– Махнемся не глядя? – задорно предложила она.
– Эй, отдайте! – встрепенулась Вика, но санитар уже подхватил обеих беглянок и вывел за дверь.
Слышно было, как они распевают на два голоса детскую присказку: «Меняй, меняй, а после не пеняй...»
– Значит, благодарность в приказе? – проговорила Элла Арнольдовна, едва дверь закрылась за бородатым психиатром. – Хорошо, Лицевой, что ты не успел выйти с этим к руководству! Как же ты, майор, так опростоволосился?
– Виноват! Сам не знаю, как это получилось... – обреченно ответил майор. – Ориентировка ввела в заблуждение!
– Ориентировка! – передразнила его подполковница. – Головой думать надо! Ты же майор все-таки!
– А с этими что делать будем? – Лицевой взглянул на непривычно молчаливых Вику и Нику.
– Пока в камеру их, – распорядилась подполковница, – там разберемся...
– А у нас все камеры переполнены, – пожаловался Лицевой. – Вы же знаете, вчера футбол был.
– Тогда отправь в прокуратуру, у них в следственной части есть свободные камеры!
Вику и Нику вывели в коридор. Под конвоем двух молчаливых милиционеров они спустились во двор, где их уже ждала милицейская машина с зарешеченными окнами.
Подруг втолкнули в эту машину, дежурный открыл ворота, и они выехали на улицу.
На турбазе «Золотой петушок» разыгрались нешуточные страсти.
Дело началось еще две недели назад, когда плановая ревизия из области обнаружила значительную недостачу продуктов, закупленных для кухни.
Подозрения естественным образом пали на кладовщицу Евдокию Смородину. Евдокия всячески отпиралась, прямых улик против нее не было, но директор, строгий и принципиальный Лев Николаевич Беленький, потребовал, чтобы кладовщица написала заявление и уволилась по собственному желанию.
Евдокия плакала, возмущалась, обещала обратиться в газету, но Беленький был непреклонен.
И тут, в самый разгар скандала, события повернулись неожиданным образом.
Евдокия ворвалась в кабинет директора красная как рак и закричала с порога:
– Вот вы на меня напраслину возвели, а Ангелина норку купила! С каких, спрашивается, шишей?
– В чем дело, Евдокия? – строго осведомился Лев Николаевич. – Какая норка? Какая Ангелина? И вообще, почему ты врываешься в мой кабинет без стука? Ты видишь, что я с человеком разговариваю?
– А я что – не человек? – Евдокия подбоченилась. – Если Ангелина купила норку, так не иначе, это она продукты налево продавала! Иначе откуда у нее такие бабки? Шуба эта тыщ пятьдесят стоит, не меньше! А ежели вы ее покрываете, а меня не желаете слушать – так, значит, вы с ней в доле!
– Что ты несешь, Евдокия? – Беленький покосился на посетителя, солидного фермера из-под Изборска. – Не слушайте ее, она не знает, что говорит...
– Очень даже знаю! – кричала Евдокия. – И незачем на меня чужие грехи валить!
– Ладно, Евдокия, рассказывай, что там случилось!
Евдокия тут же рассказала, что повариха турбазы Ангелина Сапрыкина только что купила по случаю дорогую норковую шубу. А откуда, спрашивается, у нее такие деньги? На зарплату поварихи особо не разгуляешься! Значит, все ясно – не иначе, как Ангелина виновна в недостаче!
– Откуда сведения?
– Да Ангелина сама Ксане из бухгалтерии хвасталась! Ксана врать не будет, зачем ей врать!
Суровый Беленький провел собственное расследование. Он вызвал к себе в кабинет Ксану из бухгалтерии и саму Ангелину.
Факты, вскрытые расследованием, оказались такими.
Норковая шуба оказалась на деле скромным полушубком из стриженой нутрии, который Ангелина купила очень дешево (по причине летнего времени и затруднительных обстоятельств) у одной посетительницы турбазы.
– Так что никакие не пятьдесят тысяч, а всего-то двенадцать! – заявила Ангелина, пряча глаза.
– А двенадцать-то у тебя откуда? – кричала Евдокия, от которой не укрылся смущенный вид поварихи. – Ты же каждый месяц перед получкой деньги перехватываешь!
– Действительно, Сапрыкина, откуда у тебя деньги? – допытывался Беленький, которому хотелось раз и навсегда разобраться с недостачей и навести порядок в подведомственном хозяйстве.
– От Игната! – неохотно призналась Ангелина.
– От Игната? – недоверчиво переспросила кладовщица. – Да он вечно у всех клянчит на выпивку! Что ты брешешь!..
– Вот честное слово – от Игната! – И Ангелина рассказала, что накануне ее непутевый муж заявился на турбазу, вызвал жену и предложил ей восстановить семейные отношения. А когда Ангелина попыталась его выставить, указав на полную его никчемность и бесполезность в быту, он гордо ей заявил, что теперь он – не тот, что прежде, что у него теперь есть деньги.
