– Да, Федор Иванович, возможно, вы и правы, я тоже читал эту рецензию, и, как всегда, вы обратили внимание только на критические замечания, но тот же рецензент похвалил, отметив и безукоризненность вокального исполнения партии, великолепный голос, и арию в саду, которая вызвала бурю аплодисментов и была повторена, так что не занимайтесь самоедством – Теляковский искренне любил Шаляпина, внимательно следил за рецензиями о его спектаклях, читал все, где хотя бы упоминалось о Шаляпине.
– Нет, Владимир Аркадьевич, эту партию я петь больше не буду. Согласен, что, несмотря на высокую тесситуру, пел я легко, без напряжения, но сдержанный и холодный характер мне не по нутру. Попробовал, чувствую, что могу, но не хочу.
Шаляпин успокоился, внутреннее напряжение вроде прошло, он становился разговорчивее: слава Богу, Владимир Аркадьевич делает вид, что ничего скандального вроде бы не произошло в Большом театре. Может, пронесет и на этот раз. Нет, Шаляпин не страшился гнева императорского двора, не хотелось ему просто портить хорошие отношения, которые сложились с директором императорских театров.
Коровин делал вид, что внимательно разглядывает скульптуру ангела, стоявшую на изысканно отделанной полочке.
– Эти два месяца в Петербурге вы проведете с любимыми героями. Я уже составил репертуар: «Фауст», «Мефистофель», «Русалка», «Руслан и Людмила», «Моцарт и Сальери», 30 декабря «Демон» – ваш бенефис, потом снова «Русалка», «Руслан и Людмила», «Фауст». В Петербурге вам будет спокойнее. Пока вы никаких царей не поете. «Дубинушку» пока петь тоже подождите. Я тоже получаю много анонимных писем. А тем более вы, Федор Иванович, человек выдающийся, а на всех не угодишь, так что лучше всего быть самим собой, хотя и здесь то и дело возникают заварушки: то балет бастовал, то артисты не выходят на сцену от страха за свою жизнь. Ужасное время пришло, только и думаешь о том, как бы закрыть театры, чтобы всем было спокойнее. Но не разрешают, и великие князья, и министр двора приказывают, чтобы все театры показывали свои спектакли. А что у вас в Москве?
Коровин словно ждал этого вопроса и быстро заговорил:
– В Москве, Владимир Аркадьевич, все словно с ума посходили, в открытую готовятся к вооруженному восстанию, из Женевы слетелись агенты Интернационала и поучают наших доморощенных, как свалить самодержавие, разгромить помещичьи усадьбы, поделить добро и сделать заводчиков и фабрикантов бедными и такими же несчастными, как люмпен-пролетарии. И во главе всех этих агентов стоит Горький, появились свои Мараты и Робеспьеры, для полного сходства не хватает лишь Шарлотты Корде.
– Костя, не надо упрощать, ты любишь говорить о том, что слишком далеко от тебя, ведь не видел Горького, не знаешь, что он говорит и думает, а вот поди ж ты…
– Допустим, действительно не бываю у Горького, не разговаривал, как ты, с ним, но я же вижу его насквозь, все они начитались Маркса и дудят в его дуду: для счастья трудящихся нужно свергнуть капитализм. Из разговоров я понял, что капитализм в представлении Маркса – это что-то похожее на круги Дантова ада, повсюду плохо, но ведь это не так. Кто хорошо работает, тот больше зарабатывает, тот лучше живет, получает по труду. Разве не так? Чем тебя не удовлетворяет этот принцип? Капитализм несет обнищание трудящимся – вот еще одна глупость, которую широко распространяют наши доморощенные революционеры, как будто не знают, что за последние двадцать – тридцать лет развития капитализма в России появилось столько богачей из беднейших слоев, что могу я лишь назвать несколько десятков блистающих сейчас фамилий. Кем был Суворин, редактор «Нового времени»? Вот то-то же! И сколько таких вот выходцев из народа, бедные становятся богатыми в том случае, если проявляют смекалку, трудолюбие, сноровку. И вот этот принцип хотят революционеры разрушить, не только этот принцип, но и весь мир разрушить. Ведь это ж не секрет, об этом в прокламациях пишут.
– К нам тоже эти прокламации принесли, – заговорил Теляковский. Вынул из стола бумажку и стал читать. – Вот послушайте, что пишут… Ну, тут обычные словеса, а вот конец я вам процитирую: «…Пусть закроют театры в такую минуту последней революционной борьбы за народную свободу! Надо ее теперь добиться… и когда истинно русские граждане ее завоюют, они снова придут приветствовать вас как апостолов свободного слова – товарищей своих по борьбе за свободу народа!»
– И что же вы с этими прокламациями сделали? – спросил Шаляпин. – Навредили они вам?
– Да еще как навредили, Федор Иванович. Просто сорвали спектакль. Естественно, эту пачку прокламаций принес в Александровский театр какой-то неизвестный, передали их Ходотову, он считается у нас главным по этой части; он и раздал желающим, а кто прочитал, не на шутку струсил: в прокламациях призывали артистов не участвовать в спектаклях. Ленский должен был участвовать в «Лесе», приехал, но нервно заболел, напуган был прокламациями настолько, что выпускать его на сцену было рискованно, мой помощник Гнедич наблюдал за ним и доложил мне, что Ленский не в состоянии играть. Артистка Немирова-Ральф упала в истерике в уборной. Я пытался ее уговорить, но она плакала и уверяла, что у нее на сцене отнимется язык. А когда мне удалось ее уговорить все-таки, она понесла такую чепуху…
– Интересно, что за чепуху может нести актер в таком состоянии? – спросил Шаляпин. – В моей практике тоже много всякого бывало, но…
– Ну, она просила, в частности, переставить в пьесе «Лес» акты и начать играть со второго, а потом уже первый. Дело в том, что во втором акте она не занята и хотела, таким образом, оттянуть время своего выхода. Так что все мои попытки наладить спектакль рушились одна за другой, и я принял решение отменить спектакль. Зрители очень обрадовались и за пять минут освободили зал, все спешили домой пораньше. У нас тоже на улицах неспокойно, хотя и не так, как в Москве.
– Вот увидите, и в Питере сейчас наступит оживление, слышал я, что Горький здесь, выпускает со своей Марией Федоровной Андреевой новую газету, в которой прямо зовут к свержению самодержавия, говорят и о приезде главного большевика из Женевы или из Парижа, не помню точно, но главное в том, что активнее поведут себя питерские революционеры, а это просто беда для всех нас.
– Что ты, Константин Алексеевич, беду кликаешь на наши головы? Если люди борются за свои права, хотят жить по-человечески, жить свободными и независимыми от богачей, то чем же они виноваты, их, понимаешь, расстреливают на площади перед Эрмитажным дворцом, а они должны хлопать в ладошки этим министрам, отдавшим такое приказание…
