— Как поживаешь, Виктор? — Карпеня оторвался наконец от окна и окинул Онопко колючим проницательным взглядом. — Давненько не виделись, а?
— Почти год… — на вытянутом лице Онопко читалось сдержанное внимание к собеседнику.
— Да, время летит…
Онопко тактично промолчал, предоставляя сановному гостю самому решать, когда именно закончить вступительную часть и перейти к делу. Он был далеко не новичок в разведке и понимал: раз Карпеня использовал такой редкий способ личного контакта, как встреча на своей территории (каковой и являлся лайнер «Аэрофлота» в любой точке земного шара), стало быть, речь идет о деле чрезвычайной важности…
— Тяжело, понимаешь, в моем-то возрасте летать на рандеву, — Карпеня, кряхтя, повернулся в кресле. — Ан, видишь, приходится…
— Я слушаю вас, товарищ генерал-майор.
— В ближайшие три-четыре дня на твоей территории предстоит операция. Так сказать, коммерческий обмен. Все детали здесь, — Карпеня протянул Онопко металлическую капсулу с микропленкой. — Там у тебя много работы, Виктор. Переговоры с американцами. Финансирование. Документы, крыша, билеты на девять человек. Стопроцентные гарантии сделки. Укрытие для трех человек. Такое надежное, чтобы комар носа не подточил. Есть у нас кое-какие соображения, но об этом потом… Что главное, — Карпеня нацелил указательный палец с кривым ногтем в лоб Онопко. — Прокола быть не должно. Ни в каком разе, Виктор. Понимаешь меня? Это приказ с самого верха.
— С самого-самого? — тонкие губы Онопко тронула легкая улыбка.
— Для тебя выше просто не бывает, полковник. Усек?
Онопко кивнул.
— Головой ответишь, Виктор.
— Игорь Иванович, да что стряслось-то? Вы прямо сам не свой…
— Долгая история. Как-нибудь при случае расскажу. Теперь вопросы по существу. Только давай по-быстрому.
— Кого торгуем, Игорь Иванович?
— Дамочку одну.
— Иностранка?
— Наша.
— На кого?
— На агента Моссада. И адресок в придачу.
— Двоих на одну?
— Еще корешка нашего, комитетского, получим.
— Кажется, я знаю, о ком вы.
— И знай себе, — пожал плечами старый генерал. — Лучше ему от этого все равно не будет.
— А дамочка-то где, Игорь Иванович?
— Знал бы — под автоматом в самолет не влез, — буркнул Карпеня. — В мои-то годы курьерствовать!
— Мой статус на переговорах?
— Все по легенде. Гражданское лицо. Ответственный чиновник. Получил указание от непосредственного начальства. Инициативы на переговорах — от сих до сих, и ни грамма больше. Догадываешься, что это дела разведки, но, как честный совслужащий, отказаться не имеешь права.
— Если предложат что-то альтернативное?
— Не твой уровень.
— Если попросят выйти на более высокий?
— Перебьются! Нам нужны эти двое, — отрезал Карпеня. — Точка. Никаких альтернатив.
— Допустим, переговоры заходят в тупик?
— Улыбнись. Попрощайся. И дуй в свой аэрофлотовский офис. Твоя миссия завершена, Виктор. Как говорится, не твоя забота. Но крышу надо готовить прямо сейчас. Ты же понимаешь, что произойдет после обмена. Дамочка, хоть они ее и отдают, нужна американцам не меньше, чем нам. Следует ждать очень серьезных мероприятий с их стороны, чтобы не дать нам вывезти ее из Швейцарии.
— Вы говорили о каких-то соображениях, товарищ генерал-майор, — напомнил Онопко.
— Воронцов очень доволен тем, как ты провернул ту операцию с переводом денег в Колумбию. Просто и эффективно. Как раз то, чего не хватает нашим умникам. Мудрят, понимаешь!..
— И?
— Так вот, Виктор, а что если использовать в качестве такой крыши банкиршу твою, раскрасавицу?
— Катценбах?
— Ну!
— Опасно, Игорь Иванович, — Онопко сделал паузу, что-то обдумывая. — Дама с норовом. Может и сломаться…
— Слушай, да она же вся наша до потрохов! — Карпеня недоуменно пожал плечами. — За один только перевод этих миллионов ей с кичи до самой смерти не сползти. А дама, судя по твоим отчетам, — косточка белая, к гигиене привыкшая…
— Все так, Игорь Иванович, да только не по душе мне этот вариант.
— Ты можешь предложить крышу надежнее, чем дом или вилла наследной миллионерши?
— На какое время?
— Пара дней, неделя, — Карпеня вздохнул. — Откуда ж мне знать, как дела повернутся?
— Пока не представляю, — честно сказал Онопко.
— Вот-вот! А времени в обрез, полковник. Скорее всего, уже завтра тебе предстоит беседа с теми молодчиками. Так что не мудри, Виктор, а действуй как велено. Нажми на свою банкиршу как следует. Если нужно, приютим для профилактики ее сынка ненаглядного, пока операция не завершится. Ну?
— Насколько мне известно, ее сын сейчас в Лондоне…
— Да хоть в Гренландии! — хмыкнул Карпеня. — В чем проблема-то?
Онопко едва заметно качнул головой и промолчал.
— У тебя все, полковник?
— Так точно, товарищ генерал-майор.
— Тогда ступай, я пока подремлю немного, — пробурчал Карпеня и вновь уткнулся в иллюминатор.
Онопко встал, разгладил складки на брюках и уже собирался выйти из салона, когда услышал негромкий голос Карпени:
— Да, вот еще что, Виктор Иваныч. В ближайшие месяцы, возможно, перестановки кое-какие произойдут… Думаем, хватит тебе по заграницам мучиться, пора в центральном аппарате осесть.
— Я уже сидел в центральном аппарате, Игорь Иванович, — чуть слышно откликнулся Онопко. — Без малого шесть лет.
— Все верно, — ухмыльнулся Карпеня. — Но не в кресле же замначальника Первого управления.
Онопко замер.
— Ступай с Богом, Виктор. Ты у нас человек серьезный, думающий… — Карпеня поскреб ногтями обритый затылок. — Потому и говорю тебе: на карту поставлено очень многое, можно сказать, все. И страну-то для обмена этого, чтоб он был неладен, мы выбрали главным образом из-за тебя. Кстати, это тебе Юрий Владимирович лично просил передать…
24
Прага. Католический монастырь
Январь 1978 года
Чтобы найти опочивальню моего покровителя, мне понадобилось пройти почти тот же путь, что и несколько дней назад, когда вислоусый электрик привел меня, всю в дерьме, под крыло святого отца. С тех пор и до последнего часа я ни разу не выходила из своей кельи. Теперь, припомнив первую ночь в монастыре, я свернула налево (в правом коридоре располагались кельи монахинь) и, толкнув наудачу первую же дверь, попала в небольшую квадратную комнату, которая, судя по миниатюрному письменному столу и зачехленной пишущей машинке, была приемной. Из нее вели еще две двери: одна, вероятно, в кабинет святого отца, другая — в его покои. Все еще опасаясь, что информация сестры Анны относительно намеченной на ближайшие часы кончины почтенного старца может оказаться достоверной, я поежилась: не хватало только вломиться к свежеусопшему!
Первая дверь была заперта. «Будем надеяться, что это кабинет», — пробормотала я и совсем уж робко взялась за ручку второй двери. Она подалась легко, без скрипа и шороха.
Личные покои святого отца представляли собой маленькую, скудно обставленную спальню, озаренную слабеньким ночником под желтым матерчатым абажуром. Обычно люди спят при свете только в двух случаях: когда боятся темноты — и когда им уже нечего бояться вообще… Святой отец лежал навзничь, смиренно сложив на одеяле тонкие руки, широко разинув ввалившийся рот и, как мне показалось, не дыша. Я вздрогнула и остановилась в двух шагах от его одра. Потом в поле моего зрения попал граненый стакан, в котором зловеще поблескивали вставные челюсти, розовые, как свежая любительская колбаса.
«До зубных протезов в стакане ты точно не доживешь, даже не надейся!» — успокоила я себя и, решившись, подошла вплотную к кровати.
В последнее время мама несколько раз признавалась мне, что людям после шестидесяти спится (если, конечно, они не страдают бессонницей) как-то особенно покойно и сладко. «Это как репетиция смерти, — говорила она. — Как надежда, что, так же спокойно уснув, ты без боли и мучений проснешься уже совсем в другом спектакле, который будет длиться вечно…»
Вспоминая мамины откровения, я мучительно долго тянула руку к сухой птичьей лапке святого отца, температура которой должна была дать мне окончательный ответ на вопрос, что же происходит с человеком, который, по прогнозам сестры Анны, должен был уже беседовать с кем-то из небесного руководства.
Преодолев последние миллиметры страха, я коснулась кончиками пальцев его руки и облегченно вздохнула: она была теплой. Вдобавок старик озабоченно зашевелил нижней губой и чуть слышно вздохнул.
— Святой отец, проснитесь, — прошептала я и для верности легонько встряхнула спящего за детское плечико. — Пожалуйста, это очень важно!..
Он сразу разомкнул веки, словно только и ждал этих слов, причем взгляд его круглых, водянисто-голубых глазок был осмысленным и даже цепким, словно и не спал вовсе этот древний старец, а размышлял с закрытыми глазами о бренности и краткости бытия. Без тени стеснения он, не глядя, запустил руку в граненый стакан, водворил на соответствующие места оба зубных протеза, как-то жизнеутверждающе клацнул ими и уставился на меня ясным, незатуманенным взором человека, удивить которого не так-то просто.
