Лира двинулась было к ним, но Пантелеймон сказал:
— Лира, прошлой ночью к нам приходила Серафина Пеккала. Она нам много чего сказала. Она улетела, чтобы привести сюда гиптян. Приедут Фардер Корам и лорд Фаа, и они будут здесь…
— Пан, — горестно спросила она, — Ох, Пан, почему же ты не рад? Почему?
Он превратился и белоснежным горностаем проплыл к ней над песком. Другой дэмон тоже превратился — Уилл почувствовал, как будто что-то легонько сжало его сердце — и стал кошкой.
Прежде чем подлететь к нему, она сказала:
— Ведьма дала мне имя. Раньше оно мне было не нужно. Она назвала мена Киръява.
Но послушай, послушай нас…
— Да, вы должны послушать, — сказал Пантелеймон. — Это трудно объяснить.
Дэмоны рассказали им всё, что услышали от Серафины Пеккала, начиная с открытия о самих детях: о том, как они, сами того не желая, стали подобны ведьмам в способности разделяться, оставаясь одним существом.
— Но это не всё, — сказала Киръява.
А Пантелеймон сказал:
— О, Лира, прости нас, но мы должны рассказать тебе, что мы узнали…
Лира растерялась. Когда это Пан просил прощения? Взглянув на Уилла, она увидела, что он так же озадачен.
— Скажите нам, — ответил он. — Не бойтесь.
— Это касается пыли, — сказала кошка-дэмон. Уилл в изумлении слушал, как часть его самого рассказывает то, чего он не знает. — Вся пыль на свете утекала в ту бездну, которую вы видели. Что-то её остановило, но…
— Уилл, это тот золотой свет! — сказала Лира. — Свет, который утёкал в бездну и исчезал… Это и есть пыль? Правда?
— Да. Но она до сих пор всё время утекает, — продолжил Пантелеймон. — А она не должна. Она не должна вся утечь. Она должна оставаться в мире, не исчезая, иначе всё хорошее ослабеет и умрёт.
— Но куда уходит остальная пыль? — сказала Лира.
Оба дэмона посмотрели на Уилла. И на нож.
— Каждый раз, когда мы открывали окно, — сказала Киръява — и Уилл снова ощутил лёгкую дрожь: она это я, а я это она, — каждый раз, когда кто-нибудь открывал окно между мирами, мы или старики из Гильдии — кто угодно, нож прорезал миры до внешней пустоты. Та же пустота и в бездне. Мы этого не знали. И никто не знал, потому что края окон были слишком тонкими, чтобы их увидеть. Но достаточно широкими, чтобы вытекала пыль. Если окно сразу закрывали, много вытечь не успевало, но тысячи окон остались открытыми. И пыль всё время утекает из миров в никуда.
Уилл и Лира начинали понимать. Они боролись с собой, отталкивая эти мысли, но как серый свет утра просачивается на небо и гасит звёзды, так и реальность проникала за каждую выставленную ими преграду, вползала за все закрытые ими ставни, пробиралась мимо каждой завесы.
— Каждое окно, — шёпотом сказала Лира.
— Все до одного должны быть закрыты? — сказал Уилл.
— Все до одного, — как Лира, прошептал Пантелеймон.
— О нет, — сказала Лира. — Нет, не может быть…
— И мы должны покинуть свой мир и жить в мире Лиры, — сказала Киръява, — или Пан с Лирой должны покинуть свой и жить в нашем. Другого выбора нет.
И внутри у них зажёгся бледный свет дня.
И тогда Лира громко закричала. Прошлой ночью совиный крик Пантелеймона напугал всех мелких тварей в округе, но ему было не сравниться со страстным воплем, который теперь вырвался у неё. Дэмоны были потрясены, и Уилл, увидев это, понял почему: они не знали остальной правды — того, что узнали они с Лирой.
Дрожа от ярости и горя, Лира шагала взад-вперёд со сжатыми кулаками, поворачивая залитое слезами лицо то в одну, то в другую сторону, как будто ища вокруг ответ. Уилл вскочил с места, схватил её за плечи и почувствовал, что она напряжена и вся дрожит.
— Слушай, — сказал он. — Лира, слушай: что сказал мой отец?
— О, — вскрикнула она, замотав головой, — он сказал… ты сам знаешь, что он сказал, ты был там, Уилл, ты тоже слышал!
Ему казалось, что она сейчас умрёт от горя. Она бросилась в его объятия и зарыдала, отчаянно прижимаясьсь к его плечам, вцепившись ногтями ему в спину и уткнувшись лицом ему в шею. Он слышал только:
— Нет, нет, нет…
— Слушай, — снова сказал он, — Лира, давай попробуем вспомнить точно. Может, у нас есть выход. Может, есть лазейка.
Он осторожно разнял её руки и усадил её. Напуганный Пантелеймон тут же подлетел к ней и сел к ней на колени, а кошка-дэмон нерешительно подошла к Уиллу. До сих пор они не прикасались друг к другу, но теперь он протянул ей руку, и она потёрлась мордочкой о его пальцы и осторожно встала к нему на колени.
