Когда она, заливаясь слезами, спросила “нового” отца, почему никто не рассказал ей об этом раньше, он ответил: “Мы не хотели, чтобы ты ребенком носила в себе такую большую тайну”. А когда она сообщила матери, о чем только что узнала, Ингрид Бергман ответила, что собиралась сказать ей, но муж ее опередил. Они не планировали это сообща.
В интервью “Свенска дагбладет” по случаю публикации “Трех дневников” Мария фон Розен сказала:
Правда была так велика, так ошеломительна, что я вообще не могла реагировать. Причем долго. Собственно, лишь несколько лет спустя я наконец осознала и приняла, что Ингмар мой отец. Или, вернее, что у меня два отца. Ведь Ян-Карл остается, именно он читал мне сказки, когда я была маленькая, он утешал меня, когда я плохо себя чувствовала. Он был мне настоящим отцом. У Ингмара другая роль. Он всегда поддерживал мое писательство, верил в меня как в литератора.
Пять лет Мария фон Розен успешно скрывала от Яна-Карла фон Розена, что знает о своем происхождении. Можно лишь предполагать, как трудно ей пришлось. Жена фон Розена, Марианна, была уверена, что на самом деле именно Ингмар Бергман заставил жену сказать Марии правду, чтобы, как она выражается, “лягнуть” графа. В таком случае короткую соломинку вытянул Бергман. Однажды Ян-Карл фон Розен сказал ему по телефону: “Если на этом настоял ты, я требую, чтобы ты включил Марию в завещание как свою дочь. Иначе будешь иметь дело со мной!” Вот такое условие поставил фон Розен – режиссер должен включить эту дочь в завещание как прямую наследницу.
“Я всегда считал, что право должно быть справедливым. Надо делать то, что должен, причем делать наилучшим образом. И потому я решил, что “кукушки”, подкладывающие свои яйца в чужие гнезда, тоже должны нести ответственность”, – говорит Ян-Карл фон Розен.
Часть 2. Большое попечение
Ингрид и Биргит Карлебу были не просто сестрами, а лучшими подругами и всю жизнь доверяли друг дружке секреты. Однако же в один уголок своей души Ингрид Карлебу свою сестру не допускала. Там таилась загадка, которую ни сестре, ни Ингмару Бергману, великому самозваному аналитику, так и не удалось понять.
Карлебу были прекрасной семьей, с властным отцом и невероятно заботливой матерью. Селим Карлебу, человек сильный и энергичный, родился в 1892 году в Даларне, в городке Стура-Туна, муниципальный герб которого, утвержденный в 1943 году, в разгар мировой войны, представлял собой щит, наполовину золотой с лазоревым луком, наполовину лазоревый с золотым топором; эта геральдическая символика прекрасно отражала характер Селима Карлебу. Щедрый, умный, артистичный, он, говорят, рисовал и гравировал словно этакий Рембрандт. Но вместе с тем суровый, взыскательный и невероятно консервативный. Он требовал, чтобы дочери приносили домой отличные отметки, хотя особых похвал за хорошую учебу они не получали. Отец лишь просматривал учительские оценки, без всяких комментариев.
Селим Карлебу придерживался мнения, что место женщины – дом; домашний труд для мужа и детей – естественная сфера ее деятельности. И мама Эбба не возражала, наоборот. “У мужчины – свой мир, у женщины – свой. В некоторых пунктах они сходятся, и так и должно быть”, – говорила она. Но успешный бизнес мужа избавил ее от постянного дежурства у плиты. Они всегда держали кухарку, которая вкусно готовила, а Эбба Карлебу могла позволить себе интересоваться кухней скорее для развлечения, чем по обязанности. Дом был гостеприимный, двери всегда держали открытыми для родни и друзей.
В глазах детей Селим Карлебу был почти что диктатором. Он никогда их не бил, ему достаточно было поднять бровь – и они тотчас подчинялись. Биргит была худенькая и послушная, так что папина строгость оборачивалась в первую очередь против нее. Ингрид была поупитаннее, покрепче и могла возразить. Она часто выступала против тогдашних авторитетов. Сестер отдали в фортепианную школу мадам Селандер, но через два года Ингрид не знала ни одной ноты и избежала дальнейших мучений. На конфирмации она отвечала на вопросы пастора со строптивостью и юмором, рассмешив всех собравшихся в церкви. Единственная из конфирмантов, она отказалась участвовать в обязательной беседе с пастором с глазу на глаз.
Селим Карлебу часто занимался спортом и вообще любил движение. Катался на лыжах, совершал бодрящие прогулки по лесу, увлекался лыжной охотой на зайцев. Однако дочь Ингрид не интересовалась спортом и прочими физическими упражнениями. Ей больше нравилось писать на машинке и экспериментировать с цифрами. Она и брат отца Биргер вместе играли в “Монополию”, умудрялись продавать альпинистские ботинки в Исландию, составляли накладные и корреспонденцию настоящим конторским языком.
После выпускных экзаменов Ингрид Карлебу, получив стипендию, уехала в Америку и училась в университете в Оксфорде, штат Огайо. Сестра Биргит считала, что с ее стороны это весьма смелый самостоятельный поступок, ведь дома их ограждали от внешнего мира. За ужином никогда не говорили даже о мало-мальски неприятном. Не упоминали, что на свете идет война, о деньгах никто вообще не заикался.
В Оксфорде Ингрид Карлебу пользовалась большой свободой. Раньше она постоянно твердила о похудании, но в Америке позволялось выглядеть как угодно. Непохожести там полагали совершенно естественными, тогда как стокгольмское окружение отличалось тем, что все были одинаковы, имели одинаковое воспитание, росли в одинаковых условиях.
По возвращении на родину Ингрид Карлебу хотела поступить в Коммерческий институт, баллов в ее аттестате вполне хватало, но отец сказал, что это не для девушек.
И Ингрид стала изучать искусствоведение в Стокгольмской высшей школе у профессора Хенрика Корнелла, которого боялись многие, но не дочь Карлебу. К искусствоведению она добавила английский язык и получила степень кандидата философии. Затем начала делать карьеру, неясно, в каком качестве, а в конце концов вышла за графа Яна-Карла фон Розена.
Тем временем ее сестра Биргит познакомилась с бизнесменом Хансом Лангеншёльдом, вышла за него замуж и вместе с ним и тремя детьми уехала в перуанскую Лиму, где они и прожили почти десять лет. Семья вполне свыклась с перуанским обществом, муж успешно занимался бизнесом, Биргит быстро выучила испанский. И все же они оставались extranjeros[38], как она говорит, и у нее возникли сомнения, стоит ли быть чужаками в Южной Америке, так далеко от дома. Детям нужен контакт со шведскими корнями и родней, считала она. Вот когда повзрослеют, тогда пусть и едут за рубеж, если захотят.
