Она не доверяет мне. Она ненавидит меня, Уилл. Ты сам должен это знать. Она меня презирает. Я, ну… не знаю, как сказать… я так её люблю, что бросила всё, что имела: прекрасную карьеру, большое счастье, положение в обществе и богатство — бросила всё, чтобы поселиться в этой пещере в горах, жить на чёрством хлебе и кислых плодах, лишь бы моя дочь была жива. И если ради этого мне придётся держать её во сне, так тому и быть. Но я должна сохранить ей жизнь. Разве твоя мать не сделала бы того же для тебя?
Уилл был потрясён и взбешён тем, что миссис Коултер в защиту своих слов вмешала сюда его мать. Потом первое потрясение усилила мысль о том, что его мать, в конце концов, не защитила его, это ему пришлось её защищать. Миссис Коултер любит Лиру больше, чем Элейн Пэрри любит его? Но это нечестно: его мать больна.
Либо миссис Коултер не заметила бури эмоций, вызванной её простыми словами, либо была чудовищно умна. Её прекрасные глаза мягко смотрели на покрасневшего и беспокойно поёжившегося Уилла. На какой-то миг Миссис Коултер стала сверхъестественно похожа на свою дочь.
— Но что ты будешь делать? — сказала она.
— Ну, Лиру я теперь увидел, — ответил Уилл, — и мне ясно, что она жива и, видимо, в безопасности. Это всё, что я собирался сделать. Я это сделал, и теперь мне нужно идти и помочь лорду Азраилу.
Это её немного удивило, но она быстро овладела собой.
— Просто я думала, что ты можешь нам помочь, — спокойно, не прося, а спрашивая, сказала она, — С ножом. Я видела, что ты сделал в доме сэра Чарльза. Ты ведь мог бы перенести нас в безопасное место? Мог бы помочь нам бежать?
— Я пойду, — поднимаясь, сказал Уилл.
Она протянула руку. Печальная улыбка, пожатие плечами и кивок, как будто опытному противнику, сделавшему хороший ход в шахматах — вот что сказало её тело.
Он почувствовал, что она ему нравится — своей храбростью и тем, что она была как Лира, только сложнее, внутренне богаче и глубже. Она нравилась ему, он ничего не мог с этим поделать.
И он пожал её руку, оказавшуюся крепкой, прохладной и мягкой. Она повернулась к золотой обезьяне, всё это время сидевшей у неё за спиной, и они обменялись взглядами, значения которых Уилл не смог понять.
Потом она с улыбкой обернулась к нему.
— Прощайте, — сказал он.
И она тихо ответила: — Прощай, Уилл.
Он вышел из пещеры не оглядываясь, зная, что она за ним следит. Амы нигде не было видно. Он пошёл обратно той же дорогой, по тропинке, пока не услышал впереди шум водопада.
— Она лжёт, — сказал он через полчаса Йореку Бирнисону. — Конечно, она лжёт. Она бы врала даже во вред самой себе — она слишком любит врать, чтобы остановиться.
— И каков твой план? — сказал медведь, лёжавший на брюхе в снегу среди камней и гревшийся на солнце.
Уилл прошёлся взад и вперёд, думая, можно ли сейчас использовать приём, который сработал в Оксфорде: с помощью ножа попасть в другой мир, а потом выйти обратно прямо там, где лежит Лира, прорезать окно обратно в свой мир, перенести её туда, в безопасное место, и закрыть окно. Так и надо было сделать, яснее ясного, — так чего же он медлил?
Балтамос знал. В своём прежнем образе ангела, дрожащем, как пелена зноя, он сказал:
— Глупо было к ней идти. Теперь ты только и хочешь, что снова увидеть эту женщину.
Йорек тихо низко зарычал. Сначала Уилл подумал, то он предупреждает Балтамоса, но потом с лёгким смущением понял, что медведь соглашался с ангелом. Формы их существования были так различны, что до сих пор эти двое едва замечали друг друга, но в этом, очевидно, они были согласны.
И Уилл нахмурился, но это была правда. Миссис Коултер его пленила. Все его мысли были о ней: думая о Лире, он гадал, насколько она взрослой будет похожа на свою мать; думая о Церкви, он гадал, сколько священников и кардиналов попали под её чары; думая о своём умершем отце, он спрашивал себя, ненавидел бы он её или стал бы ею восхищаться; думая о своей матери…
Он почувствовал, как сердце его сжалось. Он отошёл от медведя и встал на камень, с которого ему была видна вся долина. В прозрачном холодном воздухе ему было слышны далёкое «тук-тук» — кто-то рубил дерево, глухой звон железного колокольчика на шее овцы, шелест листьев в кронах деревьев далеко внизу. Он чётко видел мельчайшие горные расщелины на горизонте и грифов, круживших над каким-то полуживым существом за много миль отсюда.
