о благосостоянии пекутся и социал-демократы, но они предлагают отбирать чужое, так скорее можно добиться благосостояния…
– Нет, грабежом ничего не добьешься, не разбогатеешь. То, что легко достается, улетучивается, рассыпается мгновенно. Но вы правы, Владимир Аркадьевич, и на этот раз: предприниматели на глазах сначала полевели, диву давался я их требованиям, а потом одумались, теперь взывают к правительству, требуя самых ожесточенных мер по наведению порядка в государстве. А раз качнулся вправо такой серьезный союзник, как предприниматели, то возникает уверенность, что порядок будет. Я с людьми порядка. Я тоже не с революционерами, хотя и крамольник по своим художественным убеждениям, люблю свободу, крамола в нормальных условиях не так уж опасна, пусть каждый говорит, что хочет, но наша страна переполнена ненавистью, и Федор Иванович вполне естественно опасается за свою жизнь, показывал мне эти отвратительные письма, написанные негодяями, трусливыми, скрывшимися за псевдонимами или анонимами. Да и народ чувствует себя обманутым, никому не верит: ни генералам, ни советникам, ни министрам. В народе накапливается ненависть, к тому же эту ненависть раздувают и направляют на помещиков и интеллигенцию. Нужно восстановить порядок, но восстановить его нужно так, чтобы все участвовали в этом, чтобы все были заинтересованы в нем, а не чувствовали себя обойденными, ибо обойденные снова могут стать врагами нового порядка.
– И ты, Константин Алексеевич, туда же, на правый фланг. Кто-то мне говорил, что богачи вроде бы заявили: слава Богу, дали нам конституцию, а теперь можно вводить военное положение. Не это ли ты предлагаешь, свободный художник? – выходил из себя Шаляпин.
– Ну что ты, Федор, злишься? – миролюбиво сказал Коровин. – Единый фронт буржуазного движения – это новость в общественном развитии, новость и для правительства, оно дрогнуло и приняло Манифест 17 октября. Все объединились – городские деятели, земские либеральные чиновники, ученые, политики, – все объединились, все стремились выработать главнейшие основания, на которых должен быть создан конституционный закон, воплотить их в форму законченных законопроектов. Муромцев, Набоков, Милюков, знаменитый ученый Вернадский, сгладив боевой дух своих резолюций, почувствовали, что достигли полной победы. Понимаешь, Федор, взволновалась вся страна, и правильный ход жизни остановился… Ученые, врачи, учителя, адвокаты, рабочие, крестьяне, учащаяся молодежь – все в один голос утверждали, что у всех есть одна общая цель: достижение истинного народного представительства путем всеобщей подачи голосов, ибо только такое представительство сможет разрешить как следует все назревшие и гнетущие народную жизнь нужды. И все – за мирный путь. Казалось, вот-вот и новый порядок восторжествует без великих потрясений, без потоков крови, без тысяч напрасных жертв. И подписали не только Милюков и Муромцев, но и Рябушинский, и даже Найденов с Крестовниковым. И все пошло бы нормальным путем, Федор, если б не социал-демократы, приятели твоего Горького. Это они уговорили бастовать.
– Почему это уговорили? Я ж не девка, которую можно уговорить пойти погулять. Народ восстал, значит, есть к тому серьезные причины. Уговорили, уговорили…
– Есть, конечно есть. Без причины, как говорится, и рак на горе не свистнет. Но ведь можно ж было договориться. После 9 Января появился царский манифест от 18 февраля, одни порадовались ему, лед, так сказать, тронулся, другие выразили недовольство половинчатым характером обещаний; на съездах, собраниях прямо об этом говорилось. Были, как вы помните, депутации, переговоры. Возникло такое положение, когда все стали понимать необходимость взаимных уступок, разумного компромисса. И вот тут-то твои приятели, Федор, закричали «Долой самодержавие!», внушали мысль, что самодержавие зашаталось, некоторые горячие головы и подумали, а не попытаться ли его столкнуть в пропасть. Ан не вышло и не выйдет. И все потому, что богатые одумались. Надеялись сделать лучше, а встали заводы и фабрики, железные дороги, почта, телеграф, не дают воды, погасло электричество… Наступил паралич всей хозяйственной деятельности. Кому ж это понравится. И только после этого богатеи Москвы и Петербурга поняли, что нужно обращаться не к народу, а к правительству. Особенно после 17 октября, когда народу были дарованы реформы, а рабочее движение продолжало нарастать, не довольствуясь полученным. Особенно плохо было в Москве, где рабочие стали вооружаться, стрелять, строить баррикады в отдельных районах. Три-четыре тысячи социалистов держат в страхе весь город. Вот тогда-то московские промышленники и обратились к генерал-губернатору с просьбой ответить насилием на насилие социалистов для того, чтобы защитить личность, а равно и имущество граждан, прежде всего в тех случаях, где затрагиваются интересы всего московского населения. Понимаешь, Федор, общество осознало, что жить по-старому невозможно, Россия оказалась у пропасти, но кровь-то зачем проливать…
– И если раньше, Федор Иванович, – заговорил Теляковский, с интересом наблюдавший за ходом то и дело обострявшейся беседы, – все самые консервативно настроенные голосовали за то, чтобы Дума была законодательной, то теперь нет такого единодушия, некоторые уже заявляют, что преждевременно проводить выборы на основании всеобщей, тайной и прямой подачи голосов, такая форма, дескать, допустима лишь в политически зрелом государстве. То есть напугались, и нельзя их осуждать. Введение военного положения, особенно в Москве, просто неизбежно. В иностранных газетах прямо говорят, что царь вместо того, чтобы действовать против поджигателей национального пожара, начинает уговаривать быть паиньками, в сущности, капитулирует перед стачкой, а стачка – наше разорение. Дальнейшее развитие революции противоречит интересам как предпринимателей, так и рабочих. Разорение страны больно бьет как тех, так и других. Жизнь стала игнорировать власть, идти независимо от нее, а ничего нет страшнее утраты нитей управления.
– Россия верит только фактам, а кровь и нищета – на улицах наших городов и сел, – грустно произнес Шаляпин. – Нельзя верить словам, которыми бросаются царь и его правительство. Витте тоже ничего не сделает путного, будет лавировать…
– Прав Константин Алексеевич, жизнь игнорирует власть, значит, жизнь не на стороне властей предержащих, надо не говорить, а делать, не обещать, а исполнять.
– Я согласен с вами: все качнулись вправо. Если после января собирали пожертвования пострадавшим рабочим, то ныне собирают «невинно пострадавшим исполнителям служебного долга». – Последние слова Шаляпин выделил, как только он мог. – А их тоже оказалось немало, особенно в Москве.
