— Черт знает как хорошо! Слушаешь целое действие, звучат великолепные слова, и нет ни перьев, ни шляп никаких ми бемолей, — горячо произнес пришедший за кулисы Михаил Врубель.
Шаляпин благодарно повернулся к нему, так нужна была ему сейчас поддержка. Странные отношения уложились у него с этим удивительным человеком… Врубель, приехав из Киева, поселился у Коровина в мастерской, где частенько бывал и Шаляпин. Картины с Нижегородской выставки «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович», все, что ни делал Врубель, Федор не понимал и не принимал. Однажды он повернул мольберт и увидел большую странную голову с горящими глазами, с полуоткрытым сухим ртом. Все было сделано резкими линиями, все было сдвинуто, деформировано, начало волос уходило к самому верху холста. Все было не так, как Шаляпин привык видеть на картинах других художников… Лицо было неправдоподобно белым, но какое-то гнетущее страдание было написано на нем…
Шаляпин долго тогда смотрел на это полотно.
— Это что же такое? Я ничего подобного не видел. Это же не живопись. Я не видел такого человека. — Шаляпин растерянно смотрел на Коровина и Серова, которые тоже оказались в мастерской. — Это кто же так пишет?
— Вот Михаил Александрович Врубель пишет…
— Нет. Этого я не понимаю. Какой же это человек?
— А нарисовано как! — вмешался в разговор Серов. — Глаза… Это, он говорит, «Неизвестный».
— Ну, знаешь, этакую картину я бы не хотел у себя повесить. Наглядишься, отведешь глаза, а он все в глазах стоит…
— В тяжелые годы нужды он в соборах писал архангелов. — Коровин подошел поближе к картине. — И конечно, это они, архангелы, внушили ему его демонов… И с какой страстью он пишет своих демонов… Посмотрите…
— Да… Крепко, страшно, жутко и неотразимо… А где же он сейчас?
— Должно быть, еще в театре, а может быть, ужинает с Мамонтовым.
Так произошло знакомство. А потом сколько раз Шаляпин поражался необыкновенному характеру Врубеля! Вся Россия читала первые рассказы и повести Горького. А когда Шаляпин спросил Врубеля, читал ли он Максима Горького, Врубель, в свою очередь, недоуменно пожал плечами: «А кто это такой?» Как же не знать писателя Горького?.. Даже не знает, что есть такой писатель… «А вы читали Гомера?» — в свою очередь спросил Врубель. Нет, он тогда не читал Гомера. «Почитайте, — говорит. — Неплохо… Я всегда читаю на ночь Гомера…» Странный человек… Шаляпин тогда поинтересовался этой книгой, удивительный мир открылся ему. Каково же было его удивление, когда Коровин сказал ему, что Врубель знает восемь иностранных языков…
— Я его спрашивал, — сказал тогда Коровин, — отчего он читает именно Гомера. «За день, — ответил он, — наслушаешься всякой мерзости и скуки, а Гомер уводит…» Врубель очень хороший человек, но со странностями. Он, например, приходит в совершенное расстройство, когда манжеты его рубашки испачкаются или помнутся. Он уже не может жить спокойно… И если нет свежей под рукою, бросит работу и поедет покупать рубашку. А в газетах читает только о спорте и скачках. Скачки он обожает, но не играет. Обожает лошадей, ездит верхом, как жокей. Приятели у него все — спортсмены, цирковые атлеты, наездники. Он ведь и из Киева с цирком приехал.
Вошел Врубель.
— Послушайте, Михаил Александрович, мы только что говорили о вашей картине… Такая жуткая картина… Смотреть невозможно, страшно… Вот вы человек образованный, что вы хотели показать здесь? Что это за человек, Неизвестный? — спросил Шаляпин.
— А это из лермонтовского «Маскарада» — вы же знаете, читали.
— Не помню…
— Ну, забыть трудно.
— Я бы не повесил такую картину у себя.
— Боитесь, что к вам придет такой господин? А может прийти…
— А все-таки, какой же это человек — Неизвестный, в чем тут дело?
— А это друг ваш, которого вы обманули.
— Я-то никого не обманул, а вот меня все время обманывают… Это все ерунда. Дружба. Обман. Все только и думают, как бы тебя обойти… Я, например, делаю полные сборы, а спектакли без моего участия проходят чуть не при пустом зале. А что я получаю? Это же несправедливо! А говорят — Мамонтов меня любит… Я сказал третьего дня Мамонтову, что хочу получать не помесячно, а по спектаклям, как гастролер. Он и скис. Он молчит, и я молчу…
— Да, но ведь Мамонтов зато для вас поставил все оперы, в которых вы и создали себе имя, славу. Он тоже имеет право на признательность…
— А каменщикам, плотникам, архитекторам, которые построили театр, я тоже должен быть признателен? И может, даже платить им? В чем дело? Я делаю сборы… Меня эксплуатируют, а я не пикни… Это вы господские разговоры ведете…
— Да, я веду господские разговоры, а вот вы-то не совсем…
— Что вы мне говорите! — вскипел тогда Шаляпин. — Ишь вы, господа собрались… Пороли народ и этим жили… А вы знаете, что я по паспорту крестьянин и меня могут выпороть на конюшне?
— Это неправда, — возразил Врубель. — После реформ Александра Второго никого, к сожалению, не порют…
— «К сожалению»? — вскричал Шаляпин. — Что это он говорит, какого барина выставляет из себя!
— Довольно! — вышел из себя и Врубель.
Всем присутствующим было неприятно и неудобно, поэтому каждый делал вид, что разглядывает картины Коровина.
— И впрямь, к черту, не будем больше об этом говорить…
— Мы разные люди…
Врубель оделся и ушел, а Шаляпин долго тогда бушевал, недовольный словами Врубеля.
— Кто он такой, этот Врубель?.. Что он говорит?! «К сожалению»… Гнилую правду говорит… Да и каких-то все болезненных создает…
— Да, Федор, когда разговор заходит о деньгах, всегда какая-нибудь гадость выходит, — сказал Серов и отвернулся. — Но Мамонтову театр тоже, кажется, много стоит. Его ведь все за театр ругают. Только вы не бойтесь, Федор Иванович, вы получите…
Все понимали, что создалась неприятная ситуация. В мастерской повисла тишина, которая не могла долго продолжаться.
— Есть что-то хочется, — как ни в чем не бывало сказал Федор. — Хорошо бы поехать в «Гурзуф», что ли, или к «Яру». Константин, у тебя деньги есть? А то у меня только три рубля…
И с сокрушенным видом вынул из кармана смятый трешник.
Накаленная атмосфера несколько разрядилась. Коровин поспешно полез в бумажник, вытащил всю наличность, быстро пересчитал.
— Рублей пятнадцать… Нет, двенадцать… Придется извозчику дать… Этого мало… Антон, у тебя нет денег?
Серов тоже сунулся в карман. Вытащил бумажник.
— Мало. Всего семь рублей. Я ведь не поеду. Возьмите пять рублей…
Ясно было, что поездка срывается. Шаляпин с горечью махнул рукой и ушел домой.