— Он сказал… — всхлипывая, начала Лира, — он сказал, что люди могут недолго оставаться в чужих мирах, не боясь заболеть. Могут. И мы ведь оставались? Если не считать того, что нам пришлось сделать, чтобы пойти в земли мёртвых, мы ведь здоровы?
— Можно оставаться, но не долго, — сказал Уилл. — Отец не был в своём мире — в моём мире — десять лет. Когда я нашёл его, он почти умирал. Десять лет — и всё.
— А как же лорд Бореаль? Cэр Чарльз? Он ведь был здоровым?
— Да, но вспомни: он мог возвращаться в свой мир, когда хотел, и снова становиться здоровым. Да ты ведь там его и встретила — в своём мире. Он, наверное, нашёл какое-то потайное окно, о котором никто не знал.
— Ну так и мы можем!
— Можем, только…
— Все окна должны быть закрыты, — сказал Пантелеймон. — Все.
— Но откуда ты знаешь? — спросила Лира.
— Нам сказала ангел, — ответила Киръява. — Мы встретили ангела. Она нам сказала это и кое-что ещё. Это правда, Лира.
— Она? — недоверчиво вскинулась Лира.
— Женщина-ангел, — сказала Киръява.
— Не слышала о таких. Может, она лжёт.
Уилл же обдумывал другую возможность.
— Допустим, все окна закроют, — сказала он, — а мы будем открывать одно, когда понадобится, проходить в него как можно быстрее и немедленно закрывать — это же будет безопасно? Если пыль не будет успевать выйти?
— Да!
— Мы бы сделали его там, где его никто не смог бы найти, — продолжал он, — и знали бы только мы вдвоём…
— Да, это бы сработало! Точно! — сказала она.
— И мы могли бы переходить из одного в другой и оставаться здоровыми…
Но дэмоны явно были расстроены, и Киръява мурлыкала:
— Нет, нет.
А Пантелеймон сказал:
— Призраки… Она ещё сказала нам о призраках.
— Призраки? — спросил Уилл. — Мы их впервые увидели во время сражения. А что с ними?
— Ну, мы узнали, откуда они берутся, — сказала Киръява. — И это самое плохое: они как дети бездны. Каждый раз, когда мы открываем ножом окно, появляется призрак. Как будто кусочек бездны вылетает в мир. Поэтому в Читтагацци их так много: там же столько открытых окон.
— И они растут, питаясь пылью, — сказал Пантелеймон. — И дэмонами. Потому что пыль и дэмоны вроде как одно и то же — взрослые дэмоны, по крайней мере. И от этого призраки растут и становятся сильнее…
К сердцу Уилла подступил смутный ужас; Киръява почувствовала это и прижалась к его груди, пытаясь его утешить.
— И каждый раз, когда я использовал нож, — сказал он, — каждый раз я порождал нового призрака?
Ему вспомнились слова Йорека Бирнисона в пещере, где он отковал нож: «Но ты не знаешь того, что делает сам нож. Твои цели могут быть хорошими. У ножа есть свои цели».
На него смотрели глаза Лиры, широко раскрытые от горя.
— О, нельзя, Уилл! — сказала она. — Нельзя так поступать с людьми, нельзя выпускать призраков… после того, как мы увидели, что они делают!
— Хорошо, — сказал он, вставая на ноги и прижимая своего дэмона к груди. — Тогда нам придётся… одному из нас придётся… я пойду в твой мир и…
Она знала, что он собирается сказать; она видела у него на руках прекрасного, здорового дэмона, которого ещё даже не успел узнать; она подумала о его матери, и она знала, что он тоже думает о ней. Разве может Уилл покинуть её и жить с Лирой, даже ради нескольких лет вместе? Он будет жить с Лирой, но как ему жить с самим собой?
— Нет, — вскрикнула она, вскакивая на ноги; девочка и мальчик в отчаянии прижались друг к другу, и Киръява спустилась на песок к Пантелеймону. — Я, Уилл!
Мы пойдём в ваш мир и будем там жить! Ну и пусть мы с Паном заболеем, мы сильные, могу поспорить, что нас надолго хватит, а в вашем мире, наверное, есть хорошие врачи — доктор Мелоун должна знать! О, давай сделаем так!
Он качал головой; на щеках его блестели слёзы.
— Думаешь, я это вынесу, Лира? — сказал он. — Думаешь, я смогу жить счастливо, глядя, как ты заболеваешь, тебе становится хуже, как ты слабеешь и умираешь, пока я с каждым днём становлюсь сильнее и взрослее? Десять лет… Это ничто. Они промелькнут, как одно мгновение. Нам будет за двадцать. Уже скоро. Только подумай, Лира: мы с тобой выросли и только готовимся сделать всё, что хотели, и вдруг… всё кончается. Думаешь, я смогу жить после того, как ты умрёшь? О, Лира, я бы не раздумывая ушёл за тобой в мир мёртвых, как ты за Роджером, и две жизни пропали бы даром — твоя и моя. Нет, мы должны прожить наши жизни вместе — хорошие, долгие, полные хороших дел жизни, а если нельзя прожить их вместе, нам… нам придётся прожить их врозь.
