— Разве ты забыл, что Маннеринг его председатель? — вздохнула она.
— Тогда загляни в газетные архивы, там обязательно должно что-то быть.
Она скептично улыбнулась, но все-таки поехала в Балтимор и просмотрела газеты тех лет. Безрезультатно.
— Разреши мне поговорить с Маннерингом, — настаивала Мэри, — я уверена, если чемпионом был он, то он наверняка помнит, кто им стал.
Мне пришлось уступить. Сам я переделывал и сокращал свое любимое детище. Пятнадцать минут! Это была настоящая пытка! Ежедневная, ежечасная пытка!
Однако теперь, когда мы были готовы к решительным действиям, Маннеринг вел себя так, словно чего-то боялся.
Всегда такой привязанный к своей ферме, он вообще перестал на ней появляться. В первой половине марта записи в дневнике Мэри свидетельствовали о нулевом результате. Когда она поехала туда в первый раз, Маннеринг был на аукционе домашнего скота. В другой раз Сэм сказал ей, что хозяин уехал в Балтимор. А может в Нью-Йорк. Мисс Эмилии также не было дома. — Ее нигде нет, Джек. Ты понимаешь? Кроме того Маннеринг исключил свой особняк из числа исторических достопримечательностей и закрыл для туристов.
— Не видно и того противного управляющего, Тома, — добавила Мэри. — А между тем, сад совсем запущен.
Окна второго этажа тщательно завешены шторами, словно там никто не живет. Однако в один солнечный воскресный день Мэри заметила развешанные в саду на веревочке принадлежности женского туалета.
— Пропавшая жена? — улыбнулся я. — Неужели вернулась?
— Нет… не похоже. Там был черный кружевной пояс с подвязками и черный бюстгальтер. Я думаю — это вещи одной из его любовниц.
Не исключено.
— Выясни, это его медаль или нет, — посоветовал я. — А его интимная жизнь нас не касается.
— Его интимная жизнь, мой дорогой, имеет для нас огромное значение. Если он принимает любовниц у себя дома, значит его жены уже нет в живых. А может и мисс Эмилии тоже. И если все это на его совести, то ничего удивительного, что он скрывается.
— Сначала мы должны узнать, кто выиграл регату юниоров в 1931 году.
Я считал, что необходимо заняться и братьями Тайкс. Они тоже принимали участие в регатах и неравнодушны к женщинам.
— Их уже давно нет, дорогой. И мне кажется, что они здесь ни при чем. Прошу тебя, позволь мне разрабатывать свою версию…
И вот 28 марта Мэри наконец наткнулась на Маннеринга. Этот проклятый тип промчался у нее перед носом в красном автомобиле.
Мэри стояла в телефонной будке у дороги и как раз собиралась мне позвонить… Стоял чудесный, уже по-весеннему теплый день… весна в здешних краях необыкновенно прекрасная и наступает рано. Роскошный красный автомобиль с открытым верхом промелькнул, как стрела между растущими вдоль шоссе акациями и розовыми кустами. За рулем сидел Маннеринг. Мэри сразу узнала его четкий профиль и лохматые брови. Ей показалось, что рядом с ним развевается тонкая белая шаль.
Мэри выскочила из будки и бросилась к «ягуару».
Цитирую ее дневник:
Я помчалась вслед за красным автомобилем, рискуя свернуть себе шею и нарушая все дорожные правила. Похоже, эта парочка возвращалась домой из какой-то поездки. Они направлялись в сторону усадьбы Маннеринга. Хорошо, что я уже на память знаю все местные дороги, иначе наверняка бы заблудилась. Маннеринг ехал странным окружным путем — по каменистым ухабистым дорогам, лесным тропинкам, объезжая уединенные фермы. Мне стало ясно — он не хочет никому попадаться на глаза…
Наконец они подъехали к особняку. Мэри заметила выбивающиеся из-под белой шали светлые локоны.
… Я колебалась. Не слишком ли рискованно въезжать сразу вслед за ними? Мне вспомнилось предостережение лейтенанта, о том, как Маннеринг встречает непрошеных гостей. Снизив скорость, я не спеша приближалась к дому. Красный автомобиль стоял у самого крыльца. Я остановилась рядом, поправила свою прическу и, изобразив на лице беспечную улыбку, с бьющимся сердцем поднялась по ступенькам.
Постучала.
Изнутри доносились звуки ссоры. Один из голосов принадлежал женщине, впавшей в истерику. Видимо, я постучала слишком тихо, потому что спор продолжался дальше и никто не собирался открывать. Слова были неразборчивые.
Я постучала еще раз, погромче. Голоса умолкли. Постучала в третий раз. Женщина заорала: «Иди же и посмотри, идиот!» Через минуту в дверях появился Маннеринг, злой и красный, как вареный рак.
