Канун зимнего бала у Хованских пролетел в ожиданиях, мечтах и приготовлениях. Каждый раз, когда княгиня требовала к себе господина Глинку, девица Лигле, музыкантша из Вены, безошибочно находила его там, где сыгрывался оркестр.
В назначенный час грянула кадриль. Пары построились, танец начался. Глинка был усердным кавалером при многих дамах, потом снова вернулся к Генриетте Майер.
– Вам нравится эта кадриль, Генриетта?
– Очень, mon petit… с вами очень легко танцовать!
– Нет, я говорю о музыке…
– А, музыка! Я ее еще не слушала, но, не подумайте, вовсе не из-за вас!.. Мне очень хочется знать, что думает обо мне вон тот корнет! Танцуя, он шепнул мне… Впрочем, это секрет, а если вы будете мне мешать, я не услышу музыки…
Они долго выделывали фигуры кадрили. Генриетта, к удивлению, танцовала молча.
– Сложилось ли ваше мнение о музыке? – не утерпел Глинка.
– Не понимаю, что вы в ней нашли, mon petit? Самая обыкновенная музыка, которую может сочинить любой первый скрипач в каждом оркестре!
Глинка низко и почтительно поклонился и поцеловал у Генриетты руку, как того требовал этикет.
А ведь это была его собственная кадриль, им изобретенная и разученная с музыкантами! Это было его первое оркестровое сочинение, исполненное публично!
Уже в вестибюле при разъезде сочинитель еще раз увидел Генриетту. Какой-то корнет старательно обувал ее в меховые сапожки. Генриетта ласково поманила Глинку.
– Mon petit, вам никогда не удастся обмануть женщину. Только простофили говорят так подозрительно равнодушно о своих собственных сочинениях. К тому же, по секрету: тайну кадрили всем давно разболтал ваш друг мосье Бахтурин!
Сапожки были натянуты, Генриетта встала и, подавая руку корнету, еще раз обернулась к Глинке:
– Вы не знаете, чудовище, почему так волновалась маленькая Мари?.. Не за вас ли?
В совете Главного управления путей сообщения заседали четыре генерала. Разные во всем, они сходились в своем благоволении к помощнику секретаря, весьма искусному в докладе дел. Титулярный советник Глинка все чаще заменял на заседаниях самого секретаря, читал бумаги с чувством, готовил экстракты ловко, – словом, несмотря на короткий срок службы, был уже на виду.
Помощник секретаря докладывал, генералы слушали. Первоприсутствующий член совета граф Егор Карлович Сиверс держался раз и навсегда принятых решений. Если молодой чиновник оказался изряден в исполнении Баха и склонен к Моцарту, то никаких препятствий к тому, чтобы этот способный чиновник лично докладывал дела совету, уже не было.
Старый генерал Базен, чудак и холостяк, если и расходился с первоприсутствующим, то не более, как в деталях. Не отрицая ни Баха, ни Моцарта, генерал Базен имел непостижимое пристрастие к песням Украины. Выходец из Франции, он и сам не мог бы объяснить, что именно нашел он в этих песнях. Но поскольку помощник секретаря Глинка, бывая у генерала Базена запросто, разыгрывал украинские мелодии с неслыханными украшениями, то старик охотно произвел бы молодого человека и в секретари, а если угодно, назначил бы его и членом совета – не все ли равно, кто будет в нем заседать?..
Итак, ровно половина членов совета Главного управления путей сообщения была за музыку. По первому взгляду могло показаться, что музыка не имела никакого значения в глазах третьего члена, генерала Горголи. Этот генерал требовал прежде всего безукоризненной пунктуации во всех бумагах, исходящих из совета. Все запятые должны были быть разведены по местам, и сохрани бог, если хоть одна из них нарушала равнение или покидала назначенную во фронте позицию. Но так как во всей канцелярии никто не умел командовать запятыми лучше, чем титулярный советник Глинка, то и у генерала Горголи не было никаких возражений против этого докладчика, хотя бы и в нарушение субординации. Генерал Горголи действовал согласно служебному долгу, но справедливость требует признания: и за его спиной тайно действовала музыка. При генерале Горголи состояли супруга и три дочери. Старшая из них, баловница Поликсена, училась пению у маэстро Беллоли, где и пристрастилась петь дуэты с приятным молодым человеком, отрекомендовавшимся ей Михаилом Ивановичем Глинкой. Все это происходило на далеком расстоянии от Главного управления путей сообщения, но привело к тому, что если на вечерах у генерала Горголи среди гостей не оказывалось именно этого молодого человека, то его превосходительству сначала пела соло баловница Поликсена, потом следовало трио всех дочерей, а с присоединением супруги явно обозначалась квартетная форма. После этого, отбывая на службу, его превосходительство частенько делал особую помету в бумагах: звать на вечер этого, как его… который мастак по письменной части.
Словом, у трех генералов: Сиверса, Базена и Горголи, при всей разности их характеров, оказывались прямые или косвенные отношения с музыкой. При таком странном стечении обстоятельств совет Главного управления путей сообщения можно было бы не без оснований переименовать в музыкальную академию, если б не оказался вовсе неприступен четвертый член совета. Музыка оказалась перед ним бессильной. Но зато и не имел этот генерал никакого голоса в совете и был совершенно равнодушен к тому, сам ли почтенный секретарь или невзрачный его помощник докладывал дела.
Едва кончалось заседание, этот незначащий член совета молча исчезал, а первоприсутствующий граф Сиверс давал титулярному советнику Глинке очередную инструкцию.
– В четверг исполним квинтет Бетховена, – изъяснял Егор Карлович, – надеюсь на ваше участие! – и приглашение звучало как прямой приказ.
– Михаил Иванович! – вмешивался генерал Базен. – Не стыдно ли забывать меня, старика? Если заглянете завтра вечерком, будут премилые дамы, прошу взять во внимание!..
Генерал Горголи объяснялся иначе, мерно расставляя по ходу речи все знаки препинания.
– Уведомляю вас, – после запятой следовала пауза, – что их превосходительство, – запятая, – а равно дочери мои, – следовало двоеточие, и генерал перечислял дочерей: – Поликсена, Таисия, Досифея ждут вас в среду. – Генерал ставил голосом увесистую точку и, не ожидая ответа, отбывал.
А вслед за членами совета все чаще звал Глинку и правитель канцелярии, премилый Александр Николаевич Бахтурин, состоявший отцом при Косте Бахтурине. И сам Костя скакал в Коломну.
– Едем!
– Куда? К Аспазиям? К гетерам?
– К чорту гетер!.. Понимаешь, открыл один литературный дом. У хозяйки глаза, ножки… Ecoutez mol!
Но если удавалось отбиться от Кости, то одолевали пригласительные записки, стекавшиеся в Коломну. Между ними были надушенные конверты с княжескими и графскими вензелями и щегольские бристольские картоны, испещренные ленивыми каракулями.
