— Раз работа отошла, значит влюбился, — мудро рассудил бас. — Работа для мужика основное, базис, так сказать, все остальное надстройка. Так значит влюбился, говоришь… Однако, стареешь, брат, стареешь.
— Может и старею, но повторяю: она будет здесь с минуты на минуту, — ответил Владимир, после чего я поняла, что речь идет обо мне.
“Ну уж, с минуты на минуту, — с гордостью подумала я. — Восемь утра, дорогой, немного рановато для свиданий, особенно если учесть, что я просидела здесь всю ночь.”
— “Будет с минуты на минуту”, — игриво передразнил бас. — Нервничаешь?
— Да, Максим, я нервничаю, а ты пьян. Шел бы лучше спать или давай отвезу тебя домой.
“Ага, Максим, — подумала я. — Значит Владимир общается со старшим братцем, мужем покойной Власовой, с известным уже мне Мазиком. Тот пьян, хочет и дальше пить, но что-то не заметно грусти в его голосе. Для мужчины, похоронившего двух близких женщин, он держится настораживающе хорошо.”
— Нет, домой не хочу, — запротестовал Мазик. — Зачем гонишь? Одиночество — страшный зверь. Тася умерла, что мне делать дома?
Мне было странно слышать такие речи. Будто Тася когда-нибудь держала его дома. Ей самой было не до дома. Клуб, Сюрдик, столько дел. Но хорошо, хоть вспомнил он ней. Или из братца слезу вышибает, жалости к себе просит.
Видимо, на Владимира это подействовало. Он смягчился, сказал:
— Кто же гонит тебя. Дом твой, оставайся, но говорю тебе, у меня свидание.
— Да не помешаю твоему свиданию, — успокоил Мазик. — Брось, что же я такой страшный? Испугаю твою пассию.
— Не испугаешь, но странно это. Как я ей твое присутствие объясню? Я уже не в том возрасте, чтобы брать на свидание свидетелей.
— Да брось ты, каких свидетелей. Я твой брат, тебе вместо отца. Так ей и объяснишь.
— Полагаешь, я взял бы с собой отца?
Мазик сразу же переменил тон.
— Тасик умерла, — заныл он. — Умерла моя Тасик. Один я теперь.
Ох и хитер же. Еще тот жук. Не удивительно, что понастроил подвалов. А о Верочке помалкивает. Видимо она не для ушей младшего брата. Что ж, такая нравственность не может не радовать.
— Успокойся, Максим, успокойся, — бросился окружать прохвоста-братца заботой мой доверчивый Владимир. — Сейчас кофе выпьем, посвежеем. Ох, что-то устал я. Не выспался наверно.
“А уж я-то как не выспалась,” — подумала я, сидя на корточках на лестнице.
— Да брось ты, понимаю, не выспался, — посочувствовал Владимиру Мазик. — Но, дружище, и в мое положение войди. Не каждый я день жену хороню. Потерпи немного. Кофе выпью, оклемаюсь и вызову машину. Так, говоришь, влюбился?
Я спустилась на ступеньку ниже.
— Да, — коротко ответил Владимир.
— И как она? Хорошенькая?
— Ну что меня об этом спрашивать? Раз влюбился, значит красавица, во всяком случае для меня.
Здесь мне стало обидно. Эти мужчины никогда не могут вовремя поставить точку. Сказал “красавица” и хватит, остановись, к чему пояснения.
— Да что там говорить, — продолжил Владимир. — Сейчас сам увидишь. Она вот-вот придет.
— Увижу-увижу и, не обижайся, дружище, оценю по всем правилам. В объективности мне равных нету, сам, наверное, знаешь.
“Черта с два ты меня увидишь, если будешь сидеть здесь и вякать,” — со злостью подумала я, опускаясь еще на одну ступеньку.
Владимир ничего не ответил. Видимо он был занят по хозяйственным делам, потому что спустя минуту Мазик запротестовал:
— Не хочу кофею, налей-ка лучше коньячку.
Я насторожилась. “Сейчас Владимир полезет в бар и обнаружит пропажу двух бутылок орехового ликера.” Однако он не поспешил наливать братцу.
— Максим, может тебе хватит, — попытался он образумить Мазика.
— Нет, налей. Тася! Бедная моя Тася, хоть и стерва она была, но о покойных плохо не говорят, ты же знаешь. О, о, хватит, будя, будя, оставь в бутылке. … Ну, за Тасю! Давай!
— Максим, в таких случаях не чокаются.
— Черт, все время забываю.
Я успокоилась. Налили и пьют. Значит пропажа не обнаружена.
— Эх, Володька, не знаешь ты что такое прожить с одной бабой десять лет, — бросило вдруг Мазика в философию. — Это ж такая каторга, Володька, что в двух словах и не объяснить. Только ты поймешь меня, только ты, братик. Каторга невероятная.
— Я понимаю, понимаю, — дежурно мямлил Владимир.
