натыкаться, это же как неудобно!
– А если скал и камней нет? Тогда, чтобы ехать по поверхности, топлива намного меньше нужно, понимаешь?
– Чтобы на скалы и камни не натыкаться, на Земле дороги строят, они ровные! – это Сенька в разговор вмешивается.
– Дороги? А это как? Как у нас путепроводы для турболифтов?
Вдруг наш глайдер останавливается, а пилот с переднего кресла и говорит:
– Тебя ведь Рома зовут, я правильно понял? Ну-ка, давай полезай сюда, вперёд! Неужели ты ни разу в жизни дороги не видел?
А я задумался и совсем не знаю что отвечать. Нет, слово «дорога» я знаю. Это, скажем, как спросить дорогу к кому-нибудь в каюту. Типа четыре пролёта по коридору, потом поворот направо, ну и так далее. Но вот как можно «увидеть дорогу», в упор не понимаю. Пилот удивляется:
– Поверить не могу! Что же вы, в школе про Землю ничего не проходили?
– Проходили – плечами пожимаю. – И в школьном центре, и потом на станции.
– И про дороги вам ничего не рассказывали?
– Ну, может и рассказывали. Только я не помню…
Тут я даже разозлился немножко:
– Вот вы, – говорю, – в школе про Венеру проходили? Много вы про неё помните?
– В школе-то – пилот на меня с таким любопытством глянул – проходили, но ты верно угадал, не помню!
– Тогда почему вам «непомнить» можно, а мне нельзя?
Тут меня Василиса тормошит за ногу:
– Ты, Рома, давай прекращай философией заниматься. Тебя на переднее кресло приглашают, иди уже, пересаживайся. Оттуда дорога лучше всего видна!
И я в переднее кресло пересел, рядом с водителем. И шею вытянул, чтобы лучше видеть. А он меня ремнём пристегнул и снова к пульту управления повернулся, и мы поехали. И вот тогда я увидел дорогу. По бокам у неё – высоченные деревья, проносятся мимо нас быстро-быстро, а посредине – ровная и гладкая поверхность. И вправду, никаких трещин, камней или скал. Как полы в коридоре на станции, только далеко вперёд, аж до самого горизонта. У меня даже голова закружилась немножко.
– Такую штуку на Венере не построишь. – говорю, наконец, задумчиво. – Вернее, построить-то, наверное, можно. Только очень быстро она вся растрескается, камнями её засыплет, ну, или лавой зальёт… А другие такие дороги на Земле ещё бывают?
Пилот рассмеялся:
– Ну ты даёшь, брат! Конечно, бывают, дорог – их тысячи. Вон, видишь, поверху эстакада проложена, мы скоро под ней проезжать будем? Там тоже дорога. А ещё бывают мосты и виадуки, вот тогда точно – вроде едешь на глайдере, а смотришь в боковое окно, а у тебя всё внизу, будто на самолёте летишь!
– Летать, – объясняю, – ну, хотя бы в челноке, мне привычнее. И вся наша станция тоже высоко в атмосфере летит, на высоте 50 километров. Просто там безопаснее намного, чем внизу на поверхности…
Сзади к нам между креслами вдруг Сенька голову просовывает:
– А наверху на Венере всё равно атмосфера жутко ядовитая! Ромка – он же никогда в жизни открытого окна не видел! На Венере на станции окон очень мало, а те, которые и есть, толстые, круглые, и открыть их нельзя, а то погибнут все!
– Даже так? Ну, тогда, гляди, инопланетянин! – торжественно немножко пилот говорит. На кнопку быстро нажал, и вдруг стекло моей двери поползло вниз. Мне даже страшновато немножко стало, и я в своё кресло вжался. А внутрь глайдера ворвался ветер – душистый, свистящий и, как мне показалось, жутко холодный! Нет, не холодный – леденющий! Даже сквозь ткань комбинезона насквозь пробирает!
– А руку туда тоже можно высунуть? – осторожно спрашиваю. Тут вдруг Василиса вмешивается в разговор:
– Ты ещё голову туда высунуть попроси. Ни в коем случае! И закройте, пожалуйста, окно – мне врачи строго велели: Рома всю жизнь прожил при комнатной температуре, он моментально простыть может!
Пилот окно закрыл, и сразу же стало тепло.
– А ты, Ромка, оказывается, мерзляк, хоть и космонавт? – это мне пилот как бы в шутку. А я не знаю, кто такой «мерзляк», но сразу догадался, что слово это обидное. И обиделся. Тут за меня вдруг Сенька вступился:
– Он никакой не мерзляк, он просто не привык! А знаете, какой он храбрый? Он даже на поверхность Венеры спускался, а там температура – пятьсот градусов! И повсюду вулканы, лава, и ветер такой, что четырёхтонный экзоскаф может запросто повалить!
