Вместе со мной разделили гнев против этих «заметок» Олег Михайлов, Аркадий Савеличев, Валентин Сорокин, Анатолий Жуков и др.
В моем архиве сохранился текст «Несколько вопросов «Вопросам литературы», написанный Аркадием Савеличевым, близко к сердцу принявшим клеветнические измышления Т. Толстой. Приведу из письма Аркадия Савеличева несколько абзацев:
«Уже первоначальное, поверхностное знакомство с «антистатьей» Т. Толстой наводит на два удручающих размышления. Родственные связи автора использованы (кем? редакцией? какой-то «группой»?) лишь только для того, чтобы заодно с В. Петелиным очернить и самого Алексея Толстого, великого советского писателя, патриота и гуманиста. Второе: хотя «антистатья» и напечатана в теоретическом литературном журнале, она несет в себе совершенно очевидный заряд теоретической неосведомленности, вульгаризации писательского труда и беспардонной невежественности, т. е. и рассчитана-то попросту на обывателя, падкого до всяких скандалов, «разоблачений», «пропечаток» и т. п. Не странно ли, если принять во внимание назначение журнала – быть теоретическим компасом в бурном литературном море? Ничего себе «компас»!
Но от тезисов – к доказательствам и размышлениям. Прочтите внимательно все, что касается Крандиевских, и вам станет... стыдно, да, да. Не за Толстого, разумеется. Чудовищное, плохо скрываемое неуважение к автору «Хождения по мукам», даже какая-то бесчеловечность к памяти и славе своего славнейшего родственника; желание ради каких-то семейных, клановых притязаний измазать грязью и самые отношения Толстого с Натальей Крандиевской, отношения, кстати, очень тепло и уважительно написанные В. Петелиным. Геростратов труд – выжечь дотла все доброе, человечное, какое-то мещанское сладострастие – поваляться на прахе ничего им плохого не сделавшего родича. Кто внушил это не слишком-то благодарное чувство, кто вложил перо в руки так мелко враждующей родственницы? Это на совести редакции журнала «Вопросы литературы», ее позорящая тайна.
Второй тезис требует более детального рассмотрения. Расчет на обывателя – лукавый расчет, ибо обыватели есть в любой среде, в том числе и писательской. Мол, за милую душу проглотят «пропечатку»! И начинаются однообразные выписки из первоисточников и из книги В. Петелина, подчеркивая словесные заимствования.
Список первоисточников, которыми пользовался Пушкин, занял бы много страниц. И бесспорно, что этим же списком, плюс и произведениями самого Пушкина, пользовался и Алексей Толстой в работе над «Петром Первым». Он тоже заимствовал, использовал и т. д. А «Хождение по мукам»? При некоторой автобиографичности (посвящение Н. Крандиевской, некоторые черты сестер) основной груз исторического материала «добыт», извлечен из каких-то других материалов. Те же слова в комментариях А. Алпатова: «В романе «Сестры» A. Толстым использован был также целый ряд газетных и документальных материалов...»
Не странно ли? Все исследователи таких разных писателей, как А.К. Толстой. А.С. Пушкин, А.Н. Толстой, не сговариваясь, уважительно, с достоинством говорят: «использовал» то-то и то-то. Не сравнивая B. Петелина ни с Пушкиным, ни с Толстыми, все-таки спросим сами себя: почему же в этом праве отказано автору «Судьбы художника»?
Снова вернемся к первому тезису. Т. Толстая делает невинную вроде бы передержку: роман, скромно названный «Жизнью», низводит до биографического очерка и, исходя из этого, подспудно требует какой-то хронологической, дотошной публикации семейных архивов. Но возможно ли такое в художественном произведении, каковым и является «Судьба художника»? Если подходить к писательству, конечно, не дилетантски, а с творческих позиций?!
Это тоже вопрос «Вопросам литературы».
Олег Михайлов тоже послал в журнал свои полемические заметки, в которых говорил о специфике жанра беллетризованной биографии, о том, как используется документ, как он растворяется в прямой речи героев, в несобственно-прямой речи, внутренних монологах и пр. и пр.
Но редакция «Воплей» даже и не думала публиковать эти письма в редакцию.
И вот почти два месяца я пишу «Письмо в редакцию»... И думаю, размышляю, пылаю гневом...
«Автор «заметок», подписанных Т. Толстой, наивно делает вид, что рецензируемая книга «Судьба художника» – всего лишь свод хорошо известных свидетельств, доступных широкому читателю по сборнику «А.Н. Толстой в воспоминаниях современников». Рецензент не видит (точнее, не хочет видеть), что в моей книге о Толстом использовано огромное количество совершенно уникальных архивных материалов, не доступных пока что не только широкому, но и профессиональному читателю-филологу. Тут и огромное число писем, и оставшиеся в архивах заметки и черновые наброски самого Толстого (в том числе его записные книжки), и документы, характеризующие время, эпоху, в которую жил и творил мой герой.
Здесь автор «заметок» вдруг становится глух и нем, ибо это не подходит сквозной порочащей идее – «клеем и ножницами» и ее совершенно опровергает. Надергав несколько цитат, выявив несколько соответствий, вполне допустимых и даже оправданных, в размышлениях Алексея Николаевича Толстого, данных как воспоминание о недавно прожитой жизни (см. первые страницы книги: отсюда и нежное обращение к своей подруге – «Уж очень ему и Соне хотелось утереть нос всем этим меценатам и показать им, как надо веселиться. Правда, много было хлопот и беготни...» и т. д.), автор «заметок» торжествующе восклицает: «шпарит по тексту записной книжки», «безопаснее держаться ближе к тексту, переписывая слово в слово, только, боже упаси, не ставить кавычек»; «соединяя несоединимое, склеивая несклеиваемое», «метод клея и ножниц творит чудеса», «клей плюс ножницы» и т. д. и т. п.
В каждой работе найдутся свои слабости и уязвимые места. Есть они, возможно, и в моих книгах об А.Н. Толстом. Досадно, что в двух случаях повторяются фразы – сперва как несобственно-прямая речь, затем – как цитаты. Но эта авторская нарочитость (а может, действительно и небрежность?!) возводится в стиль и метод работы, из нее делаются неоправданные выводы и обобщения. Совершенно оставляется в стороне контекст, порою требующий (как это было, например, в случае с очень важным для Толстого «Открытым письмом Н.В. Чайковскому») именно повторения одного и того же документа. Так уж случилось, что это письмо стало поворотной вехой в судьбе большого советского писателя, порвавшего с эмигрантским прошлым и «по примеру Петра I» пожелавшего «хоть свой гвоздик собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль», вернувшегося в новую Россию, чтобы помочь строить ее.
