Щелк. Она было подумала, что телевизор поломался, но…
Щелк.
– …к счастью, местным властям пока удается контролировать ситуацию, хотя в отдельных районах столицы и Подмосковья обстоятельства по-прежнему остаются критическими, – сообщил диктор.
На экране плыли странные кадры: центр города, потом какие-то окраины, потом, кажется, даже Ленинградский – везде неподвижные колонны машин, повсюду крики и беготня. Каких-то бледных людей ведут из-под земли. Спасатели в касках толпятся возле «скорой помощи».
– По предварительным данным, число граждан, запертых в тоннелях метро и нерабочих лифтах, может превыша…
Щелк, – и экран погас.
Сжимая в руке тяжелую горячую чашку, Лиза встала и побрела в коридор. Она тронула выключатель.
Щелк. Никакого эффекта.
Она попыталась собрать разбежавшиеся мысли. Подумаешь, нет света. Ладно в Москве – там, где она жила прежде, его выключали постоянно.
«Нет», – остановила себя Лиза. Зачем это самоуспокоение. Лучше было позвонить Катьке и всё разузнать.
Стараясь не бежать, она прошла в кухню, где вяло поворачивался утихший вентилятор. Жара постепенно брала верх, но внутри Лизы гулял тревожный холодок. Она поставила чашку, взяла мобильник и нашла Катькин номер.
Тишина. Ни коротких гудков, ни длинных. Лиза посмотрела на экран.
НЕТ ОПЕРАТОРА.
«Что-то стряслось», – подала голос крепнувшая истерика. Нет, точно, что-то стряслось.
– Спокойно, – процедила Лиза, не разжимая зубы.
Она старалась припомнить, что нужно делать в экстренных ситуациях. Какие-то паспорта, бомбоубежища… ничего толкового в голову не шло. Да Лиза и не запоминала никогда. Кто мог подумать, что это пригодится.
Она присела на табурет и снова взяла чай.
«Хотя бы чемодан собран, если что», – беспомощно подумала Лиза.
В доме и на улице было тихо. Необычно, подозрительно тихо. А может, ей только кажется.
Когда чай закончился, Лиза побрела в спальню и вывалила из шкафа свой небогатый запас белья. Стоило затолкать в чемодан какое-то свежее нижнее белье… хотя бы пару лифчиков. Вдруг и правда бомбоубежище.
Сверху лежало вечернее платье, черное, полупрозрачное, совершенно не в ее стиле. Платье Бергалиевой-дочери. Лиза взяла невесомый комочек и помедлила.
С одной стороны, неплохо бы отомстить директрисе и выбросить платье в мусор.
С другой стороны, разве это месть? Вот если нагло продолжать носить его… или, скажем, продать. Будет ли это считаться хорошей местью?
Дверной замок оглушительно щелкнул, заставив Лизу очнуться. Жаркий пыльный ветер распахнул входную дверь и хлопнул ею о стену. На пороге стоял Максим. Он едва дышал.
– Лизка? Где наши вещи? Сро… срочно, мы уезжаем!
«Я ходила по этой лестнице всего один раз», – потерянно думала Лиза, пока они с Максом прыгали вниз по ступеням: он впереди, пересчитывая ступени ее тяжелым чемоданом, а Лиза на полтора этажа выше, на каблуках, держа в охапке несколько пиджаков Максима и Димины вещи. Да, всего один раз, когда мы только приехали.
Сто тысяч лет назад.
– Так что случилось? – крикнула Лиза, осторожно перебирая ногами. – Почему нет света и что там за люди? Это теракт, или война, или что?
– А? – голос Макса звучал отовсюду сразу. – А, нет, нет, это авария на электростанции. Она здесь вообще не при чем.
– Тогда что? – спросила Лиза, но Максим уже спустился и вышел.
Лиза прикрыла тяжелую дверь, щурясь на ослепительный весенний асфальт, расчерченный полуденными тенями.
Она подошла к Максу, который скорчился возле своей машины, прямо на четвереньках, в замасленной пыли.
– Если это просто авария, тогда что…
Максим ее не слушал. Он смотрел куда-то в сторону, мотая головой.
Он был совершенно не похож на Макса, которого привыкла видеть Лиза.
– Вот суки, черт, что же делать, а, – пробормотал Максим, и она впервые заволновалась по-настоящему.
– Что происходит? – спросила Лиза.
– Порезали мне колеса.
И вправду. Четыре шины «мерседеса» расплылись по асфальту, как черные раздавленные медузы. «Здесь так положено мстить», – припомнила она. Если чужой паркуется.
Макс подобрал что-то с асфальта и вдруг подскочил с утроенной резкостью.
– Нет! – он повернул к ней лицо, тающее в болезненном облегчении. – Нет, я же знал, не могли так быстро. Только воздух выпустили!
