Чехословацкие болельщики разворачивали на трибунах плакаты с нарисованными танками. На баннерах писали: «Вы нам танки, мы вам — бранки» (заброшенные шайбы). В Саппоро во время игры с чехами Чернышев стоял, облокотившись на бортик, и Недомански умышленно запустил в него шайбой. К счастью, не попал. Именно тогда Тарасов обложил чеха словами, которые тот запомнил на всю жизнь. «На Тарасова я до сих пор имею зуб, — говорил он во время Санкт-Петербургского чемпионата мира 2000 года репортеру. — Какими словами обзывал он меня со скамейки запасных, не передать. Не думал, наверное, о том, что русский язык мы тогда изучали в школе и что я его прекрасно понимал».
«В последнем и решающем матче, — пишет в «Золотой книге сборной СССР по хоккею» Семен Вайханский, вспоминая Саппоро, — она (советская команда. — А. Г.) убедительно обыграла Чехословакию, в очередной раз лишив золотых наград своих главных конкурентов. По-видимому, нервы обеих сторон были напряжены до предела, и острый на язык Тарасов что-нибудь “лишнее” бросил со своего тренерского места разгоряченным соперникам». В ответ на это, дескать, Недомански и запустил в него шайбой.
Запустил — правда, не в Тарасова, а в Чернышева. И не после проигранного матча, а во время игры, в ходе которой чехословацкие «друзья» только и делали, что провоцировали наших хоккеистов. Да и вряд ли стоит ставить знак равенства — «нервы обеих сторон были напряжены до предела» — между сборными СССР и Чехословакии.
Недомански, надо сказать, долгое время оставался для советской прессы персоной нон грата. Евгений Майоров, из высококлассного хоккеиста превратившийся в высококлассного телевизионного комментатора, в конце 70-х годов был отправлен с командой «Крылья Советов» в турне по Северной Америке — вести репортажи о товарищеских матчах. Первая игра — в Детройте. А за «Детройт», помнил Евгений Александрович, играл недавно убежавший из Чехословакии в США Недомански. Майоров пошел к начальству: «Как быть?» — «Да ладно, — сказали ему, — не называй его и всё».
Легко сказать — «не называй». Идет матч. Недомански забрасывает «Крыльям» шайбу. К тому же — победную. «А я молчу, как партизан, — рассказывал Евгений Майоров много лет спустя. — Потом называю фамилию первого попавшегося на глаза хоккеиста “Детройта”. Однако тут же, как на грех, на повторе показывают спину Вацлава, забрасывающего шайбу А на спине надпись — “Nedomansky”. Честно скажу, стыдно было, но поделать я ничего не мог».
«…Да они все такие — Голонка, Недомански, братья Штястны, другие братья — Холики, — говорил в интервью Александр Гусев. — Младший, Иржи, еще ничего. А Ярослав… Прозвище у него было — Сопливый. Еле дотронешься до него — падает, будто зарезали. А сами били исподтишка, плевали. За чехов меня Сергей Павлов, председатель Спорткомитета, и дисквалифицировал…»
Хоккейная сборная СССР в Праге провела в марте 1975 года три выездных матча в рамках известинского турнира с командой Чехословакии. Игры вызвали огромный интерес — на них присутствовали все члены Политбюро КПЧ. В последнем матче Гусев применил против одного из чехов жесткий силовой прием. В рамках правил, но так получилось, что клюшкой попал сопернику в подбородок, и его унесли на носилках… Это был Мариан Штястны, перед этим ударивший Гусева кулаком в лицо. Гусев тогда ответил, Штястны рухнул, и Гусев напрасно, приподняв чеха за шлем, врезал ему второй раз. В зале поднялся невообразимый шум. Советскую команду закидали банками из-под пива, зажигалками, монетами. Чехословацкие начальники в этот же вечер позвонили с жалобами своим московским коллегам.
Когда сборная вернулась в Москву, команду сразу — в воскресенье! — отвезли на автобусе к руководителю Спорткомитета Сергею Павлову. «Глаза у него были как у военно-морского окуня, — вспоминает Владислав Третьяк. — …Он как понес: “Да вы хоть знаете, что наделали? Сказать, кто вы такие? Вы хуже врагов социализма! А вы, Гусев, больше играть не будете”.
Тот робко: “Да я случайно”. — “Всё, форму сдавайте — больше на лед не выйдете”. Володя Петров попытался за Гусева заступиться: “Я как парторг хочу заверить: он не виноват”. — “Парторг? Завтра вас ждут на Старой площади”».
Гусева дисквалифицировали, сняли звание заслуженного мастера спорта, в сборной его не было до декабря 1975 года. «Спас меня, — рассказывал Гусев, — Гречко. Заинтересовался: “Что это Гусев за сборную не играет?” — “Да чеха избил”. — “Правильно сделал”. Тут же мне всё отобранное вернули. Амнистировали». И в 1976 году в Инсбруке Гусев стал олимпийским чемпионом.
В первое же появление Гусева в Праге по отбытии срока дисквалификации Штястны после матча накрыл, по словам защитника, «шикарный стол в гостинице, пригласил к себе в номер меня, Васильева, еще ребят. Пойдем, говорит, выпьем. Словно ничего и не было. Понимал: сам виноват».
Тарасов никогда ни с кем не заигрывал и ни перед кем не заискивал. В Саппоро он был страшно рад, что удалось поставить чехов на место. Чехословацкие руководители вконец обнаглели и вздумали, прибегнув к помощи руководителей партийных, клянчить (и у кого? у Тарасова?!) ничью и серебряные олимпийские медали!
Нина Григорьевна Тарасова в интервью журналисту Владиславу Домрачеву поведала о том, что на ее мужа и Аркадия Чернышева «в Японии здорово надавили сверху». «Требовали, — рассказывала она, — чтобы в последнем матче с чехами сыграли вничью, в этом случае мы становились чемпионами, а чехи — вторыми. Но наши разнесли друзей — 5:2, и серебро досталось американцам. Тренеры попали в опалу. Им даже не стали вручать ордена Ленина, хотя за победу на Олимпиаде это планировалось. Но главное — у них отобрали мечту сыграть против канадцев. В Суперсерии-72 сборную возглавили Бобров и Кулагин. Принять Анатолия в свой штаб они наотрез отказались. “Нынче на Руси уже на троих не соображают”, — ответил Бобров на предложение сделать Тарасова консультантом сборной».
Сказанное Ниной Григорьевной слишком серьезно для того, чтобы это придумывать. Татьяна Тарасова рассказала мне об одном эпизоде, характеризующем Нину Григорьевну как человека, неукоснительно следующего точности факта:
«Я помню, дядя Саша Гомельский где-то выступил, что-то (это было связано с именем Василия Сталина) сказал, и мама ночью ему позвонила и сказала: “Саша, ты исказил такой-то вот факт”. Он в ответ: “Ну ладно тебе, Нинка”. Она говорит: “Нет. Пока хоть один человек остался, кто помнит, как это был о на самом деле, нужно говорить точно. Ты должен об этом сказать, что был не прав. Это исторический факт”. — “Нин, ну ты что? Ну что сейчас мы с тобой… Соберись!” — “Нет!” Закончилось всё тем, что он сделал то, на чем настаивала мама, — привел факт в полное соответствие с тем, что было на самом деле. У нее характер был покруче, чем у папы».
