в огонь, и что-то внутри меня отзывалось при виде этого тления. Сколько боли ты можешь причинить тем, кого любишь? Ответ: много. И даже больше.
Я подумал, что теперь, когда Вивиан начала отогреваться, надо найти Холта и убедиться, что он больше нас не потревожит. Утром мы покинем Ведьмин дом. Я увезу Вивиан отсюда. Неужели все кончено? Это конец? Весь этот ужас позади.
Если это так, почему я не верил в это?
* * *
Красные отблески камина освещали лицо Вивиан, делая его похожим на неудачно раскрашенную вручную фотографию, которой не хватает реалистичности и цветовой гармонии. Высохшие волосы крупными локонами лежали на куртке Холта. Расширенные зрачки, отражая пламя, горели каким-то лихорадочным огнем. При неверном свете ушибы на ее лице – шишка на лбу, ссадина на щеке, корка крови в ноздрях – имели зловещий вид. А еще борозды на запястьях, какие остаются от браслетов наручников.
Через что она прошла?
Мы шептались в темноте, как дети – возле костра в летнем лагере. Что ты на это скажешь, Джерри? Я провожу время с женой в домике в глуши. Может, дать второй шанс рождественским семейным открыткам? Снимок на фоне Ведьминого дома. Можно и в подвале. Мать будет в восторге.
– Он мертв?
Было бы неплохо, правда?
– Да.
– Пить очень хочется… Нет, не уходи! – Вивиан схватила меня за руку. – О господи, твои руки…
В ту же секунду я знал, о чем она подумала – о дне, когда ушла от меня. Тогда она произнесла то же самое («О господи, Дэн, у тебя кровь… ты порезался»).
– Ничего страшного.
– Тебе больно?
– Немного.
Вивиан мягко притянула меня к себе и поцеловала – легко, нежно. Ее губы были потрескавшимися, но в моем мире не было ничего более желанного.
Второе октября 2010 года. Мы знакомы двенадцать дней, но я еще ни разу не поцеловал ее. Наше первое свидание. Она встала на носочки, чтобы поцеловать меня в щеку, но я сжульничал: в последний момент повернул голову, и ее губы прижались к моим…
Я заставил себя отстраниться.
– Вивиан, я не ополаскивался со времен Всемирного потопа…
– Мне все равно.
– Вивиан…
Ее глаза то вспыхивали, повинуясь движению огня, становясь рыжими, с вкраплениями зелени, будто хвойные деревья в осеннем смешанном лесу с высоты птичьего полета, то темнели, когда пламя брало секундную передышку.
– Поцелуй меня, – попросила она.
И я поцеловал – так, будто целую ее в последний раз. Ее язык проскользнул ко мне в рот. Он был прохладен, будто она напилась воды со льдом. С трудом осознавая, что делаю, я провел руками по ее бедрам, не переставая целовать ее. Она опустилась на нагретые половицы, увлекая меня за собой. Она была глотком воды, болеутоляющим, лучом солнца в бесконечной ночи.
Я кое-как расстегнул пуговицу и «молнию» на ее джинсах и вцепился в них вместе с нижним бельем, намереваясь сдернуть все одним рывком, когда ее руки скользнули мне под рубашку… Я смотрел, как на ее лице застывает мученическое выражение. На губах выступила кровь – ей было больно, когда я целовал ее. Но теперь, когда она коснулась работы Говарда, ей было жаль меня. Жалость хуже боли. Я не заслуживал ее жалости.
Я скатился с нее и, превозмогая боль в пальцах, застегнул рубашку.
– Я должен рассказать тебе кое-что.
– Ты еще кого-то сбил?
– Помнишь сестру Джеймса, Джину?
– Прекрати, пожалуйста, – вдруг взмолилась Вивиан.
– Ты хочешь знать, – возразил я. – Разве нет? Она приходила несколько раз, вы виделись.
– Ты спал с ней.
До меня не сразу дошло.
– Откуда…
– То, как она на тебя смотрела. То, как она смотрела на меня. Женщины чувствуют такое.
– Почему ты ничего мне не сказала?
– Не знаю, – сказала Вивиан без выражения. – Разве она не была просто еще одной помехой в том варианте светлого будущего, которое ты нам приготовил?
Я вспомнил слова Зака: «Такая малышка, как Виви, давно нашла себе кого-то». И слова Говарда: «Это случилось в октябре».
– Вивиан, – негромко проговорил я, глядя на свои ботинки, – у тебя был кто-то? За четыре месяца ты могла найти себе кого-то.
Она медленно повернула голову и посмотрела на меня.
– А ты как считаешь?
Я поднял голову и встретился с ней взглядом. После месяцев порознь, дней, проведенных в дюймах друг от друга, разделенные преградой более непреодолимой, чем каменная стена, я заглянул ей в глаза – глубже, чем прежде.
По-настоящему видя ее.
В глазах Вивиан не осталось ничего безопасного – ледяная глубина, в которой скрыты боль и знание. Спустя миллионы лет темноты и холода янтарь нагреется и оживет, если положить его на солнце или прижать к коже. Но все равно останется твердым, неприступным. Можно заглянуть в янтарь и увидеть, как сверкает заключенная в него рыбья чешуя, но не коснуться ее.
И вдруг меня наполнило странное и неожиданное ощущение ненависти к Вивиан. Возбуждение боролось с ужасом. Ее взгляд был прямым, а мой – лишен твердости. Ужас победил.
И я понял: что-то все же произошло. В ее мыслях побывал кто-то. Теперь я знал: что бы она ни сказала, она скажет не все, что у нее на уме.
Нет, это была не ненависть. Я принял одно чувство за другое. Разве ты не любишь ее до безумия? Не жаждешь ее отчаянно? Не обожаешь в ней все? Вся ваша любовь…
Слова вырвались прежде, чем я успел их удержать. Но хотел ли я их удерживать?
– Ты говоришь как Холт. – Я начал улыбаться. – Ладно. Нас трое. Мы должны это обсудить, не так ли? Больше никаких секретов. Так вот, Вивиан, ты вызываешь в нем сильные чувства. Он сам мне это сказал. Неровно дышит, положил глаз… – Я улыбался все шире, зная, что белки моих глаз красные, но взгляд блестит трезво. – Это не про него. Я знаю Говарда. Он любит тебя. От тебя, малышка Виви, Говард Холт в восторге. Твоя очередь: вы уже трахались? Пока я торчал в подвале на стуле.
Почему я говорил о нем в настоящем времени?
Вивиан отвернулась.
– Вот только где? Я муж, мне любопытно. У той стены? Или на кровати в его комнате? Ты дала ему развлечься по полной? Как давала развлечься мне.
– Прекрати, – тихо повторила она.
Эта минута была ужасно похожа на ту, когда мы стояли в алом сиянии колеса обозрения. Все должно было вот-вот случиться, и мы оба это знали. Правда, на этот раз мы не станем ближе. Когда мы запрыгнули в кабинку, а я подался
