— Есть утренние газеты! «Молодая гвардия»! «Одесские известия»! Эй, навались, у кого деньги завелись! — все утро до самого полдня звенел на базаре его звонкий, певучий голос.
«Одесские известия» шли нарасхват, хуже расходилась «Молодая гвардия». И вдруг сегодня беспризорные Старого рынка в один миг раскупили ее.
Утренний Конь удивился. Одесские беспризорники никогда не читали газет. Пусть их читают взрослые, а они, пацаны, и без газет знают, что делается на свете, — и сколько стоит мешок муки на Привозе, и когда ветер левант пригонит к берегу скумбрию, и какой иностранный корабль придет завтра в гавань.
Итак, Утреннему Коню было чему удивляться. Генка Петух, Игорь Добрыня и Соломон Карпинский, он же Соломон Мудрый, даже взяли у него по два номера газеты. Значит, произошло что-то необыкновенное. Утренний Конь развернул последний номер газеты и сразу понял, в чем дело. На него с четвертой страницы сыто и весело взглянули лица трех юнг. И кто бы подумал — это были свои мальчишки, бывшие беспризорные, еще весной промышлявшие здесь же, на Старом рынке. Над ними красовался заголовок, набранный броским, сенсационным шрифтом:
НАШИ ПАЦАНЫ В ОКЕАНЕ!
Они стояли на капитанском мостике барка «Ласточка» в белых бескозырках и полосатых тельняшках под океанским солнцем, и океанский ветер дружески трепал их бравые матросские челки.
Утренний Конь почувствовал острую зависть. Его, как и всех одесских пацанов, с самых малых лет тревожило и звало море… То же самое чувство, по-видимому, испытывали и те, что с такой жадностью набросились на «Молодую гвардию»… Интересно, что они делают сейчас на рынке?
Он увидел их в пустом мясном корпусе, возле дубовой колоды, на которой лежал лист оберточной бумаги. На ней были нарисованы с одной стороны Африка, похожая на персидскую, не совсем правильной формы дыню, а с другой — Южная Америка в виде сочного стручка болгарского перца. Посередине материков лежал Атлантический океан.
— Вот здесь, — сказал Добрыня и ткнул пальцем в какую-то точку на листе оберточной бумаги. Верно или не верно он определил местонахождение «Ласточки»? Но все, стоящие вокруг колоды, словно увидели ее…
— Зайдет в Буэнос-Айрес… Оттуда повернет назад, в океан, и возьмет курс к берегам Европы… — продолжал Добрыня, самый образованный пацан среди беспризорных Старого рынка.
Утренний Конь подошел ближе.
Петух развернул номер «Молодой гвардии» и поглядел на фотографию юных моряков.
— Глядите, какие ряшки нажрали в океане! — рассмеялся он и одобрительно прищелкнул пальцами.
Соломон Мудрый также развернул перед собой экземпляр газеты, купленной впервые в жизни, проверил на свет, как проверяют подлинность ассигнаций, и в свою очередь заключил:
— Верно, ряшки и вправду знаменитые! — Его сонное лицо, не имеющее ничего общего с царской мудростью, — Соломоном Мудрым его прозвали просто так, для смеха, — оживилось.
Пришла пора сказать свое слово и Добрыне. Синеглазый, добродушный, в длинной, ниже колен, толстовке, он вызывающе поглядел на своих друзей и спросил:
— А мы что, суслики? Или мало на свете кораблей?
Мальчики притихли. Они поняли Добрыню. Нет, не суслики они беспомощные! Они ничего не боятся. Пусть дождь! Пусть снег! Пусть открытое небо над головой! Пусть всего лишь один гривенник за душой, они все равно богаче всех одесских валютчиков-богачей. У них, пацанов, есть своя валюта — солнце. Будет у них и море.
— Верно! — Это сказал Утренний Конь.
Все удивились.
— Откуда ты, Конь, взялся?
Утренний Конь сказал, волнуясь:
— Идемте к чистильщику сапог Коке, он провожал наших пацанов в плавание… Может быть, совет даст нам дельный…
Петух рассмеялся. Ну и дела! Сегодня у всех лишь одно в голове — море. Вот что натворила газета. Что же может сказать им Кока?
Чистильщик сапог увидевший мальчиков с номером «Молодой гвардии» в руках, сразу догадался о цели их визита.
— Бросите волю? — спросил он, насмешливо щурясь.
— Бросим, — ответил за всех Добрыня.
Тогда Кока одобрительно забарабанил по ящику двумя щетками.
— На бирже труда есть девушка, — сообщил он. — Симой зовут. Она вас зарегистрирует…
Последнее слово всех насторожило. То ли оно не понравилось своей ребристостью, то ли навело на какие-то невеселые воспоминания.
— Не бойтесь! — сказал Кока. — Ставьте на ящик свои колеса, я вам на счастье надраю.
