Рассказ занял много времени; в тот день они так и не дошли до мира мёртвых.
Когда они подходили к деревне, Уилл ещё только рассказывал Мэри то, что узнал о дэмонах и духах. Особенно Мэри заинтересовала тройная сущность людей.
— А знаете, — сказала она, — в Церкви, Католической Церкви, к которой я принадлежала, не использовали слово «дэмон», у Святого Павла есть упоминание о духе, и душе, и теле. Так что идея трёх частей человеческого существа не такая уж и странная.
— Но лучшая часть это тело, — сказал Уилл. — Так говорили Барух и Балтамос.
Ангелам хотелось бы иметь тела. Они сказали, что не понимают, почему мы не радуемся миру больше. Ангелы были бы в восторге, имей они нашу плоть и наши чувства. В мире мёртвых…
— Расскажешь, когда мы дойдём до этого, — сказала Лира, улыбнувшись ему так, будто она знала что-то очень приятное, и все его чувства смешались. Он улыбнулся ей в ответ, и Мэри подумалось, что в его улыбке было такое абсолютное доверие, какого она никогда ещё не видела на лице человека.
Они уже подошли к деревне, и пора было готовить ужин. Так что Мэри, оставив их двоих на берегу наблюдать за приливом, ушла помогать Атал у костра. Её подруга пришла в восторг от моллюсков.
— Но Мэри, — сказала она, — туалапи уничтожили деревню к северу от нас, а потом ещё одну, и ещё. Раньше они этого не делали. Обычно они нападают на одну и возвращаются в море. И сегодня упало ещё одно дерево…
— Нет! Где!
Атал упомянула рощу неподалёку от горячего источника. Мэри была там всего три дня назад, и тогда ничего плохого не заметила. Вынув подзорную трубу, она посмотрела на небо и, конечно, увидела, что огромный поток теневых частиц тёк сильнее, несравнимо быстрее и мощнее, чем приливная волна, поднимавшаяся между берегов реки.
— Что ты можешь сделать? — спросила Атал.
Мэри почувствовала, как между лопаток у неё тяжёлой рукой легка ответственность, но заставила себя слегка выпрямиться.
— Рассказывать им истории, — ответила она.
После ужина трое людей и Атал сели на ковриках у дома Мэри, под тёплыми звёздами…
Ночь вокруг них пахла цветами. Сытые и довольные, они отдыхали полулёжа, слушая рассказ Мэри.
Она начала рассказывать, что было перед тем, как она встретила Лиру, и рассказала им о работе, которую вела в Исследовательской группе тёмного вещества, и о нехватке финансирования. Сколько же времени ей приходилось выпрашивать деньги, и как мало его оставалось на исследования!
Но приход Лиры всё изменил, и так быстро: всего несколько дней — и она сама покинула свой мир.
— Я сделала, как ты мне сказала, — продолжила Мэри, — написала программу — систему указаний, которая позволила теням разговаривать со мной по компьютеру.
Они сказали мне, что делать. Они сказали, что они ангелы, и, в общем…
— Если ты учёный, — сказал Уилл, — вряд ли им стоило это тебе говорить. Ты могла бы и не верить в ангелов.
— О, но я-то о них знала. Я ведь была монахиней. Я думала, что физикой можно заниматься во славу Бога, пока не поняла, что никакого Бога нет, да и физика всё равно интересней. Христианская религия это очень серьёзная и убедительная ошибка, вот и всё.
— А когда ты перестала быть монахиней? — сказала Лира.
— Я хорошо помню этот день, — ответила Мэри, — помню даже время суток. Поскольку у меня были способности к физике, мне позволили продолжать работу в университете, я написала докторскую и собиралась преподавать. Мой орден был не из тех, в которых тебя запирают от мира на замок. Вообще-то мы даже монашеского одеяния не носили, просто одевались скромно и носили распятие. И я собиралась преподавать в университете и исследовать физику элементарных частиц.
— По теме моих исследований проходила конференция, и меня попросили приехать и защититься там. Конференция была в Лиссабоне, а я там раньше никогда не была; я вообще ни разу не уезжала из Англии. Всё это: полёт на самолёте, гостиница, яркое солнце, иностранная речь вокруг, известные люди, которые должны были там выступать и мысли о собственной диссертации, о том, придёт ли кто-нибудь меня послушать, разнервничаюсь ли я настолько, что не смогу из себя выдавить ни слова…
Ох, сказать невозможно, как я была взбудоражена.