Ангелина ему, само собой, не поверила, и тогда Игнат продемонстрировал ей внушительную стопочку бумажек, перехваченных аптечной резинкой.
Глаза у Ангелины загорелись: как раз перед этим одна поиздержавшаяся клиентка турбазы предлагала продать полушубок. Просила она за него пятнадцать тысяч. Как этот полушубок оказался у нее летом – история умалчивает, да Ангелину это и не интересовало. Интересовал ее полушубок.
Игнат был, как обычно, выпивши.
Ангелина, не будь дурой, налила ему еще, а когда муж расслабился, потерял бдительность и снял свою всепогодную телогрейку (она же ватник парадно-выходной), она ловко залезла в карман и оприходовала мужнины деньги.
Денег оказалось не так много, как она рассчитывала, всего-то десять тысяч.
Ангелина добавила две свои, поторговалась с владелицей полушубка и сторговала его за двенадцать.
Игнат, протрезвев и обнаружив пропажу денег, сильно расстроился и попытался набить жене физиономию, но бывалая Ангелина предусмотрительно вооружилась тяжелым молотком для отбивания мяса, и незадачливый муж отступил перед заведомо превосходящими силами противника.
– Вот оно как! – проговорил капитан Белкин, выслушав всю эту драматическую историю. – Значит, после того как Ангелина изъяла у него деньги, Игнат решил поправить свои дела преступным путем и отправился с дружками грабить сельпо... дальнейшее нам известно. Неизвестно только одно – откуда у Игната Сапрыкина взялись десять тысяч? Деньги для него немалые!
– Вот и я о том же! – поддержал коллегу участковый Иваныч. – Может, этот... покойный Баруздин заплатил ему, чтобы выпроводить из своего имения?
– Конечно, все возможно, – с сомнением проговорил Белкин, – только как-то тут концы с концами не сходятся. Во-первых, Баруздин последнее время перестал давать Игнату деньги, потому что понял, что таким образом только приманивает его к своему дому. Во-вторых, если он ему и давал – то небольшие суммы. Зная привычки Игната, дать ему сразу десять тысяч – это значит подписать его смертный приговор: все доставшиеся ему деньги Сапрыкин пропивает, а на десять тысяч при здешних ценах на спиртное можно упиться до смерти...
– Так, может, именно на это Сергей и надеялся? – предположил участковый.
– Непохоже, – возразил Иван Петрович. – Господин Баруздин, насколько я знаю, был человек совестливый...
– Да чего мы гадаем-то! Игнат у нас сидит, сейчас мы у него самого все и узнаем...
После чая с плюшками жизнь показалась Надежде Николаевне не такой плохой. Она посмотрела в окно на сад и решилась выйти прогуляться.
Солнце клонилось к закату, был чудный теплый летний вечер, какие нечасто встречаются в наших широтах, так что грех было не воспользоваться погодой.
Надежда тихонько выскользнула из дома, прихватив на всякий случай с собой сумочку, где лежали мобильный телефон, кошелек и паспорт. Если эта злодейка Алиса вздумает осуществить свою угрозу и выставить Надежду на улицу, хотя бы самое необходимое будет под рукой. Тогда Надежда пройдет пешком до шоссе и будет звонить всем подряд – мужу, капитану Белкину, в МЧС, в «Скорую помощь» и пожарным. В конце концов, пора прекратить это безобразие. Она ни в чем не виновата, она никого не убивала, никто не имеет права заставить ее провести ночь под кустом!
Она оглянулась на дом. Окна Алисы были закрыты и даже плотно зашторены, у Олега, напротив, занавеска свободно полоскалась на ветерке.
«Какая все же неприятная парочка, – вздохнула Надежда, – и, честно говоря, жаль, что у них есть алиби на момент убийства. Эти двое вполне подходят на роль злодеев. Хотя, возможно, я переношу на них свою личную неприязнь. Ну нехорошие они люди. Она – нервная, злая, эгоистичная, Сергея не любила вовсе, устраивала ему сцены и изменяла. Он – мерзавец и хам, соблазнитель чужих жен. Но ведь не обязательно им быть еще и убийцами... И в конце концов, я ведь Алисе не свекровь, чтобы за ее нравственностью следить. Сергея я давно не видела, да и раньше-то мы приятельствовали, конечно, но душу друг другу не раскрывали...»
За такими мыслями Надежда прошла по аллее, полюбовалась на розы, которые клонили свои головки к заходящему солнцу, вдохнула дивный запах от клумбы душистого табака и в который раз поразилась количеству пионов. Они были всех цветов, от темнокрасного до кипенно-белого. Попадались среди них гламурно-розовые и цвета топленых сливок, а один, самый нарядный, был розоватый, с ярко-красной серединкой.
