступлений, а не на сбор информации против народа. А для того, чтобы обладать информацией о всех жителях Ижевска, способных прийти на митинг, нам придется завербовать их всех. По крайней мере, каждого второго.