— И надо ещё помнить, как я была невинна. Такая хорошая девочка, которая не пропустила ни одной обедни, считала, что духовная жизнь моё призвание. Я всем сердцем хотела служить Господу. Хотела взять всю свою жизнь и предложить ему вот так, — она протянула вперёд сложенные руки, — и положить её к ногам Иисуса, чтобы он делал с ней, что пожелает. И, кажется, я была собой довольна. Слишком довольна. Я была святой и умной. Ха! И так продолжалось до — о — девяти тридцать вечера десятого августа семь лет назад.
Лира села и обняла свои колени, внимательно слушая её.
— В тот день я защитила свою диссертацию, — продолжала Мэри, — и всё прошло удачно, меня слушали известные люди, и я не запуталась, отвечая на вопросы, я чувствовала облегчение и удовольствие… И, без сомнения, гордость.
— В общем, кое-кто из моих коллег собрался в ресторан неподалёку, на берегу, и меня спросили, пойду ли я с ними. Обычно в таких случаях я придумывала какую-нибудь отговорку, но в этот раз подумала: что же это, ведь я взрослая женщина, только что удачно защитила диссертацию на важную тему, и я среди добрых друзей… И было так тепло, и разговор шёл о том, что меня больше всего интересовало, и все мы были в таком отличном настроении, что я решила немного расслабиться. Я открывала новую сторону себя, и этой стороне нравился вкус вина и жареных сардин, и тёплый воздух на моей коже, и ритм музыки, сопровождавшей всё это. Я этим наслаждалась.
— И мы сели ужинать в саду. Я сидела в конце длинного стола, под лимонным деревом, и рядом со мной стояло что-то вроде беседки, украшенной страстоцветами, а моя соседка разговаривала с кем-то напротив, и… В общем, напротив меня сидел человек, которого я пару раз видела на конференции. Мы не были знакомы лично; он был итальянцем, о его работе много говорили, и я подумала, что интересно будет о ней послушать.
— В общем… Он был чуть старше меня, и у него были мягкие чёрные волосы, красивая кожа оливкового цвета и тёмные-тёмные глаза. Волосы всё время падали ему на лоб, а он всё время их убирал, вот так, медленно…
Она показала как. Уилл подумал, что, она, должно быть, очень хорошо это помнит.
— Он не был красивым, — продолжала она. — Не дамский угодник и не обольститель.
Будь он таким, я бы стеснялась и не знала, как с ним заговорить. Но он был милым, умным и смешным, и ничего на свете не могло быть проще, чем сидеть при свете лампы под лимонным деревом среди запахов цветов, жареной пищи и вина и говорить, смеяться и чувствовать, что я надеюсь, что он считает меня хорошенькой. Сестра Мэри Мэлоун флиртовала! А как же мои клятвы? Как же мысли о том, чтобы посвятить свою жизнь Иисусу и всё остальное?
— Не знаю, от вина это, или от моей собственной глупости, или от тёплого воздуха, или от лимонного дерева, или от чего там ещё… Но мне постепенно стало казаться, что я заставляла себя верить во что-то ненастоящее. Я заставила себя поверить в то, что мне хорошо, что я счастлива и довольна одна, без чьей-то любви.
Влюблённость для меня была как Китай: я знала, что он есть, и что там, конечно, очень интересно, и многие туда ездили, но сама туда не собиралась. Я могла бы прожить всю жизнь, так и не съездив в Китай, но это было и не важно, ведь у меня оставался ещё целый мир.
— А потом кто-то подал мне кусочек чего-то сладкого, и я вдруг поняла, что я была в Китае. Если можно так выразиться. А потом забыла об этом. А напомнил мне об этом вкус сладости, кажется, это был марципан. Сладкая миндальная паста, — пояснила она, увидев непонимание на лице Лиры.
Та откликнулась:
— А! Марчпан! — и снова уселась поудобнее, чтобы слушать дальше.
— В общем, — продолжила Мэри, — я узнала этот вкус и тут же вспомнила, как впервые, ещё девчонкой, его попробовала… Мне было двенадцать лет. Я была на вечеринке у одной из подруг, в её день рождения, и была дискотека — когда играют музыку на таком записывающем устройстве, а люди танцуют, — пояснила она, снова заметив недоумение Лиры. — Девочки обычно танцуют друг с другом, потому что мальчики стесняются их пригласить. Но этот мальчик — я его не знала — он пригласил меня на танец, и мы станцевали первый танец, а потом второй и разговорились… И ведь когда тебе кто-то нравится, ты всегда это знаешь, сразу знаешь. А он мне так понравился. И мы всё говорили, а потом нас угостили тортом.
А он взял кусочек марципана и нежно положил мне в рот, и я помню, как пыталась улыбнуться, а потом покраснела, и так глупо себя почувствовала, и влюбилась в него просто за это — за то, что он так нежно прикоснулся к моим губам марципаном.