Распахнув дверь машины, он заметался между передним сиденьем и багажником. Вынул какой-то шланг и тяжелую пружину с рычагом.
– Садись в машину, – сказал Макс.
Но Лиза всё стояла и теребила Димин рюкзак.
Максим уперся руками в домкрат и принялся ворочать рычагом, отчаянно пыхтя в унисон. Выдох-вдох. Выдох-вдох.
– Макс, – позвала она, когда домкрат сменился насосом. – Объясни мне, что происходит.
– Нам нельзя оставаться в городе (выдох-вдох) поэтому мы уезжаем.
Неожиданно для себя Лиза ощутила злость.
«Да нет же», – подумала она. Всё это просто спектакль. Очередная затея Бергалиевой. Не зря ведь его не уволили, наверняка пообещал им что-нибудь новенькое.
Ну конечно. Теперь всё становилось на места. Лиза не знала, как он проделал эту штуку с телевизором, но с электричеством – запросто, только выкрутил пробки. Вломился, начал орать, чтобы не дать ей подумать как следует.
И куда он собрался ее везти? В кабинет мамочки-балерины? На съемки? В очередной актовый зал?
Лиза готова была растерзать его.
– Максим.
– А?
– Я никуда не поеду, пока ты прямо не скажешь мне, в чем дело.
Домкрат качнулся и с лязгом повалился на землю. Макс отряхнул колени. Встал и поднял к ней местами бледное, местами воспаленное лицо.
– Дмитрия убили, – сказал он. – И, если не поторопимся, то, возможно, убьют и нас.
...
Лысый доктор ушел.
Ночь украшает больницу. Звучит странно, но это так. Свет уличных фонарей ложится сквозь решетки извилистым орнаментом, ровняет голые стены, маскирует трещины и пятна сырости, разглаживает самые непривлекательные углы. В полночь фонари гаснут, и между прутьев заглядывает луна, и даже горбатый линолеум, даже жуткие узоры на туалетном кафеле приобретают волшебный оттенок.
Доктор ушел, и у него был довольный вид. Может быть, после хорошего ужина и долгого отдыха на кроватной сетке. А может, он считал, что раскопал что-нибудь. Если так – значит, инспектор ошибся. Я не рассказал ему ничего вообще. Ни единой важной подробности. Например, как очутился здесь. И почему я здесь. Он был уверен, что понял всё, но я сам до сих пор ничего толком не понимал.
Ночью можно гулять. Недалеко – в коридор, на лестницу, в душевые. Можно принимать наркотики, если они есть. Можно заняться онанизмом. Или поговорить. Можно даже с кем-то, если найдется с кем. Скромная программа, но многим ее хватает. И я говорю не только о местных обитателях.
Со мной беда в другом – когда не с кем говорить, я думаю, постоянно думаю, и это меня тревожит.
Вот первое, о чем я не рассказал инспектору: «Сименс», мой сотовый, на самом деле не мой. Но я всегда держу его рядом. Днем он лежит в нагрудном кармане. По ночам торчит в розетке у изголовья кровати; с утра он всегда заряжен на сто процентов. Иногда телефон просыпается, и загорается экран, и я кидаюсь на двойной гудок, если я рядом. Беру его в руки, проверяю ящик. В основном это мусор: бесплатные мелодии, ненужные мне скидки и акции. Выиграй машину. Загрузи новый хит. Приведи трех друзей. Отправь 50 поздравлений.
Они думают, я здесь из-за того, что убил человека. Или считаю, что убил. А на деле – я здесь из-за этого старого мобильника. Потому что в ту ночь он просигналил в последний раз. Я прищурился на экран, спросонья пытаясь разобрать латиницу.
Срок действия данного номера истекает 25/07/2005. Номер будет заблокирован с 0:00 26/07/2005.
Так закончилось прошлое, без грохота и без шума. Так я попал в настоящее – всё равно больше идти было некуда. И вот я здесь, уже почти два месяца.
И до сих пор ищу способ вернуться.
...
– Как-то холодно, – сказала она.
А еще ты опять сидишь в наклонном кресле и снова пялишься в наклонный экран .
«Не в экран», – поправила себя Лиза. Это был не экран, а лобовое стекло. Руки у обочины скребли по нему как ветки, царапали ногтями, задевали костяшками пальцев, но в урчание мотора не вмешивался ни один посторонний звук. Только…
– Холодно как-то, – повторила Лиза чуть громче.
Шлеп. Чужая ладонь прижала к наклонному стеклу бумажку. Сто долларов. Сотня баксов за подбросить. Максим нервно вдавил педаль, рука замешкалась и пропала.
– Да нормально, почему, – сказал он, шевеля бледными губами. – Это, возможно, даже не микроклимат, а естественный сквозняк. Хочешь, окно слегка опущу?