— Что надо? — рявкнул он.
Его голос был более хриплый и грозный, чем я помнила. Глаза налились кровью, и он весь дрожал от ярости. Меня охватил настоящий ужас.
— Добрый день, — произнесла я сладким и невинным голосом. — Меня зовут Мэри Лидс. Вы меня помните?
— Нет. Что вам нужно?
Маннеринг не отпускал дверную ручку и был готов в любой момент захлопнуть дверь у меня перед носом. Его глаза пронизывали меня свирепым взглядом, но я не отступала.
— Я хотела с вами поговорить, — улыбнулась я. — Так, о мелочи. Об одном историческом факте. Ведь вы любитель хроник и…
— Ничего подобного, — он собрался закрывать дверь. — Как-нибудь в другой раз. Сейчас я занят.
— Минуточку, — я почти силой пролезла вовнутрь. — Я не займу у вас много времени.
— Гай, кто пришел? — крикнула женщина.
— Никто, Магдочка.
Я повысила голос, чтобы она меня услышала.
— Очень сожалею, но я пришла сюда по поручению пастора. Если я вернусь ни с чем, он явится сюда сам.
Маннеринг закашлялся, а я проскользнула в холл.
— Может мисс Маннеринг смогла бы уделить мне несколько минут, или мисс Эмилия?
— Нет, — буркнул Маннеринг и захлопнул входные двери. Он стоял передо мной словно зверь, попавший в капкан, затем с видом укрощенного льва проводил меня в свою мрачную библиотеку.
С первого взгляда было заметно, что помещение уже длительное время не убиралось и не проветривалось. На некоторых креслах лежали белые покрывала. Маннеринг сорвал одно из них и предложил мне сесть. Он не скрывал своего раздражения и сердито потребовал:
— Говорите, в чем дело, и побыстрее. В этом году мы не принимаем туристов и не намерены делать исключения.
— Очень жаль. Но я пришла совсем по другому поводу.
— Что же вас интересует?
— Меня интересует… ваши успехи в парусном спорте.
Его лицо застыло от изумления.
— Видите ли, мы собираемся организовать небольшую историческую викторину. На тему прошлого нашего городка. С наградами. Я тоже собираюсь принять в ней участие. Кроме всего прочего, там есть вопросы о парусных регатах, проходивших здесь в тридцатых годах. Один из вопросов звучит так — кто был чемпионом юниоров 1931 года.
Наконец я с трудом выдавила из себя эту фразу. В ответ — гробовая тишина.
Маннеринг уселся в кресло напротив и уставился в пустоту. Его неподвижное, словно маска, лицо сначала сделалось красным, потом побелело. Только один раз, когда сверху до нас неожиданно донесся звук джаза, он повернулся ко мне, и мне показалось, что я слышу, как в его голове скрипят заржавленные колесики памяти. Однако с его уст не сорвалось ни единого слова. И только после продолжительного молчания на его губах расплылась бледная холодная усмешка.
— Эти сведения вам нужны для исторической викторины? — спросил он тихо.
— Да.
— Организованной пастором?
— Да.
Он вдруг разразился громким, отвратительным хохотом.
— Сколько живу, не слыхал ничего подобного! Вы что, за дурака меня принимаете? У нас здесь никогда не проводились регаты юниоров и никакие другие юношеские соревнования. Ни в том, ни в каком другом году. Что за идиотская шутка?
— Уверяю вас…
Он вскочил на ноги и сжал кулаки.
— Это просто повод, чтобы забраться в мой дом. Мне хорошо известны такие штучки. Признавайтесь-ка, живо! Вы собирались потом распускать обо мне грязные сплетни? Убирайтесь! С меня хватит. Ну…
Он уставился на меня. Ничего не оставалось, как показать ему медаль. Я знала, что страшно рискую, но другого выхода не было.
Я вытянула вперед руку с медалью.
— Прошу вас, взгляните. Это доказательство, что такие соревнования проводились.
— Какие соревнования?
— Регата юниоров 1931 года. Кто-то завоевал тогда эту медаль. Случайно, не вы?
Я преодолела последнюю преграду и теперь смело смотрела ему в лицо.
— Я? — на его губах выступила пена.
— Да, вы. Вы выигрывали многие соревнования, вы часто выигрывали. Посмотрите хорошенько на эту медаль. Если она ваша, то можете оставить ее у себя.
Сверху доносилась страшная джазовая музыка, а мы стояли напротив и смотрели друг другу в глаза, как два смертельных врага. Маннеринг понимал, что если он признает медаль своей, то тем самым он подпишет себе смертный приговор.