Кока усердно чистил видавшую виды обувь друзей и негромко напевал:
Чистим, чистим, чистим, чистим,
Чистим, гражданин!
С вас недорого возьмем,
Лишь гривенник один!
Биржа труда находилась на Торговой улице. Ее здание, некогда принадлежавшее миллионеру Русову, хозяину многих домов в Одессе, подобно старинному замку возвышалось над Арбузной гаванью. В огромном зале было полно людей. У каждого окошка стояла шумливая очередь. Наши герои отыскали окошко, за которым сидела маленькая девушка, и стали дружно к нему проталкиваться.
— Эй, вы, очередь надо соблюдать!
— Откуда вы, босяки, сорвались?
Соломон Мудрый собрался было схватиться с рыжим широкоплечим подростком, но тут из окошка послышался звонкий голос девушки:
— Что здесь случилось?
— Да вот, шпана…
— Новенькие? Не шумите, — сказала им девушка.
Новеньким пришлось стать в очередь. Она быстро подвигалась. За какой-нибудь час двадцать человек были посланы на заводы, в трамвайное депо и железнодорожные мастерские.
К окошку мальчики подошли последними.
— Что скажете? — спросила их девушка.
Петух развернул перед ней номер «Молодой гвардии».
Девушка поправила комсомольский значок на сатиновой серой блузке и сказала:
— Ясно. Но с морем трудно. Хотите на кожзавод, что на Дальницкой улице?
— Не подходит, — возразил Петух.
— Могу послать на кондитерскую.
Всем своим видом мальчики показали, что и к этому предложению они относятся равнодушно.
— Есть места на джутовую, а на флот нет заявок. Ни одной! И на ближайшее время не обещаю. На джутовой, в механической мастерской, зарплата хорошая…
— Оставь свою джутовую в покое!
Девушка не обиделась, улыбнулась и спросила.
— Разве ваша дикарская жизнь лучше? Голодать… И может быть, воровать?..
Хмурые глаза мальчиков остановили ее.
Воровать? Ну и что же? И такое бывало в голодуху. А сейчас они не какая-нибудь зловредная шпана. Они помогают одесским хозяйкам тащить с рынка корзины с арбузами, помидорами и картошкой. И насчет голодной жизни выдумала она. В городе полно хлеба, не то что в прошлое лето. Есть хлеб черный. Есть хлеб белый. Есть розовый, арнаутский!
— Ладно, залезем сами в какой-нибудь трюм — и адью! — зло буркнул Петух.
— Высадят в ближайшем порту и надают по шее!
— Это нам по шее?
— Не мне же. — Девушка закрыла окошко.
— Ишь какая фрея! — сказал Добрыня.
Окошко чуть приоткрылось.
— Фрея или фея? — почему-то заинтересовалась девушка.
— Фрея! — презрительно щурясь, повторил Добрыня. Он хотел объяснить, что «фрея» на их пацанском языке это значит неповоротливая, нескладная, несмышленая. Но окошко было уже вновь закрыто.
Когда они вышли на улицу, Соломон Мудрый с досадой поглядел на Утреннего Коня:
— Все-все из-за тебя… Число четыре невезучее!
— Верно, бог троицу любит, а ты взял и четвертым вперся… — сказал Добрыня.
Утренний Конь обиделся. Ни с кем не попрощавшись, он молча свернул в сторону. В Преображенском скверике он проверил сегодняшнюю выручку, медные и серебряные монеты. Все было в порядке.
Сдав деньги в контору типографии, он решил было где-нибудь пообедать и тут же передумал. Есть почему-то не хотелось. Не хотелось и возвращаться домой. Впрочем, дома-то у него и не было. Он снимал угол у одной старухи в подвале, стены которого были расписаны причудливой плесенью. Эх, хорошо бы и вправду в море… Ему, Утреннему Коню, тогда не пришлось бы горланить до боли в горле: «Вот утренние газеты!..» Он навсегда забыл бы о своем враге — Гришке Крючке, продавце «Вечерки». Этот Гришка — он еще торгует валютой — не раз пытался захватить территорию Старого рынка.
Нахмурившись, Утренний Конь завернул на Торговую улицу и тут, как назло, столкнулся лицом к лицу с самим Крючком, черноглазым, бровастым мальчишкой.
— Уходи, Конь, с базара! — рявкнул он на всю улицу.
— Сдохни! — делая вид, что ему не страшно ничего на свете, ответил Утренний Конь.
Черные глаза Крючка еще больше потемнели.
— Эх ты, Конь пархатый номер пятый! — угрожающе произнес он и сунул руки в карманы своих брюк.
Отступив на шаг, Утренний Конь подумал: «Конь так Конь. А пархатый? Это такая болезнь. Но он никогда не болел паршой. И почему номер пятый?» Во всем этом было что-то непонятное, оскорбительное. Утренний Конь втянул в себя воздух, словно ныряльщик перед прыжком в воду, и выбросил вперед кулак.
