Я взглянул на Аркадия. Тот слушал Белова, хмурясь и кивая в такт его словам.
— Значит, это «Аян», — сказал Аркадий и захохотал. — Значит, это «Аян»!
Со стороны берега уже раздавались автомобильные гудки.
Назад мы ехали той же дорогой. Машина, воя и бросаясь из стороны в сторону, мчалась по ломкой, стеклянной воде ручья. Обезумевшие форели выскакивали из-под колес. Аркадий держался рукой за мое колено и счастливо улыбался.
— Ты понимаешь, — кричал он мне в ухо, — я струхнул. Как только увидел этот пароход, струхнул: в нем бы нам ничего не найти. Не найти — слышишь? А так — еще есть шансы!..
Белов внимательно смотрел поверх наших голов.
У самого въезда в поселок нам попался навстречу вездеход, который стоял у обочины дороги. Обнаженные колеса были увешаны комьями грязи. Одна из гусениц лежала на траве.
— Разулся? — крикнул наш шофер, сбавляя газ.
— Поди ты… — беззлобно ответил водитель вездехода.
Двое пассажиров поодаль обреченно смотрели на гусеницу.
Мы с шиком проехали мимо них, свернули на берег бухты и покатили по черной, усыпанной рыбьей шелухой дороге. Я сначала подумал, что это шелуха, но потом понял — это была соль.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой мы с Аркадием снова расчищаем заклепки
Не застав на Кунашире Василия Степановича, — он уехал на Итуруп, — мы с Аркадием вернулись на Изменный и с первым же катером отправились к Двум Братьям. Мы везли с собой лодку, небольшую лодку, которую нам дал Матевосян для того, чтобы обследовать опушку мелей.
Океан тускло покачивался за черной грядой рифов. Белые гребешки вспыхивали в тех местах, где вода скатывалась с камней, образуя водовороты.
Сперва мы прошли в лодке вдоль внутренней стороны гряды. Черные блестящие камни неторопливо проплывали мимо борта. Пузырчатые тени шевелились у их оснований. Камни местами так близко стояли друг к другу, что мы могли отталкиваться от них веслами.
Греб я. Ломкие острые брызги летели за корму.
Аркадий лежал на носу лодки и держался за борт побелевшими от соленой воды пальцами. Брезентовая куртка сошлась на его спине угрюмыми складками.
— Что видно?
Он махнул рукой. Найти что-либо с внутренней стороны каменной гряды было маловероятно.
Мы пересекли отмель и вышли в океан. Едва заметная зыбь лениво двигала воду. Она была очень длинной, неторопливо поднимала нас, уползала прочь и, дойдя до камней, затапливала их один за другим.
Мы бродили между камней, то и дело уклоняясь от их острых, покрытых липкими водорослями краев.
— Вижу! — сказал вдруг Аркадий.
Он вытянул руку. Там, впереди, резко отличаясь от горбатых, облизанных волнами каменных лбов, виднелся правильный черный прямоугольник.
— Это не камень, — сказал Аркадий.
Я перестал грести.
— Похоже.
Мы прошли между извилистой каменной грядой и зарослью бурых ламинарий, проскользнули мимо высокого, островерхого рифа и очутились около ржавой, в черных подтеках, железной платформы. Камни, как губы тисков, держали обломки с двух сторон. Смятый, безжизненный металл грудою оранжевого лома уходил в глубину.
— Пароход, — глухо сказал я. — Неужели мы нашли его?
Аркадий не ответил.
Нос лодки ударился о платформу. Держась за ее края руками, мы по одному перебрались на обломки судна.
Прозрачные рачки при виде нас, как брызги, покатились по палубе.
Под платформой бормотала вода.
Я подошел к краю, перегнулся и посмотрел вниз. В зеленоватой глубине шевелились бесформенные тени. По стене из желтого металла, корчась и выгибаясь, ползла морская звезда.
— Теперь, — сказал Аркадий, обращаясь ко мне, — давай проверим.
Он присел на корточки и начал скоблить ножом источенные временем балки.
Я присел рядом. Лезвие с каждым движением все глубже погружалось в коричневую ломкую кору. На руки Аркадия оседала красная пыль. Мы расчистили угол и стали считать заклепки. Их было шесть.
— Это «Минин», — сказал Аркадий. — Это «Минин». Надо срочно сообщить Василию Степановичу. Пусть везет водолазов.
Мы медленно плыли назад. Вялая зыбь по-прежнему мешала грести. Она подкрадывалась, поднимала лодку и поворачивала ее носом к Изменному. Остров дрожал на горизонте. Впереди поднимали над водой черные головы Два Брата. Где-то за ними раскачивался на воде наш бот.
Мы добрались до него и рассказали Матевосяну и Григорьеву о находке.
— Теперь самое главное, какое там дно, — сказал Григорьев и объяснил, что если дно каменистое, то предметы, упавшие с «Минина», могут быть найдены невдалеке от судна. Если — ил, то в топком его разливе давно утонуло все, что могло быть сброшено ударами волн, и тогда наши шансы на успех близки к нулю.
