Виктор Пронин - Ошибка в объекте

– Нет, при мне никаких разговоров не было... Они возились с каким-то списком телефонов, что-то выписывали из телефонной книги...

– А как они относились друг к другу?

– Так, будто пробыли вместе несколько лет... Володя очень уж опекал Николая, похлопывал его по плечу, утешал, успокаивал.

– Николай о себе ничего не рассказывал?

– Нет... У него и возможности такой не было.

– Разве вы не ужинали вместе? – спросил Рожнов.

– Нет... Я оставила их вдвоем и ушла спать... А утром, когда я проснулась, их уже не было.

– Так, – Рожнов откинулся на спинку стула. – Получается, что вы, уважаемая Наталья Анатольевна, отпустили своего мужа с незнакомым человеком, а когда он не пришел ночевать, не явился и на следующий день – это вас не обеспокоило? Так?

Фетисова несколько высокомерно взглянула на Рожнова, повернулась к нему профилем, показывая прекрасный нос и поплывший подбородок, но Демин видел, что уверенность ее поколеблена. И вдруг у нее вырвался жест, поразивший Демина, – Фетисова пренебрежительно хмыкнула, поерзала на стуле и передернула плечами. И промелькнула в этом такая недалекость, что ему сразу стало понятно – это истиннее, нежели отработанные манеры образованной женщины.

– Это что же такое-этакое вы хотите от меня услышать, товарищ начальник следственного отдела? – чуть нараспев, чуть играя плечами и ерзая задом, спросила Фетисова. Она закинула ногу на ногу и подперла рукой щеку. И опять промелькнула вульгарность. Фетисова будто какое-то время притворялась, говорила чуждые слова, а потом ей это надоело. Она, казалось, стала еще ниже ростом, приземистей, а нагловатый тон пришелся так кстати позе, взгляду, словам, что отпали все сомнения – это ее тон, ее родная манера.

– Наталья Анатольевна, – мягко проговорил Рожнов. – Мы понимаем ваше состояние... И тем не менее, чтобы уж больше не возвращаться к этому... Вы сказали много теплых слов о своем муже... Это понятно. Но примеры, которые вы привели, меня не убедили. Вы утверждаете, что он был очень любознателен, и в доказательство рассказали, как он обожал смотреть передачи об утренней гимнастике. Простите, но мне кажется, это не любознательность, а леность. Духовная и физическая леность. Вы говорите, что у него врожденный талант стилиста и он даже редактировал Достоевского. А я спрашиваю себя – это талант или зависть к таланту? Двумя примерами вы показали мне, что ваш муж был ленив и завистлив. Далее вы утверждаете, что...

– Господи, я ничего не утверждаю, я просто говорю!

– Нет, Наталья Анатольевна, позвольте мне пользоваться терминологией, к которой я привык. Ваши слова легли в протокол допроса и, когда вы их подпишете, станут юридическим доказательством. Так вот, вы утверждаете, что ваш муж много работал, ложился в третьем часу ночи, сочинял остроумные фразы про обезьян... А я думаю – хвалите вы его или смеетесь над ним? Вы говорите о его щепетильности, о том, что он даже вашу мать вытолкал в дверь... Мне это кажется хамством. Ведь ему никто не мешал вернуть деньги, которые она потратила на ремонт... Ревновать своего сына к бабушке... Это вообще ни в какие ворота. Далее – ваш муж пьет в подворотнях, а вы хвалите его за общительность. С первым попавшимся человеком он уходит, ничего не сказав, а вы...

И тут произошло самое неожиданное – Фетисова заплакала. Она на ощупь полезла в сумочку за платочком, вытерла глаза, и платочек покрылся черными пятнами туши, она попыталась улыбнуться, как бы извиняясь за свою слабость, но тут же, будто спохватившись, отвернулась к окну.

– Я могу идти? – спросила она, успокоившись.

– Конечно, – ответил Рожнов. – Только подпишите, пожалуйста, протокол допроса. Можете прочесть.

– Зачем же... Я вам верю... – Она наклонилась, поставила длинную заковыристую подпись, бросила ручку. У самой двери Фетисова остановилась. Постояла, не оборачиваясь, будто собираясь с духом, потом медленно вернулась и села к столу, поставив сумочку на колени.

