«Вон там! — крикнул Ли. — Видите? У того большого камня…»
Дикая кошка, нет, две фыркающих, шипящих, выпускающих когти диких кошки. Обе были дэмонами, и Уилл почувствовал, что, будь у него время, он легко мог бы определить, которая из них Пантелеймон; но времени не было — из ближайшей тени жутко вылетел призрак и поплыл по воздуху к дэмонам.
Уилл перепрыгнул последнее препятствие, упавшее дерево, и погрузил нож в это мерцание, не встречая никакого сопротивления. Он почувствовал, как онемела рука, но сжал зубы, как сжимал пальцы на рукояти ножа, и бледное существо как будто выкипело, растворившись в темноте, из которой появилось.
Почти добрались; а дэмоны уже обезумели от страха, потому что сквозь деревья просачивались всё новые и новые призраки, и сдерживали их только отважные духи.
«Ты можешь прорезать здесь?» — спросил дух Джона Перри.
Уилл поднял нож, но его тут же остановил мучительный приступ тошноты. В желудке у него было пусто, и спазм причинил ему жуткую боль. Рядом в том же состоянии была Лира. Дух Ли увидел, почему им так плохо, прыгнул к дэмонам и схватился с бледной тварью, просочившейся сквозь скалу у них за спиной.
«Уилл, пожалуйста…» — задыхаясь, проговорила Лира.
И нож двинулся: внутрь, вдоль, вниз и обратно. Дух Ли Скорсби заглянул в окно и увидел широкую, тихую прерию под сияющей луной, так поразительно похожую на его собственную родину, и ему показалось, что на него снизошла благодать.
Уилл прыгнул на поляну и схватил ближайшего дэмона, а Лира подхватила второго.
И даже в этой жуткой спешке, даже в этот опаснейший момент оба почувствовали, как внутри что-то встрепенулось: ведь Лира держала дэмона Уилла, безымянную дикую кошку, а Уилл нёс Пантелеймона.
Они оторвали взгляды друг от друга.
— Прощайте, мистер Скорсби! — крикнула Лира, найдя его взглядом. — Если бы, о, спасибо, спасибо, прощайте!
— Прощай, милое дитя, прощай, Уилл, удачи вам!
Лира забралась в окно, но Уилл остановился и посмотрел в глаза духу отца, сиявшему среди теней. Он должен был кое-что сказать ему перед тем, как покинуть его.
Уилл сказал духу отца:
— Ты сказал, что я воин. Ты сказал, что такова моя природа и не стоит с ней спорить. Отец, ты ошибся. Я дрался потому, что мне пришлось. Природу мою выбирал не я, но я могу выбирать, что мне делать. И я выберу, потому что теперь я свободен.
Улыбка его отца сияла гордостью и нежностью.
— Молодец, мальчик мой. Ты просто молодец, — сказал он.
Уилл больше не видел его. Повернувшись, он пролез в окно за Лирой.
И теперь, когда они достигли своей цели, когда дети нашли своих дэмонов и бежали, мёртвые воины позволили своим атомам расслабиться и разлететься — наконец-то, после долгого ожидания.
Из рощицы, прочь от озадаченных призраков летел последний клочок сознания, когда-то бывший воздухоплавателем Ли Скорсби. Из долины, мимо своего могучего старого приятеля, закованного в броню медведя, и ввысь, так же, как взлетал много раз его большой воздушный шар. Не тревожимый ракетами и разрывающимися снарядами, не слыша взрывов, криков и воплей, гневных, мучительных и предостерегающих, сознавая только своё движение вверх, то, что осталось от Ли Скорсби, прошло сквозь тяжёлые тучи и очутилось под сияющими звёздами, где ждали его атомы его любимого дэмона, Хестер.
Широкая золотая прерия, которую видел из далека призрак Ли Скорсби через окно, выглядела тихо-золотой, немного жёлтой, коричневой, зелёной и переливалась ещё миллионами оттенков под первыми утренними лучами солнца. В некоторых местах проглядывала чёрнота на линиях и полосах яркой степи, и серебряный цвет, где солнце поймало верхушки особой травы, превращающейся в цветок, и синей, где широкое озеро доходило до горизонта, а маленький водоём сливался с отражением голубого неба.
Тихо, но не безмолвно мягкий бриз колыхал миллиарды небольших стеблей, перемежаясь с трескотнёй миллиардов насекомых и других маленьких существ, копошившихся, жужжавших и чирикавших в траве, с пением птицы высоко в синеве, чьи трели переливались различными перезвонами: сейчас пониже, а теперь очень высоко — при этом никогда не повторяясь.
На широкой равнине было лишь две живые бледные фигурки мальчика и девочки, тихо спящие вплотную, под сенью отвесной скалы, на вершине небольшого обрыва, они казались мертвыми. От голода кожа стянула лицо, а боль оставила круги под глазами. Они были покрыты слоем пыли, грязи и крупными пятнами крови. От абсолютной неподвижности плохо выглядели, будто последней стадии истощения.
