вперед, Вивиан, как и полагается приличным девушкам, сдвинула колени, будто была в юбке, а не в джинсах.
Что ж, теперь-то она не стеснялась раздвинуть их, не так ли, Дэнни? Трое: ты, он, она. Кто-то должен уйти. Или остаться? Да, конечно. Остаться. Это будет она? Это будет Говард? Это будешь ты? Это будешь ты, Дэнни?
– А его ты просила прекратить? – с ненаигранным весельем спросил я. – В любом случае, что ты в нем нашла? В этом длинном, неказистом ублюдке с психопатическими наклонностями.
Той ночью я все же узнал, какими они были – тонкими, плотно облегающими и, в отличие от бюстгальтера, непрозрачными. Идеальные трусики принадлежали Умнице Всезнайке, а развратный бюстгальтер – Глупой Шлюшке. Ах да, он был цвета мерло. Как стены в комнате Холта. Цвета лошадиной крови.
Больше не тайна, а?
– Все в порядке, – заверил я. – Даже опытные люди не могут с ходу распознать психопата. Хотя Говард не особо маскируется. Впрочем, с тобой он явно куда любезнее. Дай угадаю, он высокий, голубоглазый и милый… Вивиан Эбрайт расцветает на глазах! Вполне вероятно, что скоро для нее вновь зазвучат свадебные колокола. Столь яркой красавице не хватало рядом такого хорошего и послушного парня, как Говард Холт. Я не такой, детка, – протянул я плаксивым голоском. – Не такой, как твой муженек.
Если бы Вивиан попыталась встать, я бы вернул ее на место; это уже было, множество раз. Но она застыла, глядя в огонь. Меня прошиб пот. Мысленно я схватил ее за руку. «Смотри на меня, Вивиан. Смотри на меня, маленькая сучка, черт бы тебя побрал, как ты смотрела на него, когда он стаскивал с тебя трусики». На ее коже остаются отметины от моих пальцев, которые тут же краснеют, краснеют, краснеют…
Легкий холодок коснулся затылка. Схватив фонарь, я посветил на дверной проем. Темнота образовывала десятки укромных уголков. Взгляд Вивиан не последовал за лучом.
– Показалось, – пробормотал я. – Показалось.
Снаружи ветер испустил сверлящий визг, который становился все громче, пока я не захотел закричать вместе с ним. Вместо этого стиснул зубы, но не сразу опустил фонарь.
Вскоре дерево в камине прогорело, и темноту наполнило багряное свечение углей. Вивиан лежала, свернувшись калачиком, подложив руку под голову.
– Ты куда? – шепнула она, когда я поднялся на ноги.
– Принесу щепок, заодно поищу что-то, в чем можно растопить снег.
Теперь, когда угли едва мерцали, Вивиан была всего лишь тенью на темной поверхности.
– Я так устала бояться, – медленным шепотом произнесла она.
Взяв фонарик, я вышел из гостиной.
Что заставило такую девушку захотеть такого типа? Нет, ее захотел я, а она не смогла убежать. Как Джозеф захотел Диану. Чувство, знакомое всем охотникам. Холодный трепет, обещание крови. Олениха, прятавшаяся в кустах. Что бы видел наш сын? То же, что видел я в детстве? Два разных Дэниела Митчелла: один хороший послушный парень, другой – бунтарь.
Не доходя до кухни, я остановился как вкопанный. В голове оглушительно стучало, правый висок раскалывался от боли, боль отдавала в глаз, я почти видел ее периферийным зрением – пульсирующую, словно молния, нить.
Или не ее.
Я повернулся к дверному проему.
В темноте, пахнущей холодом и кровью, что-то было. Звук, который ни с чем не спутать: дыхание другого живого существа. Темнота бесшумно шагнула мне навстречу, целясь мне в лицо из охотничьего ружья.
– Дважды убегала, дважды стреляла в меня… Никогда не встречал таких, как она.
– Как тебе удалось…
– Заткнись, – сказал Говард.
Я послушался.
Лицо Говарда было мертвенно-бледным, на шее – порез. Дышал он чаще обычного. Из-за боли? Может, злости? Или желания превратить мое лицо в фарш?
– Где они?
– Что?
– Часы. Где они?
Вопреки здравому смыслу я ощутил непреодолимое желание сказать ему правду. Я смотрел на Холта, чувствуя, как мои губы расходятся в улыбке. Думаю, я до конца не осознавал, насколько ужасна эта ухмылка, что она – копия ухмылки Джозефа со свадебной фотографии. Когда все случилось, я мечтал, чтобы дядя Кит оказался моим отцом, однако отражение в зеркале с каждым годом все упорнее твердило обратное.
Итак, я смотрел на Говарда и ухмылялся, гадая, какие воспоминания населяют темноту за его высоким бледным лбом, точно невидимая жизнь – озеро подо льдом. Воспоминания о детстве, доме, часах, доставшихся ему от отца.
Только это больше не имело ни малейшего значения.
– На кухне, – сказал я. – То, что от них осталось.
Палец Холта медленно надавил на спусковой крючок. В мыслях все замедлилось. На что это похоже? Ощущение полного заряда дроби, застревающего в черепе. Мозги, разлетающиеся по всему коридору.
– Ты понимаешь, – произнес Говард, с той же четкой медлительностью убирая палец со спуска, – что наделал?
– А ты? Ты уничтожил наш брак!
– Уничтожил ваш брак? – тихо переспросил он, его улыбка становилась шире по мере того, как моя исчезала. – Конечно, ты тут ни при чем. Просто жертва обстоятельств. Это все обстоятельства, захватившие тебя. Вся твоя жизнь – обстоятельства. Имена, написанные на воде. Почему ты не убил меня, когда представился случай?
Я заглянул ему в глаза:
– Я бы не остановился, пока не разобрал тебя на части.
– Точно. Таким, как ты, мало просто убить, сперва надо сломать. Разве часть тебя не получает удовольствия от происходящего? Возвращайся к камину.
– Говард, пожалуйста, послушай меня…
Он шагнул вперед. Ружье твердо смотрело мне в лицо. Я не сдвинулся с места.
– Слушаю.
То ли подействовало «пожалуйста», то ли еще что, но он действительно слушал.
– Она спасала меня, это все из-за меня.
– Хорошо, что ты наконец это понял.
– Я останусь. Дай ей уйти.
– Забавно, – заметил Говард, – она сказала то же самое. Но что, если теперь она захочет другого?
Он замолчал, позволив последнему слову повиснуть между нами. Больше он не улыбался, на его шее от напряжения напухла жила, будто посиневшая веревка.
Слова застряли в горле, не добравшись до языка.
Захочет другого…
– Что, если она захочет уехать со мной? – Голос Холта не выдавал волнения в отличие от глаз. – Ты сам сказал, что торчал в подвале на стуле, разве нет? Ты замечал, что ей очень идет изумрудный?
В голове, дребезжа, словно инструменты на полке хирургического столика, который толкают по неровному бетонному полу, катался большой черный шар боли. Внутренним взором я увидел двери, а в замках – ключи. Ключи были у меня все это время, надежно упрятанные. Что может быть сильнее любви? Боль? Смерть? Может, ты? Это ты, Дэнни?
– Возвращайся к камину, – повторил Говард. – Прежде чем