— Я схожу промерю глубину, — сказал Аркадий. — Забыли смерить глубину; вот шляпы!
Он снова ушел на лодке, на этот раз с Матевосяном. Когда они вернулись, бригадир сказал:
— А ведь нашли! Э! Я думал, не найдете. Городские люди… Неглубоко там.
— Двадцать метров, — сказал Аркадий.
Мы вернулись на Изменный, и Аркадий тотчас же дал Степняку радиограмму.
— Таких длинных радиограмм не бывает, — сказал Матевосян, когда радист отказался передавать текст.
— Бывают. Это очень важная. О выполнении плана даете длинные радиограммы? А это наш план.
Слова о плане убедили бригадира.
В ответ Василий Степанович сообщил, что вылетает на Сахалин за водолазами, и обещал вернуться с ними к концу недели.
В ожидании его приезда мы бродили по острову. Тропы приводили нас на вершину кальдеры.
Был вечер. Расплющенное солнце неподвижно висело над входным мысом. В бухте тяжелым плоским стеклом лежала вода. Синее пламя заката тлело в прибрежных скалах. По склонам кальдеры ползли неверные тени.
Мы спускались с Аркадием по витой уклончивой тропинке вниз к берегу. Бухта медленно наливалась синью, цвет ее уплотнялся. Огненная полоса протянулась между входными мысами. На ее фоне возник черный силуэт. Он медленно двигался, едва возвышаясь над поверхностью воды.
— Что это? — прошептал я.
Силуэт на воде стал тонким, изогнулся и пропал в слепящем блике.
— Что это? — повторил я.
Аркадий хмыкнул:
— Тень, волна, плавающее дерево, — откуда я знаю?
Мы шли по тропинке. Фиолетовые тени змеились у наших ног. Подкравшийся с моря туман вошел в бухту. Серые клубы его приближались к причалу.
Аркадий повернулся ко мне.
— Сергей, — сказал он. — Я все время думаю: что может быть в пенале, увезенном Соболевским? Карты открытых первыми мореплавателями земель? Разгадка Сахалина? Ведь до Невельского его считали полуостровом, частью таинственной земли Татарии. Неизвестные письма Германа или других путешественников?
— Карты, письма… Можно подумать, что ты не биолог, — сказал я. — Скажи лучше, кто это сейчас был. Косатка?
Аркадий не ответил.
Мы вернулись к себе в дом. Я лежал на койке, закинув руки за голову. Мысли мои были тревожны и нечетки.
Глубокая ночь входила в распахнутое окно.
Аркадий сказал:
— Сергей, ты не спишь? Прости меня. Я не прав. Это была косатка.
— Отстань.
Смутное воспоминание гнало меня из постели. Однажды в детстве мы с Аркадием бродили по берегу Люботинского озера. Что-то накатило и сжало грудь. Мучительно захотелось кричать. Я попробовал и захлебнулся. Нерожденный звук рвал на части горло. В тот вечер я написал первые неумелые стихи…
Я сбросил одеяло, распахнул дверь и вышел на воздух. Было сыро и прохладно. Туман уже оторвался от земли и поднялся над вершинами деревьев. Бледные звезды едва различались вверху. Они светили, окруженные радужными кольцами. Белый силуэт Аркадия появился в черном прямоугольнике открытой двери.
— Сергей, иди домой! — сказал Аркадий. — Каждый из нас не очень-то хорошо понимает самого себя. Что же требовать от других? Иди…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
включающая в себя содержание двух писем
Пришли два письма. Их переслало Аркадию почтовое отделение из Ленинграда.
Аркадий вскрыл первый конверт и извлек из него пачку листов, исписанных мелким старушечьим почерком. Писал мужчина.
«Йошкар-Ола, 19 июля.
Уважаемый товарищ Лещенко!
На вопрос, переданный мне секретарем местного отделения Союза журналистов, сообщаю, что я являлся в 1922 году непродолжительное время сотрудником оппортунистической газеты. „Дальневосточный моряк“, издаваемой эсерами. Будучи человеком молодым и политически незрелым, я соблазнился возможностью хорошего заработка, иметь который в те смутные дни во Владивостоке представлялось мне счастьем. Окончив незадолго до того курс гимназии и имея очевидные склонности к литературе, я решил стать на многотрудную стезю журналиста и в ответ на обращение близкого знакомого нашей семьи (со стороны деда, бежавшего за год до этого в Маньчжурию) Неустроева Вадима Савельевича принять участие в редактировании газеты для русских моряков, дал согласие, в чем в дальнейшем неоднократно и горько раскаивался. Владелец газеты Неустроев оказался человеком эсеровских взглядов и алчного, предприимчивого, без меры, темперамента. Газету, как помню, мы готовили сначала в подвале дома номер восемь на Суйфунской улице, где ранее размещались склады готового платья. Печатали ее в частной типографии Лазебко. Потом место редакции было изменено, и до октября месяца мы работали на втором этаже того же дома.
