Стасов вернулся к первым листочкам своей статьи о музыке и прочитал: «…Первая четверть XIX века наполнена деятельностью и творениями того музыканта, какого не являлось в мире с тех пор, как существует музыка. И этот человек наложил печать своей личности и своего мощного, необычайного почина на музыку всего последующего столетия. А почему это так произошло? Потому что Бетховен был не только великий музыкант, великий специалист и мастер по своему делу, по музыкальным средствам и способам, а и потому, что он был великий дух и музыка служила ему, по чудному выражению другого гениального человека нашего века, Льва Толстого, только «средством общения с другими людьми», средством выражения того, что наполняло его душу…»
И снова мысли его отвлеклись от музыки, от спешной работы. Положительно сегодня ему не везло. Откинувшись на спинку кресла, Стасов вновь задумался. Эта фраза из недавней книги Льва Толстого заставила его помимо воли задуматься о ее авторе… И мысли его закрутились вокруг дружбы с этим великим человеком, капризным, своеобразным, но каким же гениальным и не похожим ни на кого… Сколь уж раз они сталкивались в серьезнейшем споре, а проходит время, и сам Лев Великий или его жена Софья Андреевна по его поручению сообщают ему, что готовы видеть его и скучают по этим спорам и разговорам… И каждый раз из разговоров Стасов узнает что-нибудь новенькое, порой неожиданные мысли и суждения о современности. Уж он-то, Стасов, тоже, как известно, ничего не скрывает, не любит и не затаивает ничего в себе, а Лев Великий и подавно, такое иной раз выкинет. Стасов тоже никому не уступит, вот и начинается баталия…
Еще летом Стасов получил письмо от Софьи Андреевны Толстой с приглашением приехать повидаться со Львом Николаевичем. Вот это письмо:
«Мой Лев Николаевич поручил мне ответить на Ваше радостное всегда для него письмо. И я исполняю это с удовольствием, тем более что Вы обещаете приехать к нам, и я спешу выразить Вам и от себя радость принять Вас в Ясной Поляне и послушать Ваших живых, всегда столь интересных речей. Весь август мы будем в Ясной Поляне, и Вы выберете время для Вас удобное и пришлете телеграмму о приезде. Надеюсь, что нога Ваша не будет болеть и что мы с Вами погуляем. Что касается Репина, то Л.Н. вряд ли в состоянии будет позировать, да и очень этого не желает. Нехороши Репинские портреты Л.Н., ни тот, который в Третьяковской галерее, ни тот, где он босой.
Натерпелись мы страха и горя, дорогой В.В.! Да и теперь все вздрагиваешь и пугаешься, не заболеет ли опять Л.Н.? Для мира он Лев Великий, как Вы его назвали. Для меня же он гораздо больше. 39 лет мы почти не расставались. Все мои личные свойства, способности, время, интересы — все понемногу исчезало и тратилось для одной цели служения дорогому и знаменитому моему мужу. И с ним я лишилась бы любви, и опоры, и интереса в жизни. Очень больно я перестрадала возможность потерять Л.Н. Теперь он потихоньку поправляется, опять по утрам пишет, гуляет по лесу, аппетит у него хороший, и будем надеяться, что Бог продлит еще его жизнь. Едем мы в начале сентября в Крым, по совету докторов. Итак, до свидания, многоуважаемый и дорогой друг. Искренно преданная и любящая вас С.Т.».
Получив это письмо, Стасов потерял покой. Конечно, ему хотелось поехать к Толстому в Ясную Поляну, где уже не раз бывал, и каждый раз с большим удовольствием. Но летом так и не выбрал время. Да и когда ему было ехать? Работа над «Искусством XIX века» полностью захватила его, день и ночь он не знал покоя. Хоть и все вроде бы было готово, лишь записать, но это потребовало столько сил. А там журнал подгонял, давай в номер, и все тут… Когда тут ехать в Ясную Поляну. Совсем было собрался в середине августа, но опять задержался со статьей, редактор «Нивы» был просто в ужасе, работа разрослась до чудовищных размеров, а все еще не было видно конца. Ему тоже надо ехать в Крым отдыхать… А как ему ехать в Крым, если не сданы главные материалы последующих номеров?.. И конечно, не поспел… Можно было поехать дня на два, в конце августа. А к чему в таком случае вообще ехать? На два дня? Ведь 26 августа одни именины, 30-го — другие, значит, надо быть уже дома. Так и не поехал ко Льву Великому… И вот письмо, в котором его осуждают за то, что он вообще не приехал, даже уж в такие святые дни, как Новый год и Рождество… Да и сейчас не так уж просто выбраться. Вроде бы никто и ничто его не удерживает здесь, в Питере. Садись и поезжай. Ан нет! Все не так-то просто…
Стасов давно уже не глядел на чистые листы бумаги, мысли его унеслись далеко-далеко… Так хотелось побывать у Льва Толстого, ведь с его согласия он посвятил свой большой труд «Искусство XIX века» Льву Толстому. Сначала цензура запретила печатать его посвящение Льву Толстому, обращались к министру внутренних дел Сипягину, который согласился с цензурным комитетом. Снова начались хлопоты. И как только Сипягин уехал в отпуск, директор департамента полиции Дурново разрешил это посвящение… Вроде бы пустяк, ан нет — это его победа над темными силами реакции…
«А может, и хорошо, что я в то время не поехал к Льву Николаевичу. Ведь слышно, что он в то время был одержим больше, чем когда-нибудь, слабостью — направлением моральным и религиозным, а для меня это просто невыносимо и нестерпимо. Я же нуждаюсь в нем как колоссальном богатыре мысли и великане духа, а не как в расслабленном и сентиментальном собеседнике. Провести с ним время в таких беседах, которые, как говорят, ему по вкусу, для меня было бы не только тяжко и несносно, а просто скучно. Для этого не стоит семи верст киселя есть. Испытывать разочарование в великом человеке и гении, всегдашнем моем любимце — мучительно. Ладно, пусть не получилась моя поездка к нему, подождем, авось скоро Лев Николаевич переменится, придут о нем и другие, более утешительные вести, наступит, глядишь, и у нас весна, тогда и я, может, найду возможность поехать в Крым еще в январе, феврале или марте. Все это устроится, к моему настоящему удовольствию, как мне хочется, как я жду и желаю… Никак нельзя выкроить хоть недельки две свободных. То второе января праздновали, ну как же не отметить семьдесят восемь лет, шутка сказать, сколько гостей понаехало, сколько шуму, выдумки, неподдельного веселья, а главное — сколько музыки, Брамс, Григ, послание Антокольского, Ида Рубинштейн заявилась с целым кустом роз… Все это нужно было пережить, все это нужно было испытать… И сколько радости: не забывают старика… Конечно, зять Толстого Михаил Сергеевич Сухотин огорчил меня, рассказав, как обиделся Толстой, просил сказать, что он сердит и в претензии на меня за то, что я надул, не приехав ни на Рождество, ни на Новый год… Значит, надо ехать, ехать, ехать поскорее в Крым…»