Лира проснулась первой. Поскольку солнце, передвигаясь по небу, уже прошло мимо скалы и коснулось её волос, она начала крутиться. А когда лучи достигли век, медленно и тяжело сопротивляясь, девочка вынырнула из глубин сна, будто рыбка.
Но с солнцем не поспоришь, и, повернув голову, она положила руку поперек лица, с бормотанием: «Пэн, Пэн…».
Под тенью своей руки она открыла глаза и окончательно проснулась, не двигаясь в течение некоторого времени: руки и ноги были настолько изранены, что всё тело и после сна осталось вялое и неотдохнувшее. Тем не менее, сон испарился, повеял лёгкий бриз, пригрело солнца, послышалась возня насекомых и музыкальная песня птицы в вышине — она уже вспомнила красоту мира. Всё было прекрасно.
Перевернувшись, девочка стала наблюдать за крепко спящим Уилом: рука кровоточила, рубашка оказалась разорванной и грязной, волосы пропитаны потом и пылью. Она долго рассматривала тихое биение шейной артерии, медленное дыхание, каждый подъём и опускание груди. Когда солнце, наконец, достигло его лица, под ресницами появились тоненькие тени. Он что-то бормотал и ворочался. Не желая быть пойманной, Лира перевела взгляд на небольшую могилу, вырытую ими прошлой ночью, где на расстоянии вытянутой руки покоились тела Шевалье Тиалиса и Леди Салмакии. Поблизости лежал плоский камень, она подошла, подняла его с земли и установила вертикально в изголовье могилы, затем села обратно и, оттенив глаза, пристально оглядела равнину.
Сдавалось, что у неё нет ни конца, ни края. Всё было идеально ровно: нежные волнистости, небольшие горные хребты, различные овраги напрочь отсутствовали. И здесь и там виднелся лишь плотный заслон из очень высоких деревьев, казалось, они были построены, а не выращены. Прямые стволы и тёмно зелёная крона, будто бросали вызов расстоянию: такой ландшафт давал хорошую видимость, должно быть, намного миль вперед. Хотя близко, не далее ста ярдов, в подножии обрыва раскинулся небольшой водоём, питавший наскальный родник, благодаря нему Лира почувствовала нестерпимую жажду.
Она встала на трясущиеся ноги и медленно начала спускаться. Ручей булькал и сочился сквозь мшистые камни, девочка снова и снова подносила руки, отмывала прилипшую грязь перед тем, как поднести воду ко рту. Зубы ныли от холода, но вода доставляла удовлетворение.
По краю водоёма рос тростник, где квакали лягушки. В нём оказалось мельче и теплее, чем у ручья — девочка скинула обувь и зашла в воду. Греясь под лучами солнца, смаковала прохладный осадок под ногами и прохладный поток родниковой воды по телу. Лира окунулась с головой, чтоб полностью намочить волосы, пустив их сзади влачиться и мерцать, затем начала массировать голову руками, чтоб вымыть всю пыль и грязь.
Когда девочка почувствовала себя по чище и утолила жажду, то обернулась и увидела, как Уилл сидя обхватил колени руками, вглядывался в равнину и (ранее также сидела Лира) любовался великолепной картиной: светом, теплотой, тишиной.
Она медленно поднялась наверх, чтобы присоединиться к нему, по пути заметила маленький надгробный камень с перечислением сокращенных галатешпианских имён и поправила его.
— А они… — произнес он, стало понятно, что речь пойдёт о деймонах.
— Не знаю. Я не видела Пэн. Я почувствовала: он не далеко, но не знаю. Ты помнишь, что произошло?
Он протёр глаза, зевнул так глубоко со звуком щёлкнувшей челюсти, затем моргнул и встряхнул головой.
— Не очень. Я схватил Пантелеймон, а ты другого деймона, потом мы побежали… и лунный свет был повсюду, я отпустил деймона, чтоб закрыть окно.
— Оба деймона всего-навсего выпрыгнули из рук. Я попыталась увидеть господина Скорсби и Йорека через окно, но в это время Пэн сбежал… и поминай, как звали.
— Хотя я не испытал того чувства, как когда мы вошли в мир мёртвых. Когда мы действительно были разъединены.
— Да, — согласилась она. — Они определённо должны быть рядом. Я помню, когда мы были маленькими, то частенько пытались играть в прятки, но ничего не получалось: я была слишком большой, чтобы спрятаться, а его чувствовала, даже если он маскировался под моль или ещё что-нибудь. Но это странно, — продолжала она, взъерошив волосы, если б пыталась рассеять какое-то очарование. — Его нет, но я не чувствую себя разлучённой, я чувствую себя в безопасности и знаю: он здесь.
