— Деточка, это не на нас автобус едет, посмотри-ка?
Бабушка была вся такая старая, опиралась на палку, и пальто у неё было старое и сумка облезшая.
— Нет, — сказала я, — не на нас. Он в другую сторону поворачивает. Видите, у него правая мигалка включена.
— Забыла очки. С очками я хоть кое-как перехожу. Ты-то хорошо видишь?
Мне вдруг стало стыдно, что я хорошо вижу, а она плохо. Будто я хвастаюсь. И я сказала:
— Плохо.
— Плохо? — испугалась бабушка. — Как же тебе быть? Я в твои годы дальше бинокля видела. Помню, командир старается, разглядывает в бинокль, а я ему: «Товарищ командир, не мучайтесь, вон справа у колодца лошадь их и стоит». Он посмотрит ещё, посмотрит и говорит: «Верно, Евдокимова, белогвардейская лошадь». Вот я была зоркая!
Мы уже переходили улицу, но я хотела дослушать её рассказ о подвигах молодости и попросила:
— Можно, я вам помогу? Вам в булочную надо или за мясом?
— В прачечную, деточка. Две простынки, две подушки — всё богатство у старушки.
— Разве подушки в прачечной стирают? — удивилась я.
— Наволочки. Это я, чтоб складно было, в рифму.
Мы подошли к прачечной.
— Вы мне про гражданскую войну рассказывали?
— Про неё, деточка. Тебе сейчас сколько лет-то?
Я сказала, сколько.
— Нет, я была постарше. Конь у меня был, Кудряш — имя. А я была разведчицей. Вся в мужской одежде. Волосы накоротко. Ух, в галоп любила. Федькой меня звали. Фёдором, так-то я — Феодосия.
В прачечной очереди не было, и нам сразу принесли пакет с бельём.
— Можно, я вам донесу до дома? — сказала я.
— Можно, деточка, донеси.
Когда мы перешли улицу назад, она спросила:
— Тебя, наверно, Маргаритой зовут?
— Нет, я — Маша.
— Машенька! — обрадовалась старушка и сразу вдруг сказала грустным голосом: — У меня дочь была, Машенька. В Отечественную войну погибла, тоже разведчица.
Бабушкин дом был близко от угла.
— А, ой, как лифт не работает! — сказала она и стала оглядываться по сторонам, когда мы вошли в парадную.
Лифт работал. Бабушка осторожно закрыла все двери, несколько раз говоря шёпотом «подожди, тише», так что я дышать перестала. Ещё раз поглядела, закрыты ли двери, и осторожно нажала на кнопку. Лифт тронулся, и мы поднялись на четвёртый этаж.
— Пойдёшь в гости? — спросила она меня.
Я очень хотела к ней в гости, но вспомнила, что мы с мамой должны покупать подарок Наташе Фоминой ко дню рождения — и мама меня дома ждёт.
— Спасибо, — сказала я, — можно я в другой раз к вам приду?
— Обязательно, деточка, обязательно приходи.
Когда я уже шла домой, я подумала, что ведь и номер квартиры я не запомнила, и отчества её не знаю. Знаю только имя, дом и этаж. Я и так была смелой, даже от себя не ожидала. Обо всём её сама расспрашивала. Это я, наверно, начинаю исправляться.
* * *
На день рождения к Наташе Фоминой пришли два отличника: Ягунов и Авдеев. И ещё пришла я. На Наташе было новое платье, и ещё она первый раз надела красивые туфли, которые ей давно привезли из-за границы, но не разрешали раньше надевать.
Ягунов сразу сел играть в шахматы с Наташиным отцом. А мне и Авдееву Наташа дала альбом с киноартистами.
Альбом я уже видела много раз и поэтому смотрела, как Ягунов играет в шахматы, ведь я уже знаю названия всех фигур. Шахматная доска была большая, деревянная и занимала половину дивана. Первый раз они очень быстро сыграли, и когда Ягунов тихо спросил: «Ничья?» — Наташин отец подтвердил: «Да, ничья. Ничего не поделаешь».
Во второй раз они играли дольше.
Наташина мама уже на стол всё поставила, а они продолжали играть. И только Наташина мама сказала: «Ну, заканчивайте», — как Ягунов сразу ответил:
— Всё. Мат.
— Не может быть, — не поверил Наташин отец.
Он ещё несколько минут осматривал шахматную доску, потом встал и сказал:
— Молодец, нужно с тобой повнимательнее как-нибудь сыграть, в другой атмосфере.
И весь вечер после этого он больше молчал и серьёзными глазами глядел на Ягунова.
— Ну, дети, — сказала Наташина мама, — пожелаем нашей Наташе отлично учиться…
— Я и так отличница, — вставила Наташа.
— И я, — сказал Авдеев.
Мы с Ягуновым молчали. Ягунов — он вообще не любит хвастаться. А мне было стыдно, потому что все они собрались такие отличники, одна я: у меня даже две тройки в табеле за прошлый год.