– Ну что ж, я не смогла скрыть своего отношения к нему... Может быть, и не стоило... Я попыталась... попыталась найти в нем для вас, не для себя, мне это уже не нужно, для вас я попыталась найти в нем хоть что-нибудь стоящее, но все оказалось дешевкой... Я отправила его в университет, чтобы он хоть там понял – представляет ли собой что-нибудь... В результате изменились только темы застольных трепов... Раньше он болтал о своих похождениях на Севере, а теперь также взахлеб стал болтать о фабуле и сюжете. Ну что, что мне было делать, если я видела насмешки в глазах у людей, куда бы мы ни пришли?! Ничто не может служить оправданием, если ты ничего не добился! Можно смеяться над хрусталями, коврами, дубленками! Но дело же не в них! Плевать мне и на хрусталь, и на дубленки! Но они говорят о том, что человек кое-чего добился! И может спокойно смотреть по сторонам. Вы понимаете меня? Он спокоен. Да, меня бесит хорошо накрытый стол, к которому я же и приглашена! Бесит потому, что я не могу накрыть получше. Я боюсь ходить к людям в гости – вдруг увижу квартиру, которой мне самой не иметь никогда! И это у людей, которые глупее меня, бездарнее, невежественнее! Я ненавижу их за дурацкую удачливость, за скотскую способность не видеть своего ничтожества!

– Может быть, вам только кажется, что эти люди бездарнее и невежественнее вас, а на самом деле все иначе? – спросил Рожнов.

– Пусть кажется! Но мне-то от этого не легче! Вы знаете, как у нас в школе учителя называют обновки? Они называют их «смерть Фетисовой». Дубленка – смерть Фетисовой. Английские туфли – смерть Фетисовой. Финское платье – смерть Фетисовой. Я им сама сказала, что такие вещи меня убивают, я не скрывала от них своих чувств. А вам скажу – мне не нужна дубленка. Я прекрасно себя чувствую в пальто. Мне не нужны английские туфли, они на меня не лезут, у меня наросты на пальцах, а в финском платье от меня искры летят, как от кошки. Но я не могу их купить, и это меня убивает... А он... Он радовался, попав на любую пьянку, шутил, кричал, как дурак, ослом, петухом, по ночам сочинял обезьяньи мудрости и делал вид, что счастлив.

– А может быть, он и был счастлив?

– Ха! Это был несчастный, слабый, во всем запутавшийся человек, – на глазах Фетисовой опять сверкнули слезы. Голос ее стал еще более сиплым. – Он многим завидовал, искал для себя оправдания. Ничего, дескать, что я плохой геодезист, зато я хороший сказочник. Напечатали байку, да и ту по его каракулям сделали в редакции. Он носился с ней полгода, закупил едва ли не сотню экземпляров газеты, рассылал друзьям этот жалкий клочок бумажки с дарственной надписью – пытался подпереть свое самолюбие... Он покупал местную газетку, читал ее от корки до корки и на кухне, во время мытья посуды или чистки картошки, с жаром, румянцем на щеках доказывал мне, что материалы, опубликованные в газете, он бы написал лучше. Потом поступил в университет. Смех! Смех, и только! Там одни девчонки после десятого класса, вдвое моложе его. Он их мороженым угощал. На свои-то деньги... А жил на мои. Своих ему на алименты едва хватало. А вы говорите: не был ли он счастлив... Какое там счастье!

Не добавив больше ни слова, Фетисова поднялась и вышла.

– Как вам нравится ваша работа, Демин? – спросил Рожнов.

– Ничего работа, жить можно.

– Где вы еще в рабочее время получите столько впечатлений? Цените свою работу, Демин, – Рожнов помолчал. – Усваивают люди некие ценности, нередко ложные, чуждые им, и так привыкают к этим ценностям, что достижение их начинают считать смыслом жизни... Какое испытание для слабой психики! Ревность к вещам, знакомствам, должностям... Человека уязвляет даже чья-то щедрость, а готовность помочь вызывает скрытую ненависть... Почему? Отвечаю – чья-то откровенность доказывает, что тебя не опасаются, тебя настолько не принимают всерьез, что решаются быть откровенными с тобой, будто заранее уверены в том, что ты по своей никчемности не сможешь навредить. Вот какая философия, Демин, – если не можешь нашкодить, значит, тобой можно пренебречь. Ну ладно, оставим это... Скажите, что вы намерены делать дальше?

– Дальше? Я не прочь послать запрос в Магаданскую область. Я бы не отказался узнать, чем он там занимался, сколько зарабатывал, как тратил деньги, почему, имея высшее образование, работал бульдозеристом.

– Ну, это ясно. – Рожнов махнул рукой. – Бульдозеристы зарабатывают в несколько раз больше инженеров... И надбавки у них повыше, поскольку на воздухе работают...

– Кроме того, мне интересно, кого искали Николай и Фетисов в общежитиях Медведкова...

– Их там больше сотни, этих общежитий, – озадаченно проговорил Рожнов. – И это не какие-то там бараки, это громадные, многоэтажные, многоквартирные дома... Это город.

Демин поднялся, прошелся по кабинету, обхватив себя за плечи, постоял, раскачиваясь на носках, снова сел, нависнув над столом.

– Давайте прикинем, Иван Константинович... Николай и Фетисов искали человека и не нашли. Не нашли.