Малаев сменил свою новенькую форму на довольно поношенную, надел резиновые сапоги, такие же и для меня достал. «В наших флотских ботиночках по болотам не пройдешь», — сказал он.
Машина то и дело ныряла по ухабам. Некогда прямое и гладкое, как стол, шоссе разбито, исковеркано снарядами и бомбами, красивый сосновый лес изуродован, словно прошел по нему ураган невероятной силы. Земля изрыта, по сторонам — обвалившиеся окопы, блиндажи, ходы сообщений. Кое-где — разбитые, порыжелые орудия, тягачи, перевернутые танки. И ни единого дерева — все перемешано с землей, вырвано с корнями. Здесь проходила линия немецкой обороны. Отсюда фашисты девятьсот дней и ночей били по Ленинграду из тяжелых орудий. Теперь фронт передвинулся к Западу, но израненная земля все еще грохотала. Поминутно рвались мины и фугасы.
— Это наши девчата трудятся, — говорит Малаев и просит водителя остановить машину.
Пробираемся по грязи. Капитан-лейтенанту тут все знакомо.
Метрах в полустах от нас низенькая девушка, на ходу заправляя под пилотку выбившиеся волосы, медленной, усталой походкой идет к красному флажку. На ней заляпанные грязью огромные резиновые сапоги, флотский бушлат довольно большого размера, подпоясанный ремнем с ярко надраенной бляхой, на которой играет солнечный лучик, черная юбка. Малаев поясняет, что это и есть та самая Ася Михайлова.
«Да она же совсем ребенок», — думаю я.
Девушка что-то кричит нам и показывает рукой.
— Просит, чтобы мы спрятались в танке. — Малаев ускоряет шаги. — Сейчас подорвет мину.
Мертвый немецкий танк, наполовину погрузившийся в болотистый грунт, стоит совсем близко. Лезем в него. Пахнет ржавым железом, сыростью, тлением… Смотрю на девушку. Она подошла к флажку, опустилась на колени и осторожно разгребает землю. Там — мина.
Ася заложила тол, закрепила шнур, но, прежде чем поджечь его, посмотрела в нашу сторону, махнула рукой.
— Танк — надежное убежище. Ничего, ничего, Ася успеет… — капитан-лейтенант замолкает.
Девушка чиркнула спичку, подожгла шнур и побежала. Споткнулась, упала: ей трудно передвигать облепленные грязью, тяжелые сапоги. Малаев наполовину высовывается из люка, помогает Асе подняться. Теперь мы сидим втроем, захлопнув над головами стальную крышку. Темно-темно в железном ящике.
Содрогается воздух, и танк чуть вздрагивает. Комья земли и камни падают на броню. Наступает тишина, и опять взрыв, но где-то вдали.
— Маришка ликвидировала мину, — говорит Ася.
Поднимаемся наверх. Пахнет горелым пероксилином.
Садимся на башне.
Асе двадцать один год. Родилась и жила в деревне близ Ясной Поляны. Комсомолка. Во время блокады командовала санитарной дружиной. Студентка первого курса Педагогического института имени Герцена. Когда немцев отогнали от города и сняли блокаду, подобрала группу студенток, и они стали учиться на разминеров. Признается, что нелегко далась эта специальность. Вначале трусила.
— Вышли первый раз на заминированный участок вместе с инструктором. Вот с ним. — Она смотрит на Малаева и почему-то краснеет. — Обследовали щупами вокруг себя, стали тихонько продвигаться вперед. Мой щуп сработал. Раздвинула руками снег. Потом сняла слой мха. Увидела мину. Мою первую! Осторожно придержала пальцами чеку. Вынула взрыватель. А потом все стало привычным, обыденным. Работаем. Вместе с напарницей Маришей Жебраковой мы уже ликвидировали свыше тысячи мин и несколько сот снарядов. А вот сейчас я подорвала последнюю мину и на этом участке.
Смотрю на нее. Глаза черные, носик пуговкой, лицо загорелое, обветренное.
— Почему вас называют Золушкой?
Ася как-то совсем по-детски засмеялась:
— Говорят, счастливая я. Как та Золушка. И обязательно очарую принца какого-то.
Малаев слез с танка, стоит в стороне. Скоро к нему стали подходить остальные девушки.
Я достал фотоаппарат. Ася замахала руками.
— Нет, нет, не надо. — В голосе ее чувствуется мольба. — В таком-то виде! Не хочу. — Спросила: — Вы когда уезжаете?
— Сегодня, если достану билет.
— Я бы дала свою фотографию. Хорошо получилось, только скажите, куда вам принести.
Договорились: Малаев узнает, каким поездом я поеду, и они вдвоем придут на вокзал.
Разминеры строем шагали к шоссе.
Девушек в матросских бушлатах с длинными щупами в руках хорошо знали на контрольно-пропускных пунктах.
Когда они, усталые, измазанные, подошли к шлагбауму, чтобы сесть на попутную машину, бойцы почтительно уступили им место.
— Разминеры вне опереди!
Билет я получил на последний поезд.
Малаев обещал вместе с Асей прийти минут на пятнадцать.
…Я еще не видел Ленинград после снятия блокады. Вечерело. Моросил мелкий дождик, а по привокзальной площади и Невскому шли люди. Много военных. Шагали бодро, оживленно болтали, смеялись. Следы недавних артиллерийских обстрелов и воздушных бомбардировок виднелись всюду. Но люди, казалось, не обращали на это внимания, знали: пройдет время, и Ленинград станет таким, как и прежде.
Когда вернулся на вокзал, Малаев и Ася уже были там. Девушку не узнать: на ней новенькое форменное пальто с погонами старшего краснофлотца, на голове беретик со звездочкой. Вся она какая-то весенняя, сияющая.
Протянула мне снимок и, смущаясь, произнесла:
— Тут я похожа на моряка.
Ася была сфотографирована в матросской фланелевке. Я сказал, что лучше бы напечатать в рабочем обмундировании. Она снова замахала руками:
— Нет, нет.
Мы расстались.
Снимок мы опубликовали крупным планом — на половину журнальной страницы. Свой очерк я назвал «Последняя мина». По моей просьбе художник сделал рисунок: по бикфордову шнуру к мине крадется огонек, а Ася бежит к подбитому немецкому танку.
Едва журнал вышел в свет, как в редакцию посыпались письма от солдат, матросов, офицеров. Они желали «завести серьезную переписку с „Золушкой“». Редакционные девушки не без зависти говорили:
— Везет девчонке. На вид — пигалица, а счастливая.
Всю корреспонденцию мы отправляли в Ленинград Асе. Примерно месяца через два-три я получил письмо от Малаева. Капитан-лейтенант писал, что он и она, Ася, стали мужем и женой, и слезно просил больше не пересылать Асе писем. «Жена только тем и занимается, — писал молодой муж, — что отвечает на многочисленные послания влюбленных. Избавьте ее от этой обязанности. И меня пощадите».
Бывая в Ленинграде, я всегда навещал эту счастливую чету. После войны Ася закончила педагогический институт и получила назначение в Заполярье. Туда же перевелся и Василий Малаев. Новый их адрес мне не был известен.
