– Элиза, здравствуйте, – сказал Максим фальшиво и развязно. – Объясните господам, пожалуйста, что я нахожусь здесь противозаконно, и не забудьте упомянуть о моем нервом заболевании, благодаря которому, точнее, по причине которого…
– Заткнись, идиот, – прошипела Лиза в ухо Макса, вонзив ногти ему под локоть. – Молчи, и идем со мной.
– Распишитесь вот здесь, пожалуйста, – женщина выложила на журнальный стол какую-то бумагу.
Лиза схватила ручку и, не глядя, поставила косой росчерк.
– Еще раз извините за беспокойство. Вызвать вам такси?
– Нет, – она помотала головой. – Спасибо, мы как-нибудь найдем дорогу.
– Я знаю дорогу, здесь нефиг искать. Ай! – сказал Максим. – Аккуратнее можно? Хватит этими своими когтями здесь…
Не слушая и не глядя по сторонам, Лиза выволокла его за стеклянную дверь, свела вниз по ступеням и отпихнула прочь.
– Эй, ты куда? – спросил Макс. – Ты идешь не в ту сторону! Это, конечно, не мое дело…
Лиза развернулась ему навстречу и остановилась в бессильной злобе. Максим улыбался нездоровой улыбкой. Он достал сигарету и пытался закурить, и у него по-прежнему дрожали руки.
– Подожди, – вдруг Лизу осенило. Зафиксировав голову Макса между двух ладоней, она заглянула в его черные зрачки. – Ты что, принял что-то? Это потому тебя задержали?
– Да нет, – Макс дернулся, пытаясь вывернуться, но Лиза удержала его. – Нет, они взяли меня потому, что я снова обретался возле, как его, есть тут такое, «хэ-эроин спот», место встречи барыг и клиентуры, которые…
Лиза сделала шаг назад, и он замолчал.
– Это героин? – она заранее ощутила ужас.
– Гер… да нет, ты что! – Максим порылся в кармане. – Геро… какой на хер героин, ты что, задрачиваешь, это спиды обычные, хочешь?
И вытащил запаянную авторучку.
...
Я механик. Биомеханик. Я занимался наукой. Был в армии. Сдавал на категорию. Я умел водить трак. И, наверно, еще умею.
В комнате стояло три кровати, и Дима лег на ту, что посередине. Лунные блики сначала лежали под окном, а теперь вытянулись и карабкались по стене напротив. Комната медленно вертелась, следуя ходу планеты, и где-то здесь, казалось, проходит ее центральная ось.
Дима снял номер в дешевом хостеле, весь целиком, чтобы ночью кто-нибудь не ввалился с вещами и холодом. Чтобы ему не мешали думать.
Всё случилось очень быстро. Сколько жизни осталось позади? Треть? Половина? Раз, два, ты ребенок, у кровати пружинная сетка и холодный железный каркас, во дворе урчат собаки, в небе гудит самолет. Ты закрываешь глаза, и перед тобой метелью несутся звезды. Раз, два, и ты здесь, на три десятка лет в будущем, за четыре тысячи километров от дома, у тебя работа в каком-то журнале, дорожная сумка, чужой пиджак висит у изголовья, и ты боишься спать, потому что больше не видишь сны.
– Мы так не договаривались, – неслышно сказал Дима.
Он сел на кровати, порылся в сумке и вывернул ее на пол. Он порылся в куче барахла и подобрал свой очередной блокнот. Совершенно чистый. Маскировка под журналиста.
– Записать всё, – решил Дима. – Срочно всё записать.
Он пошарил в груде белья и нашел карандаш. Тоже новый, с фабричной огранкой.
«Я механик», – нацарапал Дима скачущими детскими буквами. «Я биомеханик».
Мне скоро тридцать четыре.
«Я занимался наукой. Я был в армии. Я водил трак. Я встретил девушку. Я ее не помню. Мне было одиноко».
Он повертел карандашом над строчками и зачеркнул «было».
Я работал мусорщиком. Я работаю журналистом.
И всё. Едва треть листа.
Дима с треском перевернул страницу и принялся царапать дальше.
«Проблема старости интересна тем, что разрушение организма с возрастом – не следствие его износа», – он застрочил еще быстрее. «То, что мы называем старением – это не результат механического повреждения тканей, а следствие работы отдельных гормонов, которые тело начинает вырабатывать с определенного возраста».
Конец любой вещи начинается с первой царапины.
«Если устранить или обратить это действие, например, убрав гормоны, тогда получилось бы остановить процесс саморазрушения клеток, а их механического ресурса хватит, по разным оценкам, на…»
Щелк. Кончик грифеля подломился и скатился на пол.
Дима хотел нагнуться за ним и сразу передумал.
Толку в этом не было. Он перечитал новые строки.
