Наступило лето, а с ним и день, когда Варяга выпустили из БУРа. Степка ходил как потерянный — ждал смерти. В барак набилось много народу отдать Варягу дань уважения. Достали водку, а герою торжества, непьющему, — морфий, хотя сейчас с ним в лагерях неимоверно трудно. В разгар веселья в секцию зашел Татарин. Был он один, но по тому, как он держал правую руку, можно было догадаться, что в рукав заправлен нож. Варяг поморщился — не хотел склоки. Приближался день его освобождения, а тут, в случае резни, — снова суд, и не видать свободы опять после стольких лет заключения. Варягова банда притихла.
— Ну что скажешь? — спросил Татарин. — Взял деньги и в БУР смылся?
— Ты же знаешь, — отвечал Варяг, — меня из-за Степки в БУР посадили. Сейчас я тебе деньги отдам. Садись, выпей с нами.
Компания наперебой стала предлагать Татарину водку — все понимали: тронь его — внутрь ворвутся те, что оцепили барак снаружи, и тогда еще вопрос, кто останется в живых. Без команды Варяга на это никто отважиться не мог.
— А что, нельзя было передать через кого-нибудь? — не унимался Татарин.
— Вот что, — спокойно сказал Варяг, — спрячь свой нож куда поудобнее и давай выпей. Или, если хочешь, уколись — есть у меня еще немного. Или тебе этого мало? Не видишь, что я только что с БУРа?
Довод подействовал: считается неблагородным принять плохо того, кто вышел из БУРа. Татарин взял протянутый стакан. Перемирие состоялось. Но было ясно: рано или поздно что-то должно произойти. В лагерях вражда никогда не исчезает, а развязка может быть лишь отсрочена, не отменена.
Татарин ушел. Варяг подозвал Степку.
— Ладно, живи, — сказал он. — Я к тебе ничего не имею. Только не попадайся мне на пути. Твое счастье, что мне скоро выходить на свободу, а других посылать на такую мразь неохота. Но сиди тихо, как мышь, не высовывайся.
Степка был счастлив.
* * *
Вскоре из БУРа вышел ближайший дружок Варяга, и в первой же беседе между ними выяснилось, что шнырь Заруба забирал себе почти все, что Варяг ему давал для передачи.
— Заруба поплатится за это, — пробормотал Варяг, тяжело пережевывая мерзостную матерщину. — То, что он мне не передавал, сошло ему с рук. Но то, что он не передавал от меня, ему не пройдет.
Вечером Варяг вышел к воротам БУРа встречать Зарубу. Тот показался, когда уже совсем стемнело. В руках у него был полный ворох какого-то тряпья, а сверху лежало несколько пачек махорки и банка кильки в томатном соусе. Шнырь попытался изобразить на лице радость, хоть звериным чутьем чуял расправу.
— Не надо ли чего передать? — спросил он поравнявшись.
Варяг молча взял в руки банку, подбросил ее в воздух, поймал и наотмашь ударил ею Зарубу по лицу. Тот выронил из рук хлам и упал на колени, закрывшись ладонями и выплевывая зубы. Варяг постоял немного, пнул его несколько раз в живот, а когда тот задергался в конвульсиях от удара в печень, бросил банку и ушел.
Заруба побоялся пожаловаться начальству: если бы Варяга забрали в БУР, его дружок, находившийся в зоне, что-нибудь бы придумал. Шнырь встревожился не на шутку. Заканчивался его срок, десять лет, из них семь он издевался в БУРе над зэками. Такое не прощается, это было ему известно, но, как большинство зэков, он не задумывался о завтрашнем дне. А сейчас, когда свобода была близка, Зарубе хотелось жить. День за днем он ходил за Варягом по пятам, вымаливая прощение, приносил ему чай, водку и наркотики, но Варяг ничего не обещал, лишь улыбался и дружески хлопал его по плечу.
И Заруба наконец дождался своего дня. Перед выходом он пришел попрощаться с Варягом, долго тряс ему руку, заискивающе смотрел в глаза, пытаясь угадать судьбу. Рассказывали, что он, выйдя за ворота, умолял надзирателей проводить его до станции, в пяти километрах от лагеря. Те отмахнулись от него, заверив, что дорога безопасна. Где-то на полпути вышли из леса несколько человек. Заруба сразу же отдал все, что у него было, — деньги, что заработал или выманил у этапников, кое-какие вещи, — умолял не убивать. Его долго месили ногами, а когда решили, что он уже мертв, скрылись в тайге. Но Заруба каким-то чудом ожил и почти ползком стал пробираться к станции. Не дойдя километра до цели, он наткнулся на вторую засаду. Увидев, что Заруба пуст, мстители разозлились и искололи его ножами, а потом выбросили искромсанный труп на дорогу.
Новый шнырь, хоть и стукач, был порядочнее. С ним и обошлись мягче. Встретили его не возле лагеря, а в аэропорту, предложили рюмку коньяка, подсыпав снотворное, и, когда уснул, обворовали. Но не тронули, так как в БУРе он много помогал.
Непрочное примирение Татарина и Варяга тревожило лагерь, и развязки ждали все. Были такие, что готовились к резне, чтобы свести какие-то старые счеты, другие, большинство, прикидывали, как бы не быть втянутыми в склоку. Известно, что во время общелагерной резни разбивают все лампы в бараках, идет повальное убийство и выжить мало кому удается.
И день настал. В воскресенье я столкнулся в дверях барака с Максимычем. Меня поразило странное, загадочное выражение его лица.
— Случилось что, Максимыч?
— Татарин с Варягом подрались.
— Как подрались?
Максимыч пожал плечами.
— Не важно как. Теперь начнется. Я как раз пришел с зоны. Из полутора тысяч человек лишь триста в живых осталось. На картишках столкнулись. Этого следовало ожидать. — Он ободряюще улыбнулся. — Ничего, как-нибудь. Все веселее время пройдет.
Я зашел за барак, где обычно за агитационными плакатами по вечерам сидели на лавках зэки, играя в домино или в карты. Там при слабом свете уличного фонаря копошилась многоголовая гидра. У каждого в рукаве засаленного бушлата был наготове нож или штырь. Немного поодаль, под фонарем, стоял Татарин. Он подобрался, как для прыжка, засунув руку за полу бушлата, и что-то говорил парню, видно, посланнику Варяга. У парня глаза от нервного напряжения вылезли из орбит, он смотрел на Татарина, как на звероящера, но от своего не отступал и тоже что-то доказывал.
— Да вспори ты ему брюхо, — послышался ленивый голос из-за плаката.
— Нет, я с той падлой хочу поговорить, — отозвался Татарин. — А этот все равно свое найдет.
С другой стороны плаца сгрудились приверженцы Варяга, их едва можно было различить при слабом свете лагерных фонарей и сибирских звезд.
— Менты идут!
Все бросились по баракам. Татарин залез под одеяло прямо в сапогах и зэковской робе и притворился спящим. Остальные принялись расправлять постели — был уже час отбоя. Два надзирателя зашли внутрь, подозрительно оглядели всех и ушли, приказав немедленно ложиться. Немного погодя Татарин вскочил и выбежал наружу, потом снова забежал обратно и залез под одеяло. Никто, конечно, не спал.
