Алексея Силыча радовали и волновали успехи колхозной жизни односельчан:
— В старину рязанские крестьяне были, пожалуй, самыми захудалыми, тёмными и забитыми, — говорил он. — А теперь в деревне тракторы, комбайны, клубы, библиотеки. И люди совсем другими стали!
Новиков-Прибой то шутил, то был предельно серьёзен и внимателен. Иногда делал короткие пометки в записной книжке: брал на карандаш просьбы земляков (которые в дальнейшем с присущей ему обязательностью, как отмечает И. А. Новиков, выполнил).
Во второй половине дня состоялся дружеский обед: «…столы вынесли на улицу, сдвинули вместе и обильно уставили их тарелками и мисками с отварной говядиной и картофелем, свежими огурцами и луком, жареной рыбой, большими ломтями чёрного хлеба и деревянными солонками с крупной солью. В запотевших жбанах были хлебный квас, простокваша, свежее молоко и медовая брага.
Начались застольные разговоры, весёлые воспоминания о деревенских событиях и многочисленные тосты за трудовые успехи и здоровье старшего поколения».
По существу, это был большой семейный разговор, поскольку Алексей Силыч всегда, в любой компании, большой и маленькой, благодаря своей искренности и непосредственности, умел создать атмосферу особой сердечности и задушевности, так что беседа неизменно протекала по-дружески открыто и благожелательно.
Под вечер, «когда заходящее солнце стало цепляться за крыши изб», Алексей Силыч с сыновьями навестили погост (так во всех среднерусских деревнях называют кладбище), поклонились могилам самых близких людей: Силантия Филипповича, Марии Ивановны и Сильвестра Новиковых.
В доме, где Алексей Силыч родился и вырос, была теперь школа. И он искренне радовался, находя это символичным.
Столичных гостей разместили на ночёвку в бывшем доме одного из братьев Поповых.
Игорь Алексеевич вспоминает, как поздно вечером разливалась за окном деревенская гармошка, звенели озорные частушки. Отец, по его словам, очень любил частушки, считая их устной юмористической газетой: талантливый народ сразу зарифмует всё, что на селе за день произошло, а вечером сообщит об этом забористо и весело.
На следующий день учителя матвеевской семилетней школы попросили Алексея Силыча побеседовать с учащимися. Он рассказал ребятам, как учился у дьячка, а затем в церковно-приходской школе. На этом и закончилось его образование. Только долголетняя, настойчивая самостоятельная учёба помогла ему овладеть необходимым запасом знаний.
— Завидую вам, — говорил он ребятам. — Все дороги для вас открыты. Все условия создала для вас советская власть. Это не то, что было в прежнее время. Теперь всё зависит только от вас самих. Учитесь отлично и тогда сумеете принести настоящую пользу нашему Советскому государству, своему народу.
По воспоминаниям учительницы Н. Козловой, учащиеся «забрасывали А. С. Новикова-Прибоя вопросами о его путешествиях, о море, о том, в каких странах он побывал». Всем интересно было слушать его рассказы о кораблях, бурях и штормах, о храбрости и бесстрашии моряков. «Впоследствии многие наши ученики, — пишет Н. Козлова, — увлеклись книгами Новикова-Прибоя. А когда пришёл срок призыва в армию, они добровольно вызвались служить во флоте. По примеру своего знатного земляка морской профессии посвятили себя бывшие ученики школы В. Яковлев, П. Попов, Н. Ивашкин и многие другие».
На следующий день, «когда забрезжил рассвет и на траву упала крупная роса», путешественники выехали на утиную охоту к озеру Имарка.
Невозможно, хотя бы коротко, не остановиться на теме охоты в жизни Новикова-Прибоя и не сказать о его любимом пристанище — писательском домике на озере Имарка.
Николай Смирнов вспоминает: «Навсегда запомнились наши охотничьи поездки.
Мы ездили главным образом на родину Силыча — в окрестности села Матвеевского, где на берегу озера Имарка стояла охотничья избушка».
История избушки такова. Весной 1928 года компания писателей (Новиков-Прибой, Перегудов, Низовой, Ширяев и Завадовский) охотилась неподалёку от родных мест Силыча — в Мордовии. И очень всем понравился пологий песчаный косогор возле озера Имарка. Начали мечтать о домике на этом красивом, тихом берегу. Не откладывая дела в долгий ящик, они обратились с просьбой в журавкинский сельсовет Зубово-Полянского района отвести им небольшой участок земли под постройку дома. Просьбу писателей уважили, а в качестве арендной платы попросили по десять экземпляров книг из сочинений писателей для местной библиотеки. На том и поладили. А осенью 1929 года друзья уже справили новоселье в новой бревенчатой избушке.
На охоту Силыч, по воспоминаниям друзей, собирался деловито и серьёзно, с присущей ему хозяйственностью, предусматривая каждую мелочь.
— Я ничего не люблю делать тяп да ляп, — озабоченно говорил он, — а тут и дело-то предстоит особенное: охота — мой лучший отдых, и я должен чувствовать себя во время этого отдыха не хуже, чем в самом хорошем санатории.
И когда охотники, устроившись в поезде, разложив на полках ружья, рюкзаки и сумки, облегчённо вздыхали, Силыч, весь сияющий, пожимал всем руки и радостно повторял:
— С праздником!
«На полустанке с романтическим названием Тёплый Стан, — пишет Н. Смирнов, — мы — Силыч, Низовой, Ширяев, Перегудов и я — выгружались и сразу попадали в душистый берёзовый лес. Миновав лес, выходили к синему, в золотых волнах озеру. Силыч, подбросив ружьё, дважды стрелял: это был салют в честь начинающейся охоты.
Избушка над озером пахла свежим тёсом, лесным мхом, водяной прохладой. Настежь распахивались окна, под окнами вспыхивал костёр, Перегудов начинал хлопотать с чайником, а Силыч спешил купаться: быстро и ловко наискось пересекал озеро саженками. Потом, освежённый и особенно радостный, степенно и важно колдовал над закусками.
Ширяев обычно по этому поводу говорил: „Силыч так уютно раскладывает закуски, так неподражаемо наливает из бутылки, что аппетит появляется сам собой…“
Невдалеке от озера протекала спокойная, в камышах, река Вал.
Вскоре после нашего приезда в избушке появлялись деревенские друзья Силыча. Первым приходил сосед-пасечник мордвин Кузьма Косов. Сдержанный и немногословный, Косов деловито делился местными новостями.
За ним появлялся наш постоянный сопровождающий, тоже мордвин, Тимофей — крестьянин средних лет, шутливый и смешливый.
Потом приходил товарищ детских лет Силыча, страстный охотник, матвеевский крестьянин Степан Максимович Ивашкин — добродушный, синеглазый и русобородый, говоривший певучим старинным говорком.