— Во-от. А ты говоришь, влюбился. Не вздумай, Володька, не вздумай. Вот была у меня одна секретарша… Олечка ее звали… Или Светочка… Нет, Любочка… В общем была она у меня… Так это была любо-ооовь! Вот такая любовь была!
Я заскучала. Скажу больше: меня это начало раздражать. Добро бы еще разговор шел обо мне. А то о ерунде разной.
“Этак я до следующей ночи здесь просижу,” — зевая, с тоской подумала я.
Было очевидно, что пора выбираться. Но как? Не было никакой возможности. Я сидела на ступеньках и ломала голову, а пьяные братья мололи всякую чушь. В основном, конечно, молол чушь Мазик, но кому от этого легче. Беседа их была так уныла, что несколько раз я едва не заснула.
Когда стало очевидно, что Мазик решил основательно напиться, не выходя из холла, я отчаялась и перестала бороться со сном. Мне вдруг сделалось все так безразлично: и дом этот с подвалами его, и Мазик с секретаршами, и даже Володька со своею любовью и диким братцем. Я отправилась на второй этаж, внаглую залегла на самый мягкий диван и заснула таким крепким сном, каким не помню уже когда и спала.
Глава 27
Разбудила меня муха. Бог знает откуда она взялась, но жужжала и беспрестанно лезла в нос со всей мушиной наглостью. “Быть весне,” — подумала я и проснулась.
С удивлением обнаружив себя на чужом диване в чужой комнате, я испугалась и тут же вспомнила где нахожусь и почему. Выглянула в окно — солнце ушло из зенита, значит дело близится к вечеру.
“Сколько же я проспала?” — подумала я, отыскивая глазами часы. Стрелки моих ручных (с механическим заводом) остановились на двенадцати. Было очевидно, что сейчас значительно больше.
Я встала, прошлась по комнате и прислушалась. Тишина. Во всяком случае на втором этаже. О том, что было бы, найди меня Мазик на этом диване, думать не хотелось, и я подумала о Владимире. Чем-то он занимается? Так ждал свидания со мной и вот, бедняга, не дождался.
И тут я вспомнила: “У него же важная встреча! После обеда. Видимо здесь и должна происходить, если уже не происходит.”
Мне совершенно необходимо было незримо присутствовать, так как уверенность, что встречается Владимир с убийцей Верочки, Власовой, тети Мары, Павла и Моргуна, была слишком сильна.
Я выглянула в коридор и на цыпочках, соблюдая предосторожности, отправилась к лестнице. Голосов я не услышала, но по шорохам было ясно: в холле кто-то есть. Охваченная любопытством, рискнула спуститься на несколько ступеней, потом еще, и еще, потом легла, свесив голову вниз и заглядывая в холл. То, что увидела, потрясло, но не удивило: этого я и ждала.
Иванова в очках ко мне лицом сидела за столом и что-то быстро строчила на листе бумаги. Владимир сидел рядом, спиной к лестнице, и водил пальцем по тому же листу. Они были так увлечены своим делом, что я позволила себе сохранить полувисячее положение, только покрепче уцепилась за балясину перил. Висела и жадно впитывала в себя происходящее.
— И вот здесь подпишите, — подсказал Владимир, протягивая новый лист.
Иванова послушно застрочила и на том листе.
— И вот здесь, — указал пальцем Владимир. — И вот здесь, и вот здесь. Здесь тоже нужна ваша подпись. Важна предельная точность в оформлении документов, иначе придется заново начинать.
— Понимаю, понимаю, — не прекращая писать, бубнила Иванова.
Я сгорала от любопытства и тяжело переживала отсутствие бинокля. Как бы он мне сейчас помог. Просто до смерти хочется знать, что они там подписывают, и почему важна предельная точность.
— Это все? — спросила Иванова, ставя последнюю заковычку.
— Сейчас посмотрим, — сказал Владимир, собирая бумаги. — Нужно еще раз все тщательно изучить.
Изучал он долго, минут двадцать. Иванова не спускала с него глаз, ритмично барабаня пальцами по столу. Взгляд у нее был сосредоточенный.
“Налицо все признаки беспокойства, — подумала я. — Иванова нервничает, причем нервничает так, словно решается ее жизнь. Что же она там подписывала?”
— Ну вот и порядок, — резюмировал Владимир, складывая бумаги в папку. — Теперь все зависит от моих профессиональных качеств. Думаю, не подведу. А вам, Людмила Петровна, остается только ждать.
— Долго ждать? — спросила Иванова.
Меня поразило напряжение, сквозящее в ее голосе. Напряжение, не характерное для Ивановой, славящейся своей непробиваемостью.
— Долго ли ждать? Точно сказать не могу, — ответил Владимир. — Многое зависит не от меня. Со своей стороны могу обещать лишь одно: сделаю все, что в моих силах, чтобы не было затяжек.
— Ясно. Надеюсь на вас. Ну,.. так все? На этом можем расстаться? — Иванова поднялась со стула, протягивая для пожатия руку.
