Только в воскресенье 6/19 июля, когда мы находились в Шхерах, был созван в Вене второй совет министров, на котором тайным постановлением было решено послать резкий ультиматум Сербии, уже заранее рассчитанный на его полную неприемственность. К удивлению всех, ответ Сербии был не только благоприятен, но даже в высшей степени предупредителен. Она почти всецело шла навстречу австрийским домогательствам и предлагала весь печальный случай передать на рассмотрение международного суда в Гааге или на рассмотрение других великих держав.
Таким образом, Австрия действовала не под влиянием мгновенно и бурно вспыхнувшего негодования, что было бы извинительно.
У нее был почти целый месяц, чтобы успокоиться и хладнокровно обсудить создавшееся положение, и потому приходится именно только ее одну, если отбрасывать все отдаленные причины, обвинять в сознательном желании нарушить европейский мир.
Эти свои воинственные намерения австрийское правительство к тому же очень долго сохраняло в тайне. Как уверяют сами австрийцы, граф Берхтольд даже не попытался в доверенных переговорах с остальными дружественными Австрии державами выяснить их взгляды на создавшееся положение. Они все были поражены неожиданным ультиматумом.
Даже союзные с Австрией правительства ничего не знали заранее, что, по словам Чернина, произвело страшно тяжелое впечатление на Италию и Румынию.
Из окружавших императора Франца-Иосифа и членов австрийского совета министров только граф Тисса настойчиво предупреждал против резких выступлений и требовал, чтобы, несмотря на всю твердость австрийской ноты, она могла бы быть приемлемой Сербией, и только в противном случае должен был, по его мнению, последовать резкий, ведший к войне ультиматум. «Для всякого человеческого предвидения, – писал он своему императору, – ясно, что подобное нападение на Сербию вызовет вмешательство России, а с ним и мировую войну».
Остальные австрийские деятели, к сожалению, верили в то, во что хотели верить и чего уже давно не могло быть в действительности, – после берлинского конгресса и аннексии Боснии и Герцеговины Россия уже не могла с прежнею, удивлявшей всех покорностью подчиняться австрийским и германским желаниям, да и Франция, хотя постепенно забывала, не могла все же совершенно забыть 70-й год.
Убежденные расчеты тогдашних германских и австрийских дипломатов на полный нейтралитет Англии в равной мере принадлежали лишь к числу самоубаюкивающих средств. Англия еще никому не позволяла безнаказанно увеличивать морскую силу в ущерб ее собственному военному флоту. И не только не позволили бы это сделать английские дипломаты и правительство, но и весь английский народ.
Соревнование в постройке все новых и новых судов ложилось слишком тяжело на спину каждого англичанина, чтобы он не желал, воспользовавшись случаем, раз и навсегда положить этому предел.
Правда, англичане, как бывало не раз, могли бы спокойно предоставить другим уничтожать или уменьшать для них германский флот, но всякий мог понимать, что при сложившейся обстановке без содействия сильного великобританского флота такая возможность была почти исключена.
Несмотря на предупредительный ответ Сербии и искренние стремления Англии сохранить мир, австрийский посланник223 в субботу 12/25 июля покидает Белград, а 14/27 июля Франц-Иосиф подписывает объявление войны Сербии224. Престарелый император долго и мучительно колебался перед этим решением. Против войны был и его близкий генерал-адъютант граф Паар[9].
Вильгельм II, как уже сказано, находился в это время в Норвегии. Об истинных намерениях австрийского двора он, как говорят, совершенно не знал. За все решающие дни он получил 5 июля 1914 года якобы только одно письмо от Франца-Иосифа, в котором говорилось, что нити убийства ведут к Белграду и что Австрия потребует самых обширных удовлетворений, и если они исполнены не будут, то австрийские войска войдут в Сербию225.
Но Сербия подчинилась ультиматуму, и война все-таки ей объявлена!
Испугавшись такого вызывающего поведения Австрии и надвигавшихся событий, Вильгельм II в тот же день, 14/27 июля, вернулся из Норвегии домой и, как рассказывают очевидцы, проявил кипучую деятельность.
16/29 июля он пригласил к себе в Потсдам всех главных военачальников и с места же им объявил: «Я совершенно не знаю и не понимаю, чего австрийцы еще хотят… Ведь сербы на все, до мельчайших подробностей, согласились. После 5 июля австрийцы мне ничего не говорят, чего бы они еще желали».
Справедливое раздражение на своего союзника ясно слышится в этих громких словах, но что говорил и что интимно советовал в последовавшие затем роковые часы императору Францу-Иосифу кайзер Вильгельм II, в точности вряд ли когда будет известно226.
Несомненно только одно, что его советы и настояния должны были бы быть решающими. Без поддержки Германии, конечно, Австрия не была бы в состоянии вести войну с кем бы то ни было. Она была вынуждена выслушивать не только советы, но и приказания своего сильного союзника.
Таким образом, как будто вся ответственность решения рокового вопроса ложилась на плечи обоих императоров (главным образом на Франца-Иосифа), так как противная сторона с особенной готовностью соглашалась на предложение Грея передать весь вопрос на решение конференции держав, что Австрия отклонила227.
Еще Ришелье говорил, что «30 квадратных футов королевского кабинета» его «заботят сильнее, чем вся поверхность Европы».
Это было верно, пожалуй, несколько веков назад, но уже не подходит к нашему XX веку. Решения, к сожалению, не зависят от одних государей или их советников. В возможностях своевременного прекращения войны они также бессильны, как и наиболее ловкие дипломаты или конференции наций… В их власти, да и то не всегда, имеются лишь возможности оттянуть на некоторое время надвигающуюся катастрофу. Подобное бессилие монархов особенно чутко сознавал мой государь и с благородством души относился к своим коронованным противникам.
– Бедный старичок, – говорил мне как-то государь при получении известия о тяжкой болезни императора Франца-Иосифа, – как ему тяжело умирать, сознавая на себе всю ответственность за эту ужасную войну, а еще больше чувствуя все свое бессилие ей помешать!
Действительно, несмотря на все заманчивые мечтания, вряд ли наступит время, когда все мечи навсегда перекуются на плуги. Как и раньше, еще долго меч будет открывать дорогу плугу, да и сам плуг, когда не будет другого оружия, станет, несмотря на все запрещения, снова превращаться в меч или просто обратится в палку, когда захочет продвинуться дальше.
