– Роберт Людвигович, был бы рад, если бы вы зашли сегодня вечером на завод, в директорский кабинет. Я там обосновался. Это можно?
Бартини усмехнулся:
– Думаю, что можно.
– Можно-можно, – закивал головой директор завода В.Н. Лисицын, который сопровождал заместителя наркома.
Уже за дверями комнаты к Яковлеву подошел начальник режима и великодушно, словно делая подарок высокому гостю, сказал:
– Они у нас почти все расконвоированные. Да и какие они враги народа, тут все понимают, что к чему. Так что мы доставим вам этого самого Бартини.
Рад или не рад был Яковлев этой нежданной встрече? Конечно же, он знал о той беде, которая свалилась на авиапром в конце тридцатых годов, когда в одночасье в разряд врагов, вредителей, шпионов, троцкистов и двурушников попали десятки, если не сотни конструкторов, инженеров, ученых, специалистов самых разных направлений, которые были славой и гордостью отечественной авиации. В Омске сейчас вместе со своим коллективом заключенных трудится на 166-м заводе А.Н. Туполев, делает пикировщик Ту-2. Там же в Омске В.М. Мясищев работает над дальним бомбардировщиком. В Казани В.М. Петляков клепает свою «пешку». Талантливейший Бартини, сделавший дальний бомбардировщик ДБ-240, вот он, в Новосибирске отбывает свой срок; главный конструктор А.И. Путилов тоже где-то сидит. И конструктор дизельных двигателей А.Д. Чаромский. Где-то тоже в шарашке работает Б.С. Стечкин. И десятки, десятки тех людей, которых он знал в «той» жизни и которые напрочь исчезли из нее, словно их и не было.
И вот нежданно из глубин «той» жизни вынырнул Роберт Людвигович Бартини.
О нем в тридцатых в Москве ходили легенды. Сын какого-то важного сановника Итальянского королевства «заболел» в юности революцией, примкнул к боевым отрядам коммунистов, был объявлен врагом Италии, и поэтому ему пришлось бежать в Советский Союз. Здесь он быстро выдвинулся в число ведущих авиаконструкторов, создал свое КБ, строил гидросамолеты, потом делал что-то для Аэрофлота, а перед самым арестом создал дальний бомбардировщик ДБ-240. Трудно представить себе, с каким чувством он узнает про то, что этот его самолет только уже под индексом Ер-2 летает на бомбежку Берлина. Был врагом Италии, теперь снова попал в разряд врагов уже на новой родине, которая вот так неласково с ним обошлась.
Вечером Яковлев попросил накрыть ему в комнатушке для отдыха за кабинетом небольшой стол к приходу Бартини, а сам с некоторым беспокойством думал о предстоящей встрече. Ситуация складывалась несколько щекотливая. По выработанной им необходимой в советское время осторожности Александр Сергеевич избегал не только встреч с людьми, заподозренными в нелояльности к строю, но и разговоров о них. Впрочем, делать это было несложно, поскольку арестованные обычно уходили в небытие (возвращаться стали только после 1956 года, да и то не все), а говорить о том, справедливо или несправедливо арестован тот или иной человек, опасались все. «Раз забрали, было за что. Органы не ошибаются, а будешь высовываться, сам загремишь по 58-й». От этих самых Органов не был застрахован никто. Уж на что Николай Иванович Ежов был любимцем Сталина, каналы для него рыл, лагерями обустроил тундру, а и его самого ликвидировали. Да чего там далеко ходить – Михаил Моисеевич Каганович, бывший нарком авиапромышленности какими, делами заправлял, всей оборонной промышленностью руководил, и где он теперь?
Раскрылась дверь и, придерживая створки, Лисицын пропустил вперед себя гостя, которого он никак не ожидал принимать в своем кабинете. Тут только до Яковлева дошло, что невольно он подставил под удар и директора завода: если дело обернется плохим концом, то и ему несдобровать, причем директор-то погорит ни за что. Но следом за Бартини вошел и начальник режима, и все стало на свои места, теперь встреча проходила под присмотром Органов, и могло именоваться теперь «мероприятием».
Начальник режима (фамилию его Яковлев не запамятовал, а просто не знал) достал откуда-то бутылку коньяка, быстро разлил теплую жидкость по стаканам и со словами: «Ну, будем!» выпил до дна. Остальные только пригубили целебный напиток.
Разговор взял в свои руки Бартини (ай, молодец, Роберт Людвигович!) и повел его по самому безопасному руслу:
– Я имел возможность, уважаемый Александр Сергеевич, довольно детально ознакомиться с вашим детищем, истребителем, что строится здесь на заводе, и готов сказать вам свое восхищение.
– Спасибо, Роберт Людвигович, за добрые слова, я их больше жду от летчиков, которые на них воюют.
– Уверен, что и летчики хвалят ваши истребители. Не знаю, как мотор ведет себя, но аэродинамика вашей машины выше всяких похвал. Ну, и, конечно, технологичность. Ведь кто на линии стоит – подростки, женщины, а каждый день из цеха один за другим выкатываются истребители.
– Мне, наверное, помогло то, что я начал с легких самолетов свой путь в авиации, вот отсюда и тяга к простоте конструкции. – Яковлев был рад, что разговор пошел о технике, а не о людях, там почва для разговоров могла быть очень скользкой.
– А как там наш ДБ-240 работает?
– Насколько я знаю, отзывы о самолете хорошие, а вот на дизеля нарекания есть.
– Двигатели у Чаромского очень перспективные. Их только надо было доводить, но времени не хватило.
– Всем нам времени не хватило. Видите, куда война нас занесла – в Сибирь.
– Я в Сибири, между прочим, второй уже раз оказываюсь, – засмеялся Бартини.
– Как это?
– А в первый раз я через Сибирь возвращался домой из русского плена. Я же принимал участие еще в первой империалистической, как сейчас говорят, войне. В австро-венгерской армии. Ну, и попал в плен. А возвращались мы домой через Сибирь, Владивосток, Шанхай, через Тихий океан. Кругосветное путешествие, одним словом. Александр Сергеевич, как там Володя работает? – вдруг переменил тему Бартини.
– Простите?
– Владимир Григорьевич. Ермолаев, то есть. Ему ведь 28 лет было, когда его поставили у руля, – тут Бартини чуточку замялся и продолжил: – конструкторского КБ.
Яковлев понял причину заминки, Бартини явно хотел произнести «моего конструкторского бюро».
– По-моему, вполне вписался в ритм работы. Очень энергичный конструктор и, несмотря на молодость, волевой и настойчивый. Как я знаю, в его, – Яковлев нарочно произнес это слово, – бюро идет глубокая модернизация Ер-2 с тем, чтобы увеличить дальность полета, повысить бомбовую нагрузку, сделать бомбардировщик более живучим.
– Конечно, там нужна серьезная модернизация, ведь этот самолет проектировался как пассажирский. Потом уже пришлось менять ему профессию, но, надеюсь, Володя, простите, Владимир Григорьевич справится. Кстати, многое из того, что я передавал своим молодым коллегам, так и повисло в воздухе. Не приняли советские конструкторы идею велосипедного шасси. Почему? Ведь очевиден выигрыш в весе, в управляемости и прочем. Я рад, что могу высказать это настоящему конструктору, который может это оценить. Ах, как жаль, что война прервала циркуляцию научной мысли в самолетостроении. Нет борьбы идей, нет всплеска достижений… Есть столько замыслов… Вы подумайте, Александр Сергеевич, над идеей велосипедного шасси. Мне ведь некому больше этого сказать…
