Я вспоминаю, с какой ловкостью он участвовал в буйных играх своих сверстников, набранных из всех слоев могилевского населения во время его частых пребываний в Ставке.
Это был изумительно красивый мальчик, стройный, изящный, смышленый и находчивый. На него нельзя было не залюбоваться, когда он шутливо становился на часы у столовой палатки государя, ожидая прихода туда отца, или показывал ружейные приемы своим крошечным ружьем – даже искусный унтер-офицер из образцового полка времен императора Николая I не смог бы проделать эти упражнения сноровистее и изящнее.
Наряду с внешними привлекательными качествами маленький наследник обладал, пожалуй, еще более привлекательными внутренними качествами.
У него было то, что мы, русские, привыкли называть «золотым сердцем». Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обижен. У него, как и у его родителей, любовь эта основывалась главным образом на жалости. Царевич Алексей Николаевич был хотя немного и ленив, но очень способный мальчик (я думаю, потому и ленив, что способен), легко все схватывал, был вдумчив и находчив не по годам.
Застенчивость его в последние годы благодаря частому пребыванию в Ставке почти прошла. Несмотря на его добродушие и жалостливость, он, без всякого сомнения, обещал обладать в будущем твердым, независимым характером. Уже с раннего детства он не очень любил подчиняться и сравнительно легко сдавался, как и его отец, лишь на те доводы, которые ему лично казались основательными. Так же как и его отец и сестры, он чрезвычайно любил природу своей Родины и все русское. «Вам будет с ним труднее справиться, чем со мной», – сказал как-то о нем государь одному из министров.
Действительно, Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом. Его здоровье, как я уже сказал, в последние годы войны почти совершенно восстановилось, и казалось, что основная болезнь, вызывавшая столько тревог, наконец будто его начинает покидать. Эта болезнь – гемофилия (усиленная склонность ко всяким кровоизлияниям), загадочная до сих пор по своему происхождению, все же давала порою и загадочные случаи если не полного исцеления, то продолжительной жизни. Она зарождалась внезапно в различных местах земного шара среди совершенно здоровых семей и тогда сразу же становилась наследственной. О ее первых случаях – в одной из испанских деревень – упоминалось еще в XII столетии. В XVII веке она появилась сначала в Баварии, а затем очаги ее перебрасывались в Англию, Северную Америку и Южную Германию. В XIX столетии она внезапно выявилась в английской королевской семье и среди испанских Бурбонов. Леопольд – герцог Альбани, 4-й сын королевы Виктории, как известно, страдал этой болезнью и скончался в 14 лет.
Через его совершенно здоровую сестру принцессу Алису, вышедшую замуж за Людвига Гессенского и ставшую матерью нашей молодой императрицы, она передалась и нашему наследнику. Страдают гемофилией исключительно лишь лица мужского пола; женщины ей совершенно не подвержены. Если женится подобный больной на женщине со здоровой кровью, то все его сыновья будут здоровы, что так важно для престолонаследия. Иначе обстоит дело с его дочерьми. Внешне они также будут совершенно здоровы, но будут иметь склонность, выходя замуж, передавать зачатки этой болезни своему потомству, и притом таким образом, что половина их поколения, как мужского, так и женского, останется совершенно здоровой, а половина будет страдать гемофилией. Распознать же заранее, которая из девушек принадлежит к здоровой половине и которая к половине, обреченной на наследственную передачу болезни, – невозможно218.
* * *
Между собою и отцом дети говорили только по-русски. Девочки с матерью часто по-английски, но в последние годы и они с нею говорили большею частью на русском языке.
В семье маленький наследник был общим любимцем и отвечал своим такой же нежной любовью. Мне часто вспоминается серьезное, почти молитвенное выражение его детского личика, с каким он, будучи еще совсем маленьким, отправляясь ко сну, крестил широким крестом своих родителей и сестер, да и всех тех, кто находился при этом в комнате.
Быть может, многим мои суждения о царской семье покажутся слишком хорошими, а потому и неправдоподобными. Но, спрашивая свою совесть, я снова нахожу, что мои суждения о них справедливы. Я очень любил государя и императрицу, и в их детях, с которыми был дружен, находил благодаря их общительной молодости с большей откровенностью все те качества, которые слишком часто были прикрыты у их родителей.
Пришлось бы много писать о тех стараниях и обстоятельствах, благодаря которым создалась, по моему мнению, такая удивительная, завидная семья.
Но в обществе все же много говорилось о якобы недостаточном образовании царских детей, об их плохих манерах. В особенности указывали на вред постоянного присутствия около наследника простого матроса в качестве его дядьки219; удивлялись и на полное отсутствие при великих княжнах особой воспитательницы и гувернантки. Действительно, после ушедшей фрейлины Тютчевой при них никого не было.
Сознаюсь, что мне тоже в свое время казалось странным, что великие княжны росли без приставленного к ним постоянного надзора, лишь под наблюдением хорошей, но болезненной матери; такова уж сила привычки к создавшимся обычаям жизни в состоятельных семьях.
Эту мать, императрицу Александру Федоровну, несмотря на все любопытство, которое ее окружало, все же мало знали, а потому и мало любили. К сожалению, как я уже сказал, наше общество и не стремилось ее ближе узнать.
Считая ее не обладающей нужными качествами для русской государыни, ее считали еще менее обладающей качествами воспитательницы.
А она была прежде всего и выше всего только мать, и притом мать в полном объеме этого священного слова, не слепо любившая своих детей, а сознававшая свой долг перед ними и ее новой Родиной.
Она, правда, бывала порою очень снисходительна к их шалостям, но была часто и очень строга, и, несмотря на строгость, она, как и государь, сумела остаться до конца любимым другом своих детей – счастье, которое дается не многим родителям.
Меня часто спрашивали, как отразилось полученное при подобных условиях образование на царских детях? Были ли они достаточно развиты?
На это я отвечал постоянно также вопросом – «что значит «достаточное» развитие?! и куда оно влечет?».
По моему мнению, достаточного развития нет ни у кого – оно у всякого и всегда недостаточно. Чем больше знаешь, тем сильнее сознаешь необходимость дальнейшего знания и вместе с тем глубже понимаешь, что и оно не в силах открыть самую волнующую человека тайну, и его надо заменить чем-то другим.