Конечно, Балтамос, был прав. Эта женщина его околдовала. Приятно и соблазнительно было думать об этих прекрасных глазах и прелести этого голоса и вспоминать её руки, поднявшиеся, чтобы отвести эти сияющие волосы…
Усилием воли он пришёл в себя и услышал новый звук: далёкое гудение.
Он повернулся по сторонам и понял, что звук идёт с севера, откуда пришли они сами с Йореком.
— Цеппелины. — услышал он голос медведя, и вздрогнул — тот подошёл незаметно.
Йорек встал рядом и посмотрел туда же, куда и он, а потом поднялся на задние лапы, став вдвое выше Уилла, и внимательно вгляделся в даль.
— Сколько?
— Восемь. — ответил Йорек через минуту, а потом Уилл и сам увидел их: ряд маленьких пятнышек.
— Можешь сказать, сколько им лететь досюда? — спросил Уилл.
— Они будут здесь вскоре после заката.
— Значит, темноты мы захватим немного. Жаль.
— Каков твой план?
— Сделать проход, увести Лиру через него в другой мир и снова закрыть его до того, чем за нами бросится её мать. У этой девочки есть лекарство, от которого Лира проснётся, но она не могла толком объяснить, как его использовать, так что ей тоже придётся пойти в пещеру. Но я не хочу подвергать её опасности. Может, ты отвлечёшь миссис Коултер, пока мы это делаем?
Медведь рыкнул и прикрыл глаза. Уилл поискал глазами ангела и увидел его силуэт, очерченный капельками тумана в предвечернем свете.
— Балтамос, — сказал он, — я сейчас пойду в лес, найду там безопасное место для первого прохода. Надо, чтобы ты постоял на страже и предупредил меня, если она появится, она или этот её дэймон.
Балтамос кивнул и поднял крылья, стряхивая влагу. Потом он взмыл в холодный воздух и полетел над долиной, а Уилл стал искать безопасный для Лиры мир.
В двойной переборке головного цеппелина стоял скрип и треск: это вылуплялись стрекозы. Леди Салмакия нагнулась над треснувшим коконом и высвобождала из него влажные плёнчатые крылья стрекозы ярко-голубого цвета, стараясь, чтобы её лицо было первым, что отпечатается в фасеточных глазах, успокаивая натянутые нервы, шепча великолепному созданию его имя, уча его, кто оно.
Через несколько минут шевалье Тиалису предстояло сделать то же самое со своей стрекозой. А пока он посылал сообщение по магнитному резонатору, и всё его внимание было приковано к движениям смычка и собственных пальцев.
Он передал:
«Лорду Роуку:
Мы в трёх часах лёта до долины. Церковный Суд Благочиния намерен сразу по высадке послать к пещере отряд.
Он разделится на две части. Первая пробьётся к пещере, убъёт дитя и отрежет ей голову в доказательство её смерти. При возможности они схватят женщину, в противном же случае они должны её убить.
Вторая часть должна взять живым мальчика.
Оставшийся отряд возьмёт гироптеры короля Огунве. Предполагается, что гироптеры прибудут сразу после цеппелинов. В соответствии с Вашими распоряжениями леди
Салмакия и я вскоре покинем цеппелин, полетим прямо к пещере и попытаемся защитить девочку от первой части и задержать их до прибытия подкрепления.
Ожидаем Вашего ответа.»
Ответ пришёл почти мгновенно:
«Шевалье Тиалису:
В свете Вашего доклада, сообщаю об изменениях в плане:
Чтобы не допустить убийства дитя врагом (что было бы наихудшим исходом), Вы и леди Салмакия должны действовать совместно с мальчиком. Пока у него нож, у него инициатива, поэтому, если он откроет другой мир и уведёт туда девочку, дайте ему это сделать и следуйте за ними. Всё время будьте рядом с ними.»
Шевалье Тиалис ответил:
«Лорду Роуку:
Ваше послание услышано и понято. Леди и я вылетаем немедленно.»
Маленький шпион закрыл резонатор и собрал свою аппаратуру.
— Тиалис, — раздался шёпот из темноты — Она вылупляется. Подойдите.
Он подскочил к стойке, где пробивалась в мир его стрекоза, и осторожно освободил её от разорванного кокона. Гладя свирепое создание по большой голове, он поднял тяжёлые, ещё мокрые и скрученные антенны и дал стрекозе пробовать вкус своей кожи, пока она полностью ему не подчинилось.
Салмакия уже надевала на свою стрекозу упряжь, которую всегда носила с собой: поводья из паутинного шёлка, титановые шпоры и седло из кожи колибри. Упряжь была почти воздушной. Тиалис тоже запряг свою стрекозу, ослабив, затянув и пригнав где надо ремни на её теле. Ей предстояло носить их до самой смерти.