– Геронтология! – Дима едва не рассмеялся. – Вот же она, геронтология.
«С тем же успехом можешь написать, что бы ты делал, если бы жил тысячу лет», – подумал он.
Через минуту, сковырнув ногтем пару щепок и обнажив грифель, он вернулся на страницу назад и аккуратно вывел сразу после «я механик»:
Я хочу снова водить машину.
Я хочу научиться играть на флейте.
Я хочу дорогой велосипед.
Когда список уперся в геронтологию, Дима выдрал ее вместе с парой чистых страниц и продолжил царапать дальше, не исправляя и не перечитывая.
Я хочу бегать по утрам.
Я хочу много интересной работы.
Я хочу попробовать всю еду в мире.
Я хочу съездить в Америку.
Я хочу новую куртку.
Страница кончилась. Еще одна, и еще. Спустя десяток он замешкался на секунду и начал с новой строки, не в силах удержаться:
Я не хочу пугаться метро.
Я не хочу пугаться лифтов.
Я не хочу жить на одном месте.
Я не хочу, чтобы меня звали Митяй.
Я не хочу быть один.
Блокнот почти закончился. Дима выдохнул, опять подковырнул грифель и дописал:
Я не хочу быть несчастным.
Он перечитал эту строчку несколько раз.
– Всё верно, – пробормотал Дима. – Потому что несчастным быть глупо.
Впервые за всю жизнь он столько раз подряд написал «я».
Положив распухший блокнот на тумбочку, Дима вытянулся на скрипнувшей кровати.
«Всё равно, что в туалет сходить», – блаженно подумал он…
Я хочу спать.
И уснул.
...
Магазин работал до шести вечера, как и всё остальное – супермаркеты, аптеки, почта, банк – после восемнадцати ноль-ноль деловая жизнь в городе прекращалась, открыты были только кафе и бензоколонки. «И ведь ни один идиот не догадается торговать после шести», – думал Максим. Когда практически нет конкуренции. Смех и абсурд.
– Какого черта мы здесь делаем? – спросил он Лизу. – Лучше бы зашли в продуктовый, взяли что-то поесть.
– То есть выпить? – она ухмыльнулась, и Максу пришлось замолчать.
В музыкальной лавке было тесно, хоть и совершенно безлюдно. Здесь пахло деревом и бумагой. Ни одного покупателя, зато повсюду картонные ящики, набитые старыми тусклыми компактами. Видимо, немцы разучились качать музыку из сети. Этого Максим тоже не мог понять.
– Еще раз, тебе действительно что-то здесь нужно? Смотри – «Абба» за восемь евро.
– Я ищу подарок, – ответила Лиза.
– Какой же это подарок, если, как ты говоришь, он напрямую сделал тебе заказ?
– Он просил обычную блок-флейту. А я хочу сделать сюрприз.
– Я вообще не пойму: у него там что, не нашлось этой дудки? В целой Франции?
– Ему нужно срочно. И он знает только этот магазин.
Они прошли в новую комнату, где на полках и стенах в беспорядке висели музыкальные инструменты. И снова им пришлось тесниться, пробираясь у стен, потому что всё помещение занимал огромный белый рояль.
– Вот, – сказал Макс. – Купи ему вместо флейты. Настоящий сюрприз.
– Гм, – Лиза наклонилась и заглянула под тяжелую крышку. – Кстати, интересно, сколько такой стоит?
– Сто пятьдесят кусков, – ответил Максим.
– Да ладно.
– Только так. У отца стоял такой же в гостиной.
– Да ладно. Зачем?
– Как зачем, – Макс гордо выпятил подбородок. – Мы же с ним были аристократы.
Он манерно обошел рояль, касаясь его ладонью, и уселся за клавиши, откинув невидимый фрак. Лиза открыла рот, чтобы посмеяться, но Максим взял две ноты – правильные ноты – и заиграл, и она застыла с идиотским лицом, не зная, что подумать.
Макс играл нетвердо и без особого интереса, как скучающий любитель, но он играл, и это было полностью неожиданно. «Это всё наркотики», – подумала Лиза растерянно. Тьфу. Какие еще наркотики?
Ей просто не верилось, что Макс умел играть. Всё это время.
Но рояль гудел, и от басов звенели инструменты на стенах. Кто-то зашел на звук, и еще один, и в комнате уже толпились люди. Хозяин магазина, немецкий старичок в гороховом жилете, хмурился, когда Максим неровно играл пассажи, но в целом поглядывал в их сторону благожелательно.
Мелодия, конечно, была заезжена до ужаса. Бетховен, «К Элизе». Она преследовала Лизу от рождения. Каждый второй мужик пытался сыграть ее Лизе на чем придется, в меру слуха и навыков. Хотя черт с ними. Она слушала и гордилась.
