16 мая 1907 года, 3 мая по российскому исчислению, начались Русские исторические концерты в Париже исполнением первого действия оперы «Руслан и Людмила», в роли Фарлафа – Федор Шаляпин.
Уже на репетициях было видно, что Артур Никиш плохо знает оперу, то и дело заглядывал в партитуру, мучительно разбирая темпы. По словам очевидцев, артисты указывали ему темпы, так что «Руслан» прошел «с грехом пополам». Превосходно дирижировал сюитой, «движущиеся музыкальные картины», из «Ночи перед Рождеством» сам Николай Андреевич Римский-Корсаков, не доверивший свое сочинение ни Феликсу Блуменфельду, ни Артуру Никишу, ни французскому дирижеру Камиллу Шевильяру. Успех был несомненный, автора вызывали три раза после исполнения сюиты.
Бесконечные восторженные овации выпали на долю Федора Шаляпина после того, как он сыграл и спел партию Владимира Галицкого из «Князя Игоря». Вызовы, аплодисменты, восторженный шум в зале, особенно на верхних ярусах театра, казалось, будут длиться без конца. После этого номера программы должна была пойти «Камаринская», Артур Никиш вышел, как только ему показалось, что можно было начинать, но при его появлении с новой силой начали вызывать Шаляпина. Несколько минут Артур Никиш тщетно пытался начать «Камаринскую», но возбужденная публика продолжала аплодировать. Это был скандал. Возмущенный дирижер дал команду оркестру, музыканты встали и удалились вместе с Артуром Никишем. Инструменты и пюпитры тут же стали убирать, но публика еще долго не расходилась.
Об этом много говорили в печати. Дягилев в ответ на вопрос, «имели концерты успех или не имели», сказал, что концерты проходили при «неблагоприятных условиях», «вокруг нас постоянно выступали: Карузо, Ван-Дейк, Феррари, давали «Саломею» Рихарда Штрауса, в такой обстановке мы сделали пять полных сборов, и не где-нибудь, а в «Гранд-опера»… «Русских я видел только на первом концерте, когда произошел скандал из-за Шаляпина… Если этот концерт не удалось окончить по причине шума, то это не значит, что не было успеха. Публику концертов составляли преимущественно французы, среди которых было много аристократии. В ложах бельэтажа находился буквально весь цвет Парижа…»
Свидетель этого триумфа Федора Шаляпина и русской музыки Александр Бенуа по горячим следам события писал в газету «Слово»: «Шаляпин был в этот день в ударе и явился парижанам во всей стихийной своей силе. Он как-то сразу подчинил себе зал и сообщил такую убедительность своей роли, что, несмотря на фрак, на отсутствие грима, на необходимую в концерте сдержанность жестов и мимики, получалась картина в совершенстве яркая и убедительная. Зато успех ему дался такой, какого не видали, мне кажется, стены «Гранд-опера» с самого их сооружения».
Приехал в Париж Рахманинов и начал репетиции как дирижер и пианист. Репетицией кантаты «Весна» остался доволен, особенно Федором Шаляпиным. Холодность первой встречи после размолвки куда-то улетучивалась незаметно для давних друзей. Сначала обменивались сухими репликами двух знакомых людей, занятых общим делом, потом лед растаял, Шаляпин был в прекрасной форме и ничуть не жалел себя при исполнении кантаты, после репетиции вышли вместе и, позабыв размолвку, заговорили как старые друзья.
– Редко встречаемся, Федор, раскидало нас по всему свету, никак не соберемся поговорить. Только читаю о тебе и твоем постоянном триумфе, да и в театре редко стал видеть тебя. Как твои успехи? Как твои дела?
– Резко закручивает меня жизнь, Сергей. Кручусь, как штопор в пробке. Монте-Карло, Берлин, вот и Париж, а потом Горький зовет на Капри, все расписано чуть ли не по дням. А ты? Как в Дрездене устроился, говорили, что ты уже второй год там?
– Да, мы решили года три пожить в Дрездене, а с мая по сентябрь жить в Ивановке, пора всерьез заняться творческой работой, а то два года молчал, что-то накопилось, хочется излить душу. В Дрездене я снял целый дом среди сада, целых шесть комнат, три внизу, три наверху, я один внизу, и могу жить совсем барином, могу спокойно работать, выходить в сад, бродить по дому. Не дом, а просто прелесть. Но подожди с этим, ты мне расскажи, что тут творится, никак не пойму: то репетицию назначают в одном месте, то в другом, совсем неподходящем помещении.
– А бывали репетиции и в фойе театра «Шатле», так что ты с этим смирись. Всюду нужно платить деньги, а денег не хватает, хотя сборы первых концертов были полные и билеты дорогие.
– А сколько французы платят за русскую музыку?
– Они молодцы, платят много и слушают хорошо. Кресло – 20 франков, партер – 14, место в ложах третьего яруса – 8 франков, цены местам высокие, но театр был полон. Первый концерт не дали закончить, оставалась «Камаринская», а перед этим я выступал в роли Галицкого…
– Слышал, рассказывали мне о твоем триумфе. Поздравляю!
– А я не успел тебя поздравить с Глинкинской премией за кантату «Весна», от души поздравляю. А над чем ты сейчас работаешь? Зилоти говорил, что ты за лето много романсов написал? Показал бы, может, и мне что-то подойдет…
– Над чем работаю? Трудно ответить, Федор. Работаю много… И количеством труда я мог похвастаться, но не количеством сделанного и особенно качеством завершенного. Работаю тихо, спокойно, вроде бы удалился от хлопот и дрязг, с ними связанных, что-то возникает на нотной бумаге, проигрывая на рояле, поправляю. Хорошо, думаю, так вот жить в чистом, уютном городе, дороговато, но как-нибудь сведем концы с концами, никуда не стремлюсь, и ничего не желаю больше, и никому не завидую. Город мне очень нравится, народ же преантипатичный и грубый, кругом одни только мошенники. Или так уж мне повезло на них, только на них и натыкаюсь. Один хозяин мебельного магазина на меня в суд подал, а на мебельного фабриканта я сам в суд подавал. Но все эти пустяки, дрязги – ничто по сравнению с покоем и тишиной, которые меня окружали каждый день, предоставляя возможность работать.
– Но ты так и не сказал, над чем же ты работаешь. Может, опера? Так не забудь, что есть басовые партии… Правда, может, ты считаешь, что по моей вине… – Но фразу Шаляпин не успел закончить. Рахманинов недовольно замахал на него руками.
– Ну что ты, Федор. Видно, я сам виноват в том, что закончил их так несвоевременно, как раз началась революция, настроение у всех неважное… И вообще, может, я плохой оперный музыкант. После провала сцен из моих опер в твоем исполнении у
Зилоти в Петербурге через несколько дней с таким же треском провалились все мои романсы в зале Московского Благородного собрания. Конечно, из боязни меня огорчить или просто из нежелания сказать мне неприятность никто прямо мне так и не написал, но я еще задолго до концерта говорил Наташе, что жду неприятных известий из Москвы. И я оказался прав. По некоторым известиям, по письмам и газетам, могу представить, какая жестокая скука царила в зале весь вечер. И мне только остается, Федор, извиниться перед публикой, что пишу такую музыку, что моя Муза против моего желания доставляет вам неприятности.