Тогда пилот говорит:
– Вот ведь, не знал… Ты, Ром, прости меня, пожалуйста! Не подумавши сказал я, хотел пошутить, а вот некрасиво и невежливо получилось.
А я, пока Сенька меня хвалил, покраснел даже и хотелось заплакать. Отвернулся и говорю:
– Да ладно…
И стал в окно просто молча глядеть. Далеко-далеко были видны какие-то причудливой формы постройки. Высоко в небе плыли редкие белые облака, проносились мимо деревья, невысокие и пологие холмы были зелёными и как будто пушистыми. Это, наверное, потому, что там много растений растёт разных – догадался я.
– Нравится тебе на Земле? – вдруг водитель спрашивает.
– Вот уже тыщу раз меня все спрашивают – «нравится тебе на Земле», «нравится тебе на Земле»! – я почему-то немножко рассердился, заговорил горячо. – И врач, и медсестра, и Костик, который нас в каталке возил, и Василиса Альбертовна, и корреспонденты эти, теперь вы вот… А между прочим, у нас на Венере тоже классно! Знаете, какая там станция огромная? Как на ней интересно? А на поверхности тоже очень даже красиво, только не такая там красота, а просто другая…
– Да, там тоже по-своему красиво! – Сенька соглашается. – Только красота там… жутковатая, что ли… Мне очень страшно было.
– Ты, Рома, пожалуйста, не волнуйся так! – Василиса говорит сзади. – Мне кажется, ты просто устал. Ещё бы – столько впечатлений! Пересаживайся-ка обратно к нам сюда, и попробуй поспать. И тебе, Сеня, тоже не мешало бы.
Пилот с дороги съехал, глайдер остановил:
– Не сердись, брат! Такие мы, земляне, любопытные, понимаешь. А я, когда в школе ещё учился, знаешь как мечтал в космос полететь? На другой планете побывать? Завидую я тебе, Ромка! Ну, пересаживайся давай уже.
Люк у глайдера сам открылся. А я ноги вниз спустил и застыл на месте. Потому что они у меня в разных растениях утонули будто. Как у нас в живом уголке, только их невероятно много, видимо-невидимо, триллион, наверное. Или триллиард. И запах, какого я в жизни не чувствовал. И в воздухе какие-то звуки непонятные чудные.
– А что это там? – спрашиваю шепотом почему-то. А пилот сразу понял, про что я спросил:
– Кузнечики это стрекочут. Насекомые такие маленькие. Видел когда-нибудь?
– Только на картинке в школе. А можно мы тут просто немножко просто так… постоим?
– Если учительница ваша не возражает, то отчего же нет?
Василиса оживилась:
– Не возражаю. Я и сама с удовольствием чуть-чуть пройдусь ноги разомну.
И тогда я спрыгнул вниз и медленно-медленно, осторожно, пошёл вперёд. И неожиданно для себя почему-то раскинул руки широко в стороны. Ощущение было незабываемое, хотелось и плакать, и смеяться, и всё на свете сразу. Сзади, слышно, учительница пилоту говорит:
– Я с этими ребятами только второй день знакома, но как же они мне нравятся! Сеня – он начитанный, умный, но тихоня. А Ромка – просто огонь, очень впечатлительный мальчик. Все эмоции наружу.
А Сенька тоже из глайдера выпрыгнул.
– И никакой я не тихоня! – немного обиженно сказал, ни к кому не обращаясь. – Ром, гляди, а это вот твой цветок! – показывает. – Он ромашка называется потому что.
– Мы в школе ромашки на рисовании рисовали. А ещё меня мама иногда «ромашкой» называет… – тихо и грустно так говорю. А сзади ко мне вдруг Василиса Альбертовна подошла и руки на плечи положила:
– Ром! А можно, я тебя тоже иногда «ромашкой» называть буду?
Я почему-то смутился:
– Ну, наверное, можно… Но только не при всех, ладно?
– Хочешь сорвать цветок? – Василиса спрашивает. Я головой энергично замотал:
– Разве можно их рвать? Они же живые, растут. В нашем живом уголке в школьном центре мы каждое растение по имени зовём и каждую рыбку, мы за ними ухаживаем, поливаем, кормим… А здесь их столько… А ещё деревья какие огромные…
Вдруг меня качнуло, голова