На тарелке лежали разные пирожные. И «эклер» тоже. А я люблю «эклеры». Это моё самое любимое пирожное. Но я подумала, что нехорошо же, если я его возьму. Вдруг ещё кто-нибудь очень любит «эклер», а я у него утяну из тарелки. Наташа, правда, любит «трубочку». Это я знаю. Она и взяла «трубочку». А я взяла «картошку». Хотя «картошку» я ненавижу. Это самое противное пирожное, наверно. Я его глотала с трудом, долго жевала и запивала чаем.
А «эклер» так и остался лежать на тарелке. Потому что все взяли другие пирожные, кто какие хотел. А «эклер», значит, никто, кроме меня, не любил. Я бы могла, конечно, взять ещё и «эклер», очень мне хотелось его съесть. Я глядела, как он лежит, обсыпанный красивыми крошками, и белый крем из одного бока выглядывает. Но я всё-таки не взяла, потому что стыдно: все по одному, а я бы два съела пирожных.
Потом мы играли в игру «Кто больше знает». В этой игре по картинкам надо было угадывать разных великих людей, кто что изобрёл. И у меня было меньше всех очков. У Ягунова было тоже немного, но это потому, что он не торопился быстрей сказать, как Авдеев и Наташа, и называл имена только тех людей, которых уж никто не знал, даже Наташин отец.
Я, когда поднималась домой по лестнице, подумала, что обязательно тоже буду отличницей. В эту четверть даже можно успеть. А то я так мало знаю, что перед людьми стыдно. Я спрошу у Ягунова, какие надо читать книги, и заниматься буду как следует. Я, когда что учу дома, то всё понимаю и помню. Но нужно, наверно, ещё раза два повторить, чтоб уж окончательно запомнить, на всю жизнь. А мне это всегда скучно. Раз уж понимаю и знаю, то так не хочется повторять! Иногда у меня всё-таки хватает воли — и я заставляю себя повторить. И тогда в школе на другой день я обязательно получаю пятёрку, если меня спрашивают. А когда не повторю, то назавтра чего-нибудь забываю или путаю.
Обязательно стану отличницей, вот что я решила. Это ведь тоже исправление.
* * *
Сегодня я всё хотела спросить Ягунова, какие надо читать книги, чтобы больше знать. Но так и не спросила. Не скажешь же:
— Витя, какие мне книги читать, чтобы больше знать?
Почему-то если некоторые мысли произнести вслух, то делается стыдно. Хотя сами по себе они не стыдные мысли, а даже очень хорошие. Ещё в нашем доме есть девчонка такая, Райка, при ней что ни скажешь, обязательно получится стыдным. Она всё не так понимает, а по-плохому. Мне мама однажды купила новое платье, и я вышла во двор в нём и села на скамейку ждать Наташу Фомину. А Райка сразу подскочила и говорит:
— Это ты специально посреди двора села, чтоб новое платье показать, да?
И я сразу подумала, что, наверно, и в самом деле я потому здесь сижу, чтоб хвастаться. И мне стало стыдно.
А потом в другой раз во дворе был субботник, и мы носили кирпичи для клумбы. И Райка тоже сказала. Она сказала:
— Я знаю, почему ты так сопишь, когда кирпичи несёшь. Хочешь показать, что тебе одной трудно и ты больше всех стараешься?
А я даже не знала, что я громко дышу, но мне опять стало стыдно.
Ягунов бы так никогда не сказал. Я бы его, конечно, спросила о книгах, если б не ребята рядом.
На последнем уроке я всё-таки сказала ему:
— Витя, я знаю, как расставлять фигуры. Научишь дальше, а?
— Я в школе не могу сегодня задерживаться.
— Ты мне дома покажи.
Зачем я это только сказала! Я не поняла, что раз он в школе не может задерживаться, значит, должен идти быстрей к себе домой. К нему домой я бы никогда напрашиваться не стала. Я его к себе позвала. Я так и хотела сказать: «Пойдём после уроков ко мне».
А он понял, что это я к нему хочу домой прийти, чтоб в шахматы учиться играть. Он удивлённо на меня посмотрел и не ответил.
А я к нему и не напрашивалась.
* * *
Я снова не писала в дневник два дня. Но часто о нём вспоминала.
Позавчера дома я несколько раз повторяла все уроки. И правило по русскому, и стихотворение повторяла много раз.
И думала, если спросят, то обязательно получу пятёрку.
Но Наталья Сергеевна меня не спросила. А я все уроки ждала, что она меня вызовет, так хотела отвечать, особенно когда сбивались и не могли прочитать наизусть стихотворение.
Потом я пришла из школы, немного погуляла с Наташей Фоминой и снова делала уроки. По истории нам задали восстание крестьян. И я повторяла несколько раз, потому что историю я особенно забываю. Хотя я и люблю её и ещё с осени прочитываю весь учебник. Когда читаю — всё интересно, понятно и просто, а на другой день отвечать, — оказывается, уже забыла. В этот раз я повторяла даже утром по дороге в школу. И Наталья Сергеевна меня вызвала. Вошла в класс, открыла журнал, даже не заглянула в него и сразу:
